Спасская повесть радищев краткое содержание. Коротко о повествовании раздела. Разговор с семинаристом

Я вслед за моим приятелем скакал так скоро, что настиг его еще на почтовом стану. Старался его уговорить, чтоб возвратился в Петербург, старался ему доказать, что малые и частные неустройства в обществе связи его не разрушат, как дробинка, падая в пространство моря, не может возмутить поверхности воды. Но он мне сказал наотрез: — Когда бы я, малая дробинка, пошел на дно, то бы, конечно, на Финском заливе бури не сделалось, а я бы пошел жить с тюленями. — И, с видом негодования простясь со мною, лег в свою кибитку и поехал поспешно. Лошади были уже впряжены; я уже ногу занес, чтобы влезть в кибитку; как вдруг дождь пошел. — Беда невелика, — размышлял я: — закроюсь ценовкою и буду сух. — Но едва мысль сия в мозге моем пролетела, то как будто меня окунули в пролубь. Небо, не спросясь со мною, разверзло облако, и дождь лил ведром. С погодою не сладишь; по пословице: тише едешь, дале будешь — вылез я из кибитки и убежал в первую избу. Хозяин уже ложился спать, и в избе было темно. Но я и в потемках выпросил позволение обсушиться. Снял с себя мокрое платье и, что было посуше положив под голову, на лавке скоро заснул. Но постеля моя была непуховая, долго нежиться не позволила. Проснувшись, услышал я шопот. Два голоса различить я мог, которые между собою разговаривали: — Ну, муж, расскажи-тка, — говорил женский голос. — Слушай, жена. Жил-был... — И подлинно на сказку похоже; да как же сказке верить? — сказала жена вполголоса, зевая ото сна; — поверю ли я, что были Полкан, Бова или Соловей разбойник. — Да кто тебя толкает в шею, верь, коли хочешь. Но то правда, что в старину силы телесные были в уважении и что силачи оные употребляли во зло. Вот тебе Полкан. А о Соловье разбойнике читай, мать моя, истолкователей русских древностей. Они тебе скажут, что он Соловьем назван красноречия своего ради. Не перебивай же моей речи. Итак, жил-был где-то государев наместник. В молодости своей таскался по чужим землям, выучился есть устерсы и был до них великий охотник. Пока деньжонок своих мало было, то он от охоты своей воздерживался, едал по десятку, и то когда бывал в Петербурге. Как скоро полез в чины, то и число устерсов на столе его начало прибавляться. А как попал в наместники и когда много стало у него денег своих, много и казенных в распоряжении, тогда стал он к устерсам как брюхатая баба. Спит и видит, чтобы устерсы кушать. Как пора их приходит, то нет никому покою. Все подчиненные становятся мучениками. Но во что бы то ни стало, а устерсы есть будет. — В правление посылает приказ, чтобы наряжен был немедленно курьер, которого он имеет в Петербург отправить с важными донесениями. Все знают, что курьер поскачет за устерсами, но куда ни вертись, а прогоны выдавай. На казенные денежки дыр много. Гонец, снабженный подорожною, прогонами, совсем готов, в куртке и чикчерах явился пред его высокопревосходительство. «— Поспешай, мой друг, — вещает ему унизанный орденами, — поспешай, возьми сей пакет, отдай его в Большой Морской. «— Кому прикажете? «— Прочти адрес. «— Его... его... «— Не так читаешь. «— Государю моему гос... «— Врешь... господину Корзинкину, почтенному лавошнику, в С.-Петербурге в Большой Морской. «— Знаю, ваше высокопревосходительство. «— Ступай же, мой друг, и как скоро получишь, то возвращайся поспешно и нимало не медли; я тебе скажу спасибо не одно». — И ну-ну-ну, ну-ну-ну; по всем по трем, вплоть до Питера, к Корзинкину прямо на двор. «— Добро пожаловать. Куды какой его высокопревосходительство затейник, из-за тысячи верст шлет за какою дрянью. Только барин добрый. Рад ему служить. Вот устерсы, теперь лишь с биржи. Скажи, не меньше ста пятидесяти бочка, уступить нельзя, самим пришли дороги. Да мы с его милостию сочтемся». — Бочку взвалили в кибитку; поворотя оглобли, курьер уже опять скачет; успел лишь зайти в кабак и выпить два крючка сивухи. — Тинь-тинь... Едва у городских ворот услышали звон почтового колокольчика, караульный офицер бежит уже к наместнику (то ли дело, как где все в порядке) и рапортует ему, что вдали видна кибитка и слышен звон колокольчика. Не успел выговорить, как шасть курьер в двери. «— Привез, ваше высокопревосходительство. «— Очень кстати; (оборотясь к предстоящим:) право, человек достойный, исправен и не пьяница. Сколько уже лет по два раза в год ездит в Петербург; а в Москву сколько раз, упомнить не могу. Секретарь, пиши представление. За многочисленные его в посылках труды и за точнейшее оных исправление удостоиваю его к повышению чином». — В расходной книге у казначея записано: по предложению его высокопревосходительства дано курьеру Н. Н., отправленному в С.-П. с наинужнейшими донесениями, прогонных денег в оба пути на три лошади из екстраординарной суммы... Книга казначейская пошла на ревизию, но устерсами не пахнет. — По представлению господина генерала и проч. приказали: быть сержанту Н. Н. прапорщиком. — Вот, жена, — говорил мужской голос, — как добиваются в чины, а что мне прибыли, что я служу беспорочно, не подамся вперед ни на палец. По указам велено за добропорядочную службу награждать. Но царь жалует, а псарь не жалует. Так-то наш г. казначей; уже другой раз по его представлению меня отсылают в уголовную палату. Когда бы я с ним был заодно, то бы было не житье, а масленица. — И... полно, Клементьич, пустяки-то молоть. Знаешь ли, за что он тебя не любит? за то, что ты промен берешь со всех, а с ним не делишься. — Потише, Кузминична, потише; неравно кто подслушает. — Оба голоса умолкли, и я опять заснул. Поутру узнал я, что в одной избе со мною ночевал присяжный с женою, которые до света отправились в Новгород. Между тем как в моей повозке запрягали лошадей, приехала еще кибитка, тройкою запряженная. Из нее вышел человек, закутанный в большую япанчу, и шляпа с распущенными полями, глубоко надетая, препятствовала мне видеть его лице. Он требовал лошадей без подорожной; и как многие повозчики, окружив его, с ним торговались, то он, не дожидаясь конца их торга, сказал одному из них с нетерпением: — Запрягай поскорей, я дам по четыре копейки на версту. Ямщик побежал за лошадьми. Другие, видя, что договариваться уже было не о чем, все от него отошли. Я находился от него не далее как в пяти саженях. Он, подошед ко мне и не снимая шляпы, сказал: — Милостивый государь, снабдите чем ни есть человека несчастного. — Меня сие удивило чрезмерно, и я не мог вытерпеть, чтоб ему не сказать, что я удивляюсь просьбе его о вспоможении, когда он не хотел торговаться о прогонах и давал против других вдвое. — Я вижу, — сказал он мне, — что в жизнь вашу поперечного вам ничего не встречалося. — Столь твердый ответ мне очень понравился, и я, не медля ни мало, вынув из кошелька... — Не осудите, — сказал, — более теперь вам служить не могу, но если доедем до места, то, может быть, сделаю что-нибудь больше. — Намерение мое при сем было то, чтобы сделать его чистосердечным; я и не ошибся. — Я вижу, — сказал он мне, — что вы имеете еще чувствительность, что обращение света и снискание собственной пользы не затворили вход ее в ваше сердце. Позвольте мне сесть на вашей повозке, а служителю вашему прикажите сесть на моей. Между тем лошади наши были впряжены, я исполнил его желание — и мы едем. — Ах, государь мой, не могу себе представить, что я несчастлив. Не более недели тому назад я был весел, в удовольствии, недостатка не чувствовал, был любим, или так казалося; ибо дом мой всякий день был полон людьми, заслужившими уже знаки почестей; стол мой был всегда как великолепное некое торжество. Но если тщеславие толикое имело удовлетворение, равно и душа наслаждалася истинным блаженством. По многих сперва бесплодных стараниях, предприятиях и неудачах наконец получил я в жену ту, которую желал. Взаимная наша горячность, услаждая и чувства и душу, все представляла нам в ясном виде. Не зрели мы облачного дня. Блаженства нашего достигали мы вершины. Супруга моя была беременна, и приближался час ее разрешения. Все сие блаженство, определила судьба, да рушится одним мгновением. — У меня был обед, и множество так называемых друзей, собравшись, насыщали праздный свой голод на мой счет. Один из бывших тут, который внутренно меня не любил, начал говорить с сидевшим подле него, хотя вполголоса, но довольно громко, чтобы говоренное жене моей и многим другим слышно было. «— Неужели вы не знаете, что дело нашего хозяина в уголовной палате уже решено». — Вам покажется мудрено, — говорил сопутник мой, обращая ко мне свое слово, — чтобы человек неслужащий и в положении, мною описанном, мог подвергнуть себя суду уголовному. И я так думал долго, да и тогда, когда мое дело, прошед нижние суды, достигло до высшего. Вот в чем оно состояло: я был в купечестве записан; пуская капитал мой в обращение, стал участником в частном откупу. Неосновательность моя причиною была, что я доверил лживому человеку, который, лично попавшись в преступлении, был от откупу отрешен, и, по свидетельству будто его книг, сделался, повидимому, на нем большой начет. Он скрылся, я остался в лицах, и начет положено взыскать с меня. Я, сделав выправки, сколько мог, нашел, что начету на мне или совсем бы не было или бы был очень малый, и для того просил, чтобы сделали расчет со мною, ибо я по нем был порукою. Но вместо того, чтобы сделать должное по моему прошению удовлетворение, велено недоимку взыскать с меня. Первое неправосудие. Но к сему присовокупили и другое. В то время как я сделался в откупу порукою, имения за мною никакого не было, но по обыкновению послано было запрещение на имение мое в гражданскую палату. Странная вещь — запрещать продавать то, чего не существует в имении! После того купил я дом и другие сделал приобретения. В то же самое время случай допустил меня перейти из купеческого звания в звание дворянское, получа чин. Наблюдая свою пользу, я нашел случай продать дом на выгодных кондициях, совершив купчую в самой той же палате, где существовало запрещение. Сие поставлено мне в преступление; ибо были люди, которых удовольствие помрачалось блаженством моего жития. Стряпчий казенных дел сделал на меня донос, что я, избегая платежа казенной недоимки, дом продал, обманул гражданскую палату, назвавшись тем званием, в коем я был, а не тем, в котором находился при покупке дома. Тщетно я говорил, что запрещение не может существовать на то, чего нет в имении, тщетно я говорил, что по крайней мере надлежало бы сперва продать оставшееся имение и выручить недоимку сей продажею, а потом предпринимать другие средства; что я звания своего не утаивал, ибо в дворянском уже купил дом. Все сие было отринуто, продажа дому уничтожена, меня осудили за ложный мой поступок лишить чинов и требуют теперь, — говорил повествователь, — хозяина здешнего в суд, дабы посадить под стражу до окончания дела. — Сие последнее повествуя, рассказывающий возвысил свой голос. — Жена моя, едва сие услышала, обняв меня, вскричала: «Нет, мой друг, и я с тобою». Более выговорить не могла. Члены ее все ослабели, и она упала бесчувственна в мои объятия. Я, подняв ее со стула, вынес в спальную комнату и не ведаю, как обед окончался. — Пришед чрез несколько времени в себя, она почувствовала муки, близкое рождение плода горячности нашей возвещающие. Но сколь ни жестоки они были, воображение, что я буду под стражею, столь ее тревожило, что она только и твердила: и я пойду с тобою. Сие несчастное приключение ускорило рождение младенца целым месяцем, и все способы бабки и доктора, для пособия призванных, были тщетны и не могли воспретить, чтобы жена моя не родила чрез сутки. Движения ее души не токмо с рождением младенца не успокоились, но, усилившись гораздо, сделали ей горячку. — Почто распространяться мне в повествовании? Жена моя на третий день после родов своих умерла. Видя ее страдание, можете поверить, что я ее не оставлял ни на минуту. Дело мое и осуждение в горести позабыл совершенно. За день до кончины моей любезной недозрелый плод нашея горячности также умер. Болезнь матери его занимала меня совсем, и потеря сия была для меня тогда невелика. — Вообрази, вообрази, — говорил повествователь мой, взяв обеими руками себя за волосы, — вообрази мое положение, когда я видел, что возлюбленная моя со мною расставалася навсегда. — Навсегда! — вскричал он диким голосом. — Но зачем я бегу? Пускай меня посадят в темницу; я уже нечувствителен; пускай меня мучат, пускай лишают жизни. О варвары, тигры, змеи лютые, грызите сие сердце, пускайте в него томный ваш яд. — Извините мое исступление, я думаю, что я лишусь скоро ума. Сколь скоро воображу ту минуту, когда любезная моя со мною расставалася, то я все позабываю, и свет в глазах меркнет. Но окончу мою повесть. В толико жестоком отчаянии, лежащу мне над бездыханным телом моей возлюбленной, один из искренних моих друзей, прибежав ко мне: «— Тебя пришли взять под стражу, команда на дворе. Беги отсель, кибитка у задних ворот готова, ступай в Москву или куда хочешь и живи там, доколе можно будет облегчить твою судьбу». — Я не внимал его речам, но он, усилясь надо мною и взяв меня с помощию своих людей, вынес и положил в кибитку; но вспомня, что надобны мне деньги, дал мне кошелек, в котором было только пятьдесят рублей. Сам пошел в мой кабинет, чтобы найти там денег и мне вынести; но, нашед уже офицера в моей спальне, успел только прислать ко мне сказать, чтобы я ехал. Не помню, как меня везли первую станцию. Слуга приятеля моего, рассказав все происшедшее, простился со мною, а я теперь еду, по пословице — куда глаза глядят. Повесть сопутника моего тронула меня несказанно. Возможно ли, говорил я сам себе, чтобы в толь мягкосердое правление, каково ныне у нас, толикие производилися жестокости? Возможно ли, чтобы были столь безумные судии, что для насыщения казны (можно действительно так назвать всякое неправильное отнятие имения для удовлетворения казенного требования) отнимали у людей имение, честь, жизнь? Я размышлял, каким бы образом могло сие происшествие достигнуть до слуха верховныя власти. Ибо справедливо думал, что в самодержавном правлении она одна в отношении других может быть беспристрастна. — Но не могу ли я принять на себя его защиту? Я напишу жалобницу в высшее правительство. Уподроблю все происшествие и представлю неправосудие судивших и невинность страждущего. — Но жалобницы от меня не примут. Спросят, какое я на то имею право; потребуют от меня верющего письма. — Какое имею право? — Страждущее человечество. Человек, лишенный имения, чести, лишенный половины своея жизни, в самовольном изгнании, дабы избегнуть поносительного заточения. И на сие надобно верющее письмо? От кого? Ужели сего мало, что страждет мой согражданин? — Да и в том нет нужды. Он человек: вот мое право, вот верющее письмо. — О богочеловек! Почто писал ты закон твой для варваров? Они, крестяся во имя твое, кровавые приносят жертвы злобе. Почто ты для них мягкосерд был? Вместо обещания будущия казни, усугубил бы казнь настоящую и, совесть возжигая по мере злодеяния, не дал бы им покоя денно-ночно, доколь страданием своим не загладят все злое, еже сотворили. Таковые размышления толико утомили мое тело, что я уснул весьма крепко и не просыпался долго́. Возмущенные соки мыслию стремилися, мне спящу, к голове и, тревожа нежный состав моего мозга, возбудили в нем воображение. Несчетные картины представлялись мне во сне, но исчезали, как легкие в воздухе пары. Наконец, как то бывает, некоторое мозговое волокно, тронутое сильно восходящими из внутренних сосудов тела парами, задрожало долее других на несколько времени, и вот что я грезил. Мне представилось, что я царь, шах, хан, король, бей, набаб, султан или какое-то сих названий нечто, седящее во власти на престоле. Место моего восседания было из чистого злата и хитро искладенными драгими разного цвета каменьями блистало лучезарно. Ничто сравниться не могло со блеском моих одежд. Глава моя украшалася венцом лавровым. Вокруг меня лежали знаки, власть мою изъявляющие. Здесь меч лежал на столпе, из сребра изваянном, на коем изображалися морские и сухопутные сражения, взятие городов и прочее сего рода; везде видно было вверху имя мое, носимое Гением славы, над всеми сими подвигами парящим. Тут виден был скипетр мой, возлежащий на снопах, обильными класами отягченных, изваянных из чистого злата и природе совершенно подражающих. На твердом коромысле возвещенные зрелися весы. В единой из чаш лежала книга с надписью Закон милосердия; в другой книга же с надписью Закон совести. Держава, из единого камня иссеченная, поддерживаема была грудою младенцев, из белого мрамора иссеченных. Венец мой возвышен был паче всего и возлежал на раменах сильного исполина, воскраие же его поддерживаемо было истиною. Огромной величины змия, из светлыя стали искованная, облежала вокруг всего седалища при его подножии и, конец хвоста в зеве держаща, изображала вечность. Но не единые бездыханные изображения возвещали власть мою и величество. С робким подобострастием и взоры мои ловящи, стояли вокруг престола моего чины государственные. В некотором отдалении от престола моего толпилося бесчисленное множество народа, коего разные одежды, черты лица, осанка, вид и стан различие их племени возвещали. Трепетное их молчание уверяло меня, что они все воле моей подвластны. По сторонам, на несколько возвышенном месте, стояли женщины в великом множестве в прелестнейших и великолепнейших одеждах. Взоры их изъявляли удовольствие на меня смотреть, и желания их стремились на предупреждение моих, если бы они возродились. Глубочайшее в собрании сем присутствовало молчание; казалося, что все в ожидании были важного какого происшествия, от коего спокойствие и блаженство всего общества зависели. Обращенный сам в себя и чувствуя глубоко вкоренившуюся скуку в душе моей, от насыщающего скоро единообразия происходящую, я долг отдал естеству и, рот разинув до ушей, зевнул во всю мочь. Все вняли чувствованию души моей. Внезапу смятение распростерло мрачный покров свой по чертам веселия, улыбка улетала со уст нежности и блеск радования с ланит удовольствия. Искаженные взгляды и озирание являли нечаянное нашествие ужаса и предстоящие беды. Слышны были вздохи, колющие предтечи скорби; и уже начинало раздаваться задерживаемое присутствием страха стенание. Уже скорыми в сердца всех стопами шествовало отчаяние и смертные содрогания, самыя кончины мучительнее. Тронутый до внутренности сердца толико печальным зрелищем, ланитные мышцы нечувствительно стянулися ко ушам моим и, растягивая губы, произвели в чертах лица моего кривление, улыбке подобное, за коим я чхнул весьма звонко. Подобно как в мрачную атмосферу, густым туманом отягченную, проникает полуденный солнца луч, летит от жизненной его жаркости сгущенная парами влага и, разделенная в составе своем, частию, улегчася, стремительно возносится в неизмеримое пространство эфира и частию, удержав в себе одну только тяжесть земных частиц, падает низу стремительно, мрак, присутствовавший повсюду в небытии светозарного шара, исчезает весь вдруг и, сложив поспешно непроницательный свой покров, улетает на крылех мгновенности, не оставляя по себе ниже знака своего присутствования, — тако при улыбке моей развеялся вид печали, на лицах всего собрания поселившийся; радость проникла сердца всех быстротечно, и не осталося косого вида неудовольствия нигде. Все начали восклицать: — Да здравствует наш великий государь, да здравствует навеки. — Подобно тихому полуденному ветру, помавающему листвия дерев и любострастное производящему в дубраве шумление, тако во всем собрании радостное шептание раздавалось. Иной вполголоса говорил: — Он усмирил внешних и внутренних врагов, расширил пределы отечества, покорил тысячи разных народов своей державе. Другой восклицал: — Он обогатил государство, расширил внутреннюю и внешнюю торговлю, он любит науки и художества, поощряет земледелие и рукоделие. Женщины с нежностию вещали: — Он не дал погибнуть тысячам полезных сограждан, избавя их до сосца еще гибельныя кончины. Иной с важным видом возглашал: — Он умножил государственные доходы, народ облегчил от податей, доставил ему надежное пропитание. Юношество, с восторгом руки на небо простирая, рекло: — Он милосерд, правдив, закон его для всех равен, он почитает себя первым его служителем. Он законодатель мудрый, судия правдивый, исполнитель ревностный, он паче всех царей велик, он вольность дарует всем. Речи таковые, ударяя в тимпан моего уха, громко раздавалися в душе моей. Похвалы сии истинными в разуме моем изображалися, ибо сопутствуемы были искренности наружными чертами. Таковыми их приемля, душа моя возвышалася над обыкновенным зрения кругом; в существе своем расширялась и, вся объемля, касалася степеней божественной премудрости. Но ничто не сравнилося с удовольствием самоодобрения при раздавании моих приказаний. Первому военачальнику повелевал я итти с многочисленным войском на завоевание земли, целым небесным поясом от меня отделенной. — Государь, — ответствовал он мне, — слава единая имени твоего победит народы, оную землю населяющие. Страх предшествовать будет оружию твоему, и возвращуся, приносяй дань царей сильных. Учредителю плавания я рек: — Да корабли мои рассеются по всем морям, да узрят их неведомые народы; флаг мой да известен будет на Севере, Востоке, Юге и Западе. — Исполню, государь. — И полетел на исполнение, яко ветр, определенный надувать ветрила корабельные. — Возвести до дальнейших пределов моея области, — рек я хранителю законов, — се день рождения моего, да ознаменится он в летописях навеки отпущением повсеместным. Да отверзутся темницы, да изыдут преступники и да возвратятся в домы свои, яко заблудшие от истинного пути. — Милосердие твое, государь! есть образ всещедрого существа. Бегу возвестити радость скорбящим отцам по чадех их, супругам по супругах их. — Да воздвигнутся, — рек я первому зодчию, — великолепнейшие здания для убежища мусс, да украсятся подражаниями природы разновидными; и да будут они ненарушимы, яко небесные жительницы, для них же они уготовляются. — О премудрый, — отвечал он мне, — егда велениям твоего гласа стихии повиновалися и, совокупя силы свои, учреждали в пустынях и на дебрях обширные грады, превосходящие великолепием славнейшие в древности; колико маловажен будет сей труд для ревностных исполнителей твоих велений. Ты рек, и грубые строения припасы уже гласу твоему внемлют. — Да отверзется ныне, — рек я, — рука щедроты, да излиются остатки избытка на немощствующих, сокровища ненужные да возвратятся к их источнику. — О всещедрый владыко, всевышним нам дарованный, отец своих чад, обогатитель нищего, да будет твоя воля. При всяком моем изречении все предстоящие восклицали радостно, и плескание рук не токмо сопровождало мое слово, но даже предупреждало мысль. Единая из всего собрания жена, облегшаяся твердо о столп, испускала вздохи скорби и являла вид презрения и негодования. Черты лица ее были суровы и платье простое. Глава ее покрыта была шляпою, когда все другие обнаженными стояли главами. — Кто сия? — вопрошал я близ стоящего меня. — Сия есть странница, нам неизвестная, именует себя Прямовзорой и глазным врачом. Но есть волхв опаснейший, носяй яд и отраву, радуется скорби и сокрушению; всегда нахмуренна, всех презирает и поносит; даже не щадит в ругании своем священныя твоея главы. — Почто ж злодейка сия терпима в моей области? Но о ней завтра. Сей день есть день милости и веселия. Приидите, сотрудники мои в ношении тяжкого бремени правления, приимите достойное за труды и подвиги ваши воздаяние. Тогда, восстав от места моего, возлагал я различные знаки почестей на предстоящих; отсутствующие забыты не были, но те, кои приятным видом словам моим шли во сретение, имели большую во благодеяниях моих долю. По сем продолжал я мое слово: — Пойдем, столпы моея державы, опоры моея власти, пойдем усладиться по труде. Достойно бо, да вкусит трудившийся плода трудов своих. Достойно царю вкусити веселия, он же изливает многочисленные всем. Покажи нам путь к уготованному тобою празднеству, — рек я к учредителю веселий. — Мы тебе последуем. — Постой, — вещала мне странница от своего места, — постой и подойди ко мне. Я — врач, присланный к тебе и тебе подобным, да очищу зрение твое. Какие бельма! — сказала она с восклицанием. Некая невидимая сила нудила меня итти пред нее, хотя все меня окружавшие мне в том препятствовали, делая даже мне насилие. — На обоих глазах бельма, — сказала странница, — а ты столь решительно судил о всем. — Потом коснулася обоих моих глаз и сняла с них толстую плену, подобну роговому раствору. — Ты видишь, — сказала она мне, — что ты был слеп и слеп всесовершенно. Я есмь Истина. Всевышний, подвигнутый на жалость стенанием тебе подвластного народа, ниспослал меня с небесных кругов, да отжену темноту, проницанию взора твоего препятствующую. Я сие исполнила. Все вещи представятся днесь в естественном их виде взорам твоим. Ты проникнешь во внутренность сердец. Не утаится более от тебя змия, крыющаяся в излучинах душевных. Ты познаешь верных своих подданных, которые вдали от тебя не тебя любят, но любят отечество; которые готовы всегда на твое поражение, если оно отмстит порабощение человека. Но не возмутят они гражданского покоя безвременно и без пользы. Их призови себе в друзей. Изжени сию гордую чернь, тебе предстоящую и прикрывшую срамоту души своей позлащенными одеждами. Они-то истинные твои злодеи, затмевающие очи твои и вход мне в твои чертоги воспрещающие. Един раз являюся я царям во все время их царствования, да познают меня в истинном моем виде; но я никогда не оставляю жилища смертных. Пребывание мое не есть в чертогах царских. Стража, обсевшая их вокруг и бдящая денно-ночно стоглазно, воспрещает мне вход в оные. Если когда проникну сию сплоченную толпу, то, подняв бич гонения, все тебя окружающие тщатся меня изгнать из обиталища твоего; бди убо, да паки не удалюся от тебя. Тогда словеса ласкательства, ядовитые пары издыхающие, бельма твои паки возродят, и кора, светом непроницаемая, покрыет твои очи. Тогда ослепление твое будет сугубо; едва на шаг один взоры твои досязать будут. Все в веселом являться тебе будет виде. Уши твои не возмутятся стенанием, но усладится слух сладкопением ежечасно. Жертвенные курения обыдут на лесть отверстую душу. Осязанию твоему подлежать будет всегда гладкость. Никогда не раздерет благотворная шероховатость в тебе нервов осязательности. Вострепещи теперь за таковое состояние. Туча вознесется над главой твоей, и стрелы карающего грома готовы будут на твое поражение. Но я, вещаю тебе, поживу в пределах твоего обладания. Егда восхощешь меня видети, егда, осажденная кознями ласкательства, душа твоя взалкает моего взора, воззови меня из твоея отдаленности; где слышен будет твердый мой глас, там меня и обрящешь. Не убойся гласа моего николи. Если из среды народныя возникнет муж, порицающий дела твоя, ведай, что той есть твой друг искренний. Чуждый надежды мзды, чуждый рабского трепета, он твердым гласом возвестит меня тебе. Блюдись и не дерзай его казнити, яко общего возмутителя. Призови его, угости его, яко странника. Ибо всяк, порицающий царя в самовластии его, есть странник земли, где все пред ним трепещет. Угости его, вещаю, почти его, да возвратившися возможет он паче и паче глаголати нельстиво. Но таковые твердые сердца бывают редки; едва един в целом столетии явится на светском ристалище. А дабы бдительность твоя не усыплялася негою власти, се кольцо дарую тебе, да возвестит оно тебе твою неправду, когда на нее дерзать будешь. Ибо ведай, что ты первейший в обществе можешь быть убийца, первейший разбойник, первейший предатель, первейший нарушитель общия тишины, враг лютейший, устремляющий злость свою на внутренность слабого. Ты виною будешь, если мать восплачет о сыне своем, убиенном на ратном поле, и жена о муже своем; ибо опасность плена едва оправдать может убийство, войною называемое. Ты виною будешь, если запустеет нива, если птенцы земледелателя лишатся жизни у тощего без здравыя пищи сосца матерня. Но обрати теперь взоры свои на себя и на предстоящих тебе, воззри на исполнение твоих велений, и если душа твоя не содрогнется от ужаса при взоре таковом, то отыду от тебя, и чертог твой загладится навсегда в памяти моей. Изрекшия странницы лице казалося веселым и вещественным сияющее блеском. Возрение на нее вливало в душу мою радость. Уже не чувствовал я в ней зыбей тщеславия и надутлости высокомерия. Я ощущал в ней тишину; волнение любочестия и обуревание властолюбия ее не касалися. Одежды мои, столь блестящие, казалися замараны кровию и омочены слезами. На перстах моих виделися мне остатки мозга человеческого; ноги мои стояли в тине. Вокруг меня стоящие являлися того скареднее. Вся внутренность их казалась черною и сгораемою тусклым огнем ненасытности. Они метали на меня и друг на друга искаженные взоры, в коих господствовали хищность, зависть, коварство и ненависть. Военачальник мой, посланный на завоевание, утопал в роскоши и веселии. В войсках подчиненности не было; воины мои почиталися хуже скота. Не радели ни о их здравии, ни прокормлении; жизнь их ни во что вменялася; лишались они установленной платы, которая употреблялась на ненужное им украшение. Большая половина новых воинов умирали от небрежения начальников или ненужныя и безвременныя строгости. Казна, определенная на содержание всеополчения, была в руках учредителя веселостей. Знаки военного достоинства не храбрости были уделом, но подлого раболепия. Я зрел пред собою единого знаменитого по словесам военачальника, коего я отличными почтил знаками моего благоволения; я зрел ныне ясно, что все его отличное достоинство состояло в том только, что он пособием был в насыщении сладострастия своего начальника; и на оказание мужества не было ему даже случая, ибо он издали не видал неприятеля. От таких-то воинов я ждал себе новых венцов. Отвратил я взор мой от тысячи бедств, представившихся очам моим. Корабли мои, назначенные да прейдут дальнейшие моря, видел я плавающими при устье пристанища. Начальник, полетевший для исполнения моих велений на крылех ветра, простерши на мягкой постеле свои члены, упоялся негою и любовию в объятиях наемной возбудительницы его сладострастия. На изготованном велением его чертеже совершенного в мечтании плавания уже видны были во всех частях мира новые острова, климату их свойственными плодами изобилующие. Обширные земли и многочисленные народы израждалися из кисти новых сих путешествователей. Уже при блеске нощных светильников начерталося величественное описание сего путешествия и сделанных приобретений слогом цветущим и великолепным. Уже златые дски уготовлялися на одежду столь важного сочинения. О Кук! почто ты жизнь свою провел в трудах и лишениях? Почто скончал ее плачевным образом? Если бы воссел на сии корабли, то, в веселиях начав путешествие и в веселиях его скончая, столь же бы много сделал открытий, сидя на одном месте (и в моем государстве), толико же бы прославился; ибо ты бы почтен был твоим государем. Подвиг мой, коим в ослеплении моем душа моя наиболее гордилася, отпущение казни и прощение преступников едва видны были в обширности гражданских деяний. Веление мое или было совсем нарушено, обращаяся не в ту сторону, или не имело желаемого действия превратным оного толкованием и медлительным исполнением. Милосердие мое сделалося торговлею, и тому, кто давал больше, стучал молот жалости и великодушия. Вместо того, чтобы в народе моем чрез отпущение вины прослыть милосердым, я прослыл обманщиком, ханжою и пагубным комедиантом. — Удержи свое милосердие, — вещали тысячи гласов, — не возвещай нам его великолепным словом, если не хощешь его исполнити. Не соплощай с обидою насмешку, с тяжестию ее ощущение. Мы спали и были покойны, ты возмутил наш сон, мы бдеть не желали, ибо не над чем. В созидании городов видел я одно расточение государственныя казны, нередко омытой кровию и слезами моих подданных. В воздвижении великолепных зданий к расточению нередко присовокуплялося и непонятие о истинном искусстве. Я зрел расположение их внутренное и внешное без малейшего вкуса. Виды оных принадлежали веку готфов и вандалов. В жилище, для мусс уготованном, не зрел я лиющихся благотворно струев Касталии и Ипокрены; едва пресмыкающееся искусство дерзало возводить свои взоры выше очерченной обычаем округи. Зодчие, согбенные над чертежом здания, не о красоте оного помышляли, но как приобретут ею себе стяжание. Возгнушался я моего пышного тщеславия и отвратил очи мои. Но паче всего уязвило душу мою излияние моих щедрот. Я мнил в ослеплении моем, что ненужная казна общественная на государственные надобности не может лучше употребиться, как на вспоможение нищего, на одеяние нагого, на прокормление алчущего, или на поддержание погибающего противным случаем, или на мзду не радящему о стяжании достоинству и заслуге. Но сколь прискорбно было видеть, что щедроты мои изливалися на богатого, на льстеца, на вероломного друга, на убийцу иногда тайного, на предателя и нарушителя общественной доверенности, на уловившего мое пристрастие, на снисходящего моим слабостям, на жену, кичащуюся своим бесстыдством. Едва, едва досязали слабые источники моея щедроты застенчивого достоинства и стыдливыя заслуги. Слезы пролились из очей моих и сокрыли от меня толь бедственные представления безрассудной моей щедроты. Теперь ясно я видел, что знаки почестей, мною раздаваемые, всегда доставалися в удел недостойным. Достоинство неопытное, пораженное первым блеском сих мнимых блаженств, вступало в единый путь с ласкательством и подлостию духа, на снискание почестей, вожделенной смертных мечты; но, влача косвенно стопы свои, всегда на первых степенях изнемогало и довольствоваться было осуждаемо собственным своим одобрением, во уверении, что почести мирские суть пепл и дым. Видя во всем толикую превратность, от слабости моей и коварства министров моих проистекшую, видя, что нежность моя обращалася на жену, ищущую в любви моей удовлетворения своего только тщеславия и внешность только свою на услаждение мое устрояющую, когда сердце ее ощущало ко мне отвращение, — возревел я яростию гнева. — Недостойные преступники, злодеи! вещайте, почто во зло употребили доверенность господа вашего? предстаньте ныне пред судию вашего. Вострепещите в окаменелости злодеяния вашего. Чем можете оправдать дела ваши? Что скажете во извинение ваше? Се он, его же призову из хижины уничижения. Прииди, — вещал я старцу, коего созерцал в крас обширныя моея области, кроющегося под заросшею мхом хижиною. — прииди облегчить мое бремя; прииди и возврати покой томящемуся сердцу и востревоженному уму. Изрекши сие, обратил я взор мой на мой сан, познал обширность моея обязанности, познал, откуду проистекает мое право и власть. Вострепетал во внутренности моей, убоялся служения моего. Кровь моя пришла в жестокое волнение, и я пробудился. Еще не опомнившись, схватил я себя за палец, но тернового кольца на нем не было. О, если бы оно пребывало хотя на мизинце царей! Властитель мира, если, читая сон мой, ты улыбнешься с насмешкою или нахмуришь чело, ведай, что виденная мною странница отлетела от тебя далеко и чертогов твоих гнушается.

В главе «София» путешественник размышляет об особенно-стях русского национального характера: «Бурлак, идущий в кабак повеся голову и возвращающийся обагрённый кровию от оплеух, многое может решить, доселе гадательное в истории Россий-ской».

«Любани»: автор описывает свою встречу с крестьянином, который в праздник пашет ниву. Шесть дней в неделю он работа-ет на барщине. На вопрос автора, когда же он успевает доставать хлеб, чтобы прокормить большую семью, он отвечает: «Не одни праздники, и ночь наша. Не ленись наш брат, то с голоду не ум-рёт. Видишь ли, одна лошадь отдыхает, а как эта устанет, возь-мусь за другую; дело-то и споро». Путешественник потрясён при-знаниями крестьянина. Свои размышления он оканчивает словами: «Страшись, помещик жестокосердый, на челе каждого из твоих крестьян вижу твоё осуждение».

На станции Чудово герой встречается с другом, который рассказывает ему историю, с ним приключившуюся. Отправив-шись на небольшом судне в путешествие по морю, он со спут-никами попал в шторм. Судно застряло в полутора километрах от берега между двумя камнями и не двигалось с места. Двена-дцать человек едва успевали откачивать воду. Один храбрый человек, рискуя жизнью, сумел добраться до берега, добежал до ближайшего селения и пришёл к начальнику, прося помощи. Начальник спал, а сержант не посмел его разбудить и вытолкал человека за дверь. Тот обратился к простым рыбакам, которые спасли оставшихся. Вернувшись в посёлок, рассказчик отпра-вился к начальнику. Он думал, что тот накажет своего сержанта, узнав, что его не разбудили, когда двенадцать человек были в опасности. Но начальник только ответил: «Не моя то долж-ность». Тогда рассказчик обратился к высшему начальству, и «некто» ему ответил: «Но в должности ему не предписано вас спасать». «Теперь я прощусь с городом навеки, — восклицает рассказчик. — Не въеду николи в сие жилище тигров. Единое их веселие — грызть друг друга; отрада их — томить слабого до издыхания и раболепствовать власти».

В Спасской Полести герой попадает под дождь и вынужден ночевать и избе. Там он слышит шёпот: разговаривают муж и же-на, которые тоже заночевали по дороге в Новгород. Муж расска-зывает жене историю, достойную пера Салтыкова-Щедрина. Мы видим Радищева с новой стороны: перед нами острый сатирик, повествующий, как наместник тратит казённые деньги на собст-венные прихоти (он очень любит «устерсы», то есть устриц), а курьеры и офицеры получают деньги и чины за то, что исполня-ют эти прихоти.

Размышляя о былом величии Новгорода (глава «Новгород»), автор с горькой иронией пишет о праве народов: «Когда возни-кают между ими вражды, когда ненависть или корысть устремля-ет их друг на друга, судия их есть меч. Кто пал мёртв или обезо-ружен, тот и виновен; повинуется непрекословно сему решению, и апелляции на оное нет. — Вот почему Новгород принадлежал царю Ивану Васильевичу. Вот для чего он его разорил и дымя-щиеся его остатки себе присвоил».

Предвосхищая мысль Толстого, Радищев говорит, что во время войны «великие насилия правом войны прикрываются» («Зайцово»); размышляет о корыстолюбии начальства, о беспра-вии крестьян, затрагивает экономические проблемы, вопросы воспитания и взаимоотношений между мужем и женой — как в крестьянской, так и в дворянской семье.

В главе «Едрово» путешественник встречает девушку Анюту, разговаривает с ней. Он восхищается не только её красотой, но благородством в образе её мыслей. Анюта собирается жениться, и герой от чистого сердца предлагает её матери сто рублей в при-даное для дочери. Мать отказывается, хотя для крестьянской се-мьи это огромные деньги. Целомудрие и невинность Анюты вос-хищают героя, и он долго думает о ней.

В этой же главе он рассказывает эпизод Пугачёвского восста-ния. Имя Пугачёва было запрещено даже упоминать, но Радищев смело рассказывает о произволе помещика и расправе над ним крестьян, которых потом осудили, и подводит итоги своим раз-мышлениям: «Но крестьянин в законе мёртв...»

Главы «Хотилов» и «Выдропуск» носят подзаголовок «Про-ект в будущем». Это важнейший документ общественной мыс-ли — первая российская утопия. Каким может стать государство, когда, «наслаждался внутренею тишиною, внешних врагов не имея», доведено будет общество «до высшего блаженства граж-данского сожития»? Единственным стражем общества будет за-кон: «под державным его покровом свободно и сердце наше», — в это хочет верить Радищев.

Что нужно для этого? Автор отвечает нам в главе «Торжок». Начало гражданскому обществу — свобода, и первый элемент свободы — «свободное книгопечатание», когда цензура не стоит у печатного станка «нянькою рассудка, остроумия, воображения, всего великого и изящного». Но «вольность мыслей правительст-вам страшна».

Проезжий, с которым знакомится путешественник, даёт по-читать тетрадку с сочинением, название которого — «Краткое повествование о происхождении ценсуры». В тетрадке — исто-рия борьбы власти и общественной мысли со времён Сократа до последних европейских событий.

В главе «Медное» — трагическая сцена продажи семьи кре-постных крестьян на торгах. Кто имеет власть установить свобо-ду для крестьян в России? «Но свобода сельских жителей обидит, как то говорят, право собственности. А все те, кто бы мог свободе поборствовать, все великие отчинники, и свободы не от их сове-тов ожидать должно, но от самой тяжести порабощения».

В Твери путешественник встречается со стихотворцем, кото-рый размышляет о значении поэзии в обществе и читает ему оду «Вольность». Как понимать вольность? «Вольностию должно на-зывать то, что все одинаково повинуются законам». Ода написана самим Радищевым и оказала огромное влияние на Пушкина. Пуш-кин признавался в этом в черновой редакции «Памятника»: «Во-след Радищеву восславил я свободу...».

Сейчас нас поражают фразы, звучащие как пророчества: «Желал я, чтобы земледелец не был пленник на своей ниве...»; «Следующие 8 строф содержат прорицания о будущем жребии отечества, которое разделится на части, и тем скорее, чем будет пространее. Но время ещё не пришло. Когда же оно наступит, тогда

Встрещат заклепы тяжкой ночи.

Упругая власть при последнем издыхании приставит стражу к слову и соберёт все свои силы, дабы последним махом разда-вить возникающую вольность... (...) Но человечество взревёт в оковах и, направляемое надеждою свободы и неистребимым при-родным правом, двинется...»

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском

На этой странице материал по темам:

характеристика путешествие из петербурга в москву
глава медное из путешествия из петербурга в москву
анализ главы чудово
история жизни крестьянина из главы "любани"
радищев путешествие анализ глав

«Возможно всякому соучастником быть во благоденствии себе подобных» – именно эта мысль побудила Александра Николаевича Радищева написать повесть под названием «Путешествие из Петербурга в Москву». Тот, «душа которого страданиями человечества уязвлена стала» пожелал излить свои мысли на бумагу, чтобы в одной книге изобразить жизнь простого русского народа во всей её неприглядности.

Главные герои повести

Рассказчик, или путешественник – человек, странствующий по свету в поисках правды. Увы, проезжая по селам и городам, он видит крайнюю бедность простого народа, угнетение его дворянами и знатью. От всего сердца желая помощь несчастным, он, однако, не имеет на это полномочий. Герой повести – человек добрый, честный, его сердце открыто для нужд народа. Вспомнить хотя бы эпизод с Аннушкой, которая не могла выйти замуж за любимого человека, если не будет уплачен выкуп. Путник с готовностью хотел помочь девушке. В образе своего героя мысли, тревожащие его, излагает сам автор, борющийся за справедливое отношение к крестьянам.
Автор «проекта в будущем» – человек с еще более прогрессивными взглядами, чем сам рассказчик. Оставил бумаги, в которых изложил гениальные идеи, как помочь бедным и страдающим людям.

Выезд

Повествование ведется от первого лица. После ужина со своими друзьями рассказчик выехал из города. Грустные мысли одолевали его. Наконец, они с извозчиком заехали на почтовый двор. «Где мы?» – спросил он. – В Софии! – был ответ.

София

В Софию прибыли ночью. Сонный комиссар наотрез отказался выдавать новых лошадей, необходимых для продолжения пути, соврав, что их нет. Автору ничего не оставалось делать, как обратиться к ямщикам за помощью, и они за небольшие чаевые запрягли коней. Рассказчик снова отправился в дорогу.

Тосна

Поначалу дорога из Петербурга казалась гладкой и ровной, но позже путники убедились в обратном: по улицам, размытым от дождей, ехать было совершенно невозможно. Поэтому пришлось остановиться в почтовой избе. Здесь рассказчик встретил человека, который разбирал какие-то бумаги. Это был стряпчий, который ехал в Петербург. При беседе с чиновником выяснилось, что, служа регистратором при разрядном архиве, он собирал родословную российских родов, чем очень гордился и хвастался, думая, что «великороссийское дворянство долженствовало бы купить этот труд, заплатив за него столько, сколько ни за какой товар не платят…» Однако, герой романа почитает все это глупостью и рекомендует продать эти бумаги разносчикам на обертки.

Любани

Рассказчик все ехал и ехал – может, и зимою, и летом. Однажды, устав от кибитки, решил он пройтись пешком. И вдруг увидел крестьянина, пашущего на ниве своей в жаркое время, да еще и в воскресенье.

Герой повести удивился: неужели нет времени работать в будние дни, а выходной оставить для отдыха? Оказалось, что у крестьянина шестеро детей, которых нужно кормить, а так как он всю неделю трудится на помещика, время обеспечить необходимым свою семью остается только по ночам, в праздники и воскресенье. «Самая дьявольская выдумка отдавать крестьян своих чужому в работу» – сокрушается крестьянин, но поделать ничего не может. Огорчен и рассказчик, который стал свидетелем вопиющей несправедливости. Вдруг он вспомнил, что и сам иногда плохо поступает со своим слугой Петрушей – и устыдился.

Чудово

Раздался звук почтового колокольчика, и порог избы, куда только что зашел герой повести, переступил его друг Ч, который до того оставался в Петербурге. Он начал рассказывать о неудачной морской прогулке, ведь судно, на котором они плыли, чуть не утонуло. Перед лицом смерти исчезли границы, разделяющие людей на богатых и бедных. Особенно героически проявил себя правитель судна, решивший либо спасти всех, либо погибнуть самому. Он вышел из лодки и, «перебираясь с камня на камень, направил шествие свое к берегу», сопровождаемый чистосердечными молитвами пассажиров. Вскоре к нему присоединился другой, но «своими стопами остановился на камне недвижим». К счастью, первому удалось выбраться на берег, но равнодушные люди отказали в помощи: начальник спал, а подчиненный боялся разбудить его. Более того, Павла – так звали человека, спасавшего людей на судне – поразил ответ начальствующего: «Не моя это должность». Тогда в отчаянии Павел побежал к караульной, где находились солдаты. И не ошибся. Благодаря расположению этих людей, немедленно согласившихся дать лодки для спасения тонущих, все остались живы.
Но Ч., глубоко возмущенный поступком начальника, удалился из города навсегда.

Спасская Полесть

Не удалось рассказчику, как ни пытался, вернуть своего друга. Ночуя на станции из-за ненастной погоды, он услышал разговор двух супругов. Муж был присяжным заседателем и рассказал о чиновнике, который за исполнение прихоти – доставку устриц – награждал из государственной казны.

Тем временем ливень прошел. Герой повести решил ехать дальше, но в попутчики к нему попросился несчастный человек, который по дороге рассказал очень грустную историю: был он купцом, однако, доверившись нечестивым людям, попал под суд. Жена от переживаний родила раньше срока и через три дня скончалась. Умер и новорожденный. А бывшего купца чуть не взяли под стражу, хорошо, что добрые люди помогли бежать.

Эта история настолько потрясла рассказчика, что он раздумывал, как бы довести случившееся до верховной власти. Однако, неожиданный сон помешал благим намерениям. Герой повести сначала видит себя великим правителем, и уверен, что в государстве дела идут прекрасно. Однако, в толпе замечает женщину, называющую себя Истиной, которая снимает пелену с глаз правителя, и он ужасается, как на самом деле все плохо и ужасно. Увы, это только сон. На самом деле не бывает хороших царей.

Подберезье

Когда герой очнулся от сна, не мог продолжать путь дальше. Голова была тяжелой, и так как не нашлось подходящего лекарства, рассказчик решил выпить кофе. Но напитка оказалось много, и он захотел угостить им сидящего рядом молодого человека. Они разговорились. Новый знакомый учился в новгородской семинарии и шел в Петербург, чтобы увидеться со своим дядей. На протяжении беседы из жалоб студента герой повести понял, что уровень обучения оставляет желать лучшего. Попрощавшись, семинарист не заметил, как выронил небольшой пук бумаги. Этим воспользовался путник, потому что размышления молодого человека были интересны ему.

Вот, например, слова над которыми стоит задуматься: «Христианское общество вначале было смиренно, кротко, скрывалось в пустынях и вертепах, потом усилилось, вознесло главу, устранилось своего пути, вдалося суеверию…»

Семинарист огорчен тем, что истина в народе попирается, а вместо неё властвует невежество и крайнее заблуждение. Автор вполне согласен с ним.

Новгород

Терзаясь грустными помыслами, въезжал герой рассказа в Новгород. Несмотря на величие, на множество монастырей, на успех в торговых делах, автор понимал, в каком плачевном состоянии находится этот город, захваченный Иваном Грозным. А ведь раньше Новгород управлялся народом, имел свое письмо и колокол, и, хотя у них были князья, однако, мало имели влияния. Какое имел право соседский царь разорить процветающий город до основания? Почему тот, кто сильнее, может распоряжаться судьбами других? Эти мысли не дают покоя автору.

После обеда у купца Карпа Дементьевича герой повести убеждается в бесполезности вексельной системы, которая отнюдь не гарантирует честности, но, напротив, способствует воровству и обогащению легкими путями.

Бронницы

Здесь странник молится Богу: «…Не могу поверить, о Всесильный! чтобы человек мольбу сердца своего воссылал ко другому какому-либо существу, а не к Тебе…»

Он преклоняется перед Его могуществом, понимает, что Господь дал жизнь человеку. «Ты ищешь, Отец всещедрый, искреннего сердца и души непорочной; они отверсты везде на твое пришествие…» – восклицает рассказчик.

Зайцево

На почтовом дворе в Зайцево герой произведения встречается с давним приятелем по фамилии Крестьянкин. Беседы с другом, хотя и были редкими, все же отличались откровенностью. Вот и сейчас Крестьянкин открыл душу тому, кого не видел столько лет. Несправедливость по отношению к простым крестьянам была настолько вопиющей, что после одного случая он, которого называли человеколюбивым начальником, вынужден был подать в отставку. А произошло вот что. Один человек низкого состояния, который, однако, получил чин коллежского асессора, купил деревню, где поселился со своей семьей. Он жестоко издевался над крестьянами, почитая их скотами. Но более бесчеловечный поступок совершил сын этого новоявленного дворянина, когда попытался изнасиловать невесту одного из крестьян как раз накануне её венчания. Озлобленный жених вызволил девушку, но одному из сыновей проломил череп, что стало толчком к новой агрессии отца, решившего жестоко наказать виновных. И тогда против такой несправедливости взбунтовались крестьяне, восстав на семью изуверов и убив всех. Естественно, после этого они подверглись суду, казни, или вечным работам на каторге. При вынесении приговора никто, кроме Крестьянкина, не учел обстоятельства, приведшие к такому преступлению.

Крестьцы

В Крестьцах герой повести стал свидетелем расставания отца с сыновьями, отправляющимися на военную службу. Рассказчик рассуждает по поводу того, кем становятся дети дворян после армии, ведь начинать службу нужно со зрелыми нравами, а иначе «…чего доброго ожидать от такого полководца или градоначальника?»

Отцу тяжело отпускать юных отпрысков, но он считает это необходимостью, давая наставления, как правильно поступать в той или иной ситуации. Долго слушают сыновья эту речь, произносимую с чувством сильной тревоги за них. Наконец, пришло время расставаться. Юноши громко рыдали, сев в повозку, а старец стал на колени и стал горячо молиться Господу о том, чтобы Он сохранил их и укрепил в путях добродетели.

Яжелбицы

В Яжелбицах рассказчик проезжал мимо кладбища, но, услышав вопль человека, рвущего на себе волосы, остановился. Это был отец умершего сына. В великом отчаянии он говорил, что сам является убийцей юноши, потому что «смерть его уготовал до рождения его, дав жизнь ему отравленную…» Увы, ребенок этого человека появился на свет больным. Автор сокрушается из-за того, что «смрадная болезнь делает великие опустошения», и такое происходит слишком часто.

Валдаи

Валдаи – городок, который населен еще при царе Алексее Михайловиче пленными поляками, где разрумяненные девки без стыда предаются разврату, увлекая в сети любовных утех путешественников. Рассказчик, описав здешние нравы, с болью в сердце расстается с этим чрезвычайно распутным городом.

Едрово

Доехав до города Едрово, рассказчик увидел толпу из тридцати женщин. От его взора не ускользнула их привлекательность, но растревожили мысли о безрадостном будущем этих красавиц-крестьянок.

Вдруг герой повести встретился с одной из них по дороге и решил завести беседу. Анна – так звали девушку – сначала настороженно отвечала на его вопросы, думая, что проезжий, подобно другим, желает зла, но увидев, что незнакомец к ней расположен, сильно удивилась, ведь не привыкла к вежливому обращению. Наконец, поверив в искренние намерения путника, она разоткровенничалась и рассказала свою грустную историю. Оказалось, что отец Аннушки недавно умер, и осталась она с мамой и маленькой сестричкой. У девушки есть жених Ваня, но выйти замуж за него не представляется возможным до тех пор, пока не будет внесен выкуп – сто рублей. Тогда рассказчик принимает решение помочь молодой паре. Он просит Аню повести его к своей матери, но, зайдя к ним в дом, видит Ивана. Оказывается, в выкупе уже нет нужды, потому что отец жениха решил отпустить его, и в воскресенье ожидается свадьба. Как ни пытался новый знакомый Анны дать деньги на нужды будущей семьи, от него ничего не приняли.

Рассказчик восхищается целомудрием крестьянской девушки и размышляет об этом по дороге в Хотилов – следующий город.

Хотилов (проект в будущем)

Он написан от лица другого путешественника, который еще более прогрессивен в своих взглядах. Путник, проезжая, перед почтовой избой находит бумаги, оставленные его давним другом. В них крепостничество называется злом, преступлением, рабством, ведь «к недостатку прокормления и одежд присовокупили работу до изнеможения». Автор письма призывает к отмене крепостного права, к тому, чтобы все люди почитали друг друга братьями, чтобы внутренне чувствовали, как щедр к ним Отец всех – Бог.

Вышний Волчок

«В России многие земледелатели не для себя работают; и так изобилие земли во многих краях России доказывает отягченный жребий ее жителей» – эта мысль пугает рассказчика, который, проезжая город под названием Вышний Волчок, удивляется его богатству. Невозможно построить счастье на слезах и крови угнетенных крестьян – убежден автор. Процветание одних за счет бедствия других – вопиющая несправедливость.

Выдропуск

Рассказчик снова берется перечитывать бумаги его друга, написавшего «проект в будущем» и вполне согласен с тем, что пагубны последствия поступков царей, окружающих себя роскошью. Удивительные речевые обороты употребляет в этом отношении автор: « на месте благородства души и щедроты посеялися раболепие и самонедоверение», «истинные скряги на великое»… Он искренне сожалеет о таком положении вещей и призывает в умеренности желаний быть примером будущему потомству.

Торжок

Здесь рассказчика встречает человек, который хочет добиться права на свободное в городе книгопечатание, свободное от цензуры, и в связи с этим посылает прошение. Он возмущен тем, что цензура вредит свободомыслию, и высказывает прямо: необходимо, чтобы писателей контролировало общество. Автор рассказывает также об истории возникновения цензуры.

Медное

По пути в Медное рассказчик снова и снова перечитывает бумаги своего друга. И, углубляясь в текст, видит вопиющую проблему: если разоряется какой-то помещик, его крестьян продают с торгов, и подневольные люди даже не могут знать, какая их ждет участь. Это великое зло.

Тверь

Автор вместе со своим приятелем рассуждают о том, что стихосложение задавили на корню, не дав ему вступить в силу. Они беседуют о поэзии и постепенно приходят к теме вольности. Друг рассказчика, который едет в Петербург просить об издании авторской книги стихотворений, читает отрывки из оды собственного сочинения с подобным названием.

Городня

В этом городе стояло рыдание, причиной которого был рекрутский набор. Льют слезы матери, жены, невесты. Один из крепостных парней уходит в армию, вынужденный оставить маму одну; девушка, его невеста, тоже плачет, не желая расставаться с женихом, ведь им не дали даже обвенчаться. Слыша их вопль, парень пытается утешить любимых сердцу людей. И лишь один человек лет тридцати по имени Иван радуется такой перемене обстоятельств. Он подневольный своей барыни, и надеется, что армия станет освобождением от тяжкого гнета властной и жестокой повелительницы, принуждавшей насильно жениться на беременной горничной.

Завидово

Грустную картину увидел путник в Завидово. Бедный староста раболепствовал перед воином в гренадерской шапке, слыша сердитые окрики: «Лошадей скорее!» и видя нависшую над ним плеть. Ожидался приезд его превосходительства. Однако, лошадей не хватало. Наконец, велели выпрячь коней рассказчика, несмотря на его возмущение. Многие, кто возомнил себя высшими чинами, недостойны того уважения и почтения, которое им оказывается – уверен путешественник.

Клин

Здесь путник встречается со слепым стариком, сидящим у почтового двора, который поет грустную песню. Все окружающие подают ему милостыню. Сжалился и герой повести, дав рубль несчастному и был удивлен тем, что он сказал: «…На что он мне теперь? Не вижу, куда его и положить; подаст он, может быть, случай к преступлению…» Он отказался от такого щедрого подаяния и рассказал историю своей жизни. Слепец убежден, что лишился зрения за свои грехи, ведь во время войны «безоружному прощения не дарил».

Пешки

По окончании путешествия странник зашел в одну избу, желая пообедать. Увидев, что гость кладет в кофе сахар, бедная крестьянка попросила дать немного этого лакомства ребенку. Они разговорились, и несчастная стала сокрушаться о том, что хлеб, который они едят состоит из трех четвертей мякины и одной части не сеянной муки. Путника поразила крайне бедная обстановка жилища женщины: стены, покрытые сажей, деревянная чашка и кружки, называемые тарелками. Увы, в такой нищете жили те, чьим потом и кровью добывался боярам белый хлеб. Герой повести возмущен происходящим и говорит, что их злодеяния видит Справедливый Небесный Судья, который нелицеприятен.

Черная грязь

И наконец, путник стал свидетелем свадьбы, но весьма необычной, потому что вступающие в брак были очень унылыми и безрадостными. Почему так происходило? Почему молодожены, хотя и ненавидели друг друга, вынуждены были заключать союз? Потому что делалось это не по их воле, а по прихоти тех же дворян.

Слово о Ломоносове

В самой последней главе автор рассказывает о значительном вкладе Михаила Ломоносова в науку и культуру. Этот гениальный человек, родившись в бедности, смог решительно покинуть дом и за его стенами получить так необходимое ему образование. «Упорное прилежание в учении языков сделало Ломоносова согражданином Афин и Рима…» И такое прилежание щедро вознаградилось.

“Путешествие из Петербурга в Москву” – А. Н. Радищев. Краткое содежание

5 (100%) 4 votes

Русскому крестьянству посвящалось множество произведений. Некоторые авторы прославляли село, другие пытались найти правду дальше окон блистательных дворцов Петербурга. Наиболее правдивым произведением конца XVIII века является «Путешествие из Петербурга в Москву». Повествование пропитано тяжестью положения крепостного крестьянства.

Вконтакте

Кем написано произведение

Радищев А.Н. родился 20 августа 1749 года в Верхнем Аблязово Саратовской губернии. Детские годы прошли под присмотром отца. Тот владел имением на территории Калужской губернии.

Образование

Начальное обучение велось по часослову и Псалтырю, но отец, хорошо владеющий парой иностранных языков, мог передать часть знаний сыну.

В 1756 будущий писатель был поручен дяде по матери, который приходился родным братом первому ректору Московского университета. Близость к ученым кругам дала возможность обучаться у видных преподавателей гимназии.

Спустя шесть лет Радищев получает титул пажа при , следующее место учебы – Пажеский корпус. Здесь не учили раскрывать тайны природы, напротив – раболепно прислуживать императорской особе.

С 1766 года – студент Лейпцигского университета (Германия), обучался праву. Европа приобщила юношу к свободомыслию.

Служба

Вернувшись на , Александр Николаевич занимал должности титулярного советника, обер-аудитора при генерале Брюсе, служащего Коммерц-коллегии. Работник Петербургской таможни, через 10 лет (1790) он стал ее начальником. Там же зародились первые отголоски будущего произведения, а главные герои должны были показать бедственность положения крестьянского населения .

Литературное, издательское поприще

Радищев работал над переводами иностранных классиков, анонимно печатался в журнале «Живописец». Расцвет идей свободы и независимости (американская и французская революции) создали благоприятные условия для сочинения всей жизни Радищева – «Путешествие из Петербурга в Москву» (май 1790 года). Автор написал о жестокости крепостного права, осветил печальные страницы общественной жизни тогдашней империи.

Дальнейшая судьба

За антиправительственную деятельность и «покушение на государево здоровье» Радищева ждала казнь через повешение. Будь она исполнена, никто бы не узнал, кем написано «Путешествие из Петербурга в Москву». Окончательный приговор предполагал 10-летнюю ссылку .

Был участником законодательной комиссии, но подорванное здоровье прервало жизнь великого государственного деятеля на пятьдесят третьем году жизни (12 сентября 1802 года). По одной из версий, он не оправился после выжига эполет старшего сына, другие указывают на естественную смерть, о чем сообщают письменные источники.

Интересно! После прочтения сочинения императрица Екатерина II была настолько возмущена нахальством Александра Николаевича, что сказала такие слова: «Бунтовщик – хуже ! Тот, хоть царем прикинулся, монархический строй исповедовал, а этот революцией надумал на Руси учинить республику». Это говорит о том, что жанр произведения не пришелся по душе правящей особе.

Жанр и структура сочинения

Александра Николаевича вдохновило путешествие российской императрицы по Новороссии, Крыму. Специально подготовленные деревни должны были показать высокий уровень жизни крестьянства. Писатель же задумал совершить собственную поездку с целью изучить истинное положение дел. Характер изложения стал ширмой для цензора , посчитавшего сочинение путеводителем.

Жанр произведения – сентиментальное путешествие, одно из самых популярных литературных направлений конца XVIII века. Структура сочинения состоит из несвязных фрагментов повествования. Главными героями выступают как обычные крепостные, так и помещики, служивые люди.

Названия глав соответствуют населенным пунктам, которые попадались на пути анонимного путешественника.

Создателю удалось нарисовать правдоподобную картину разрушительного воздействия крепостного права на провинциальную жизнь. Некоторые строки резко осуждают самодержавие, своеволие помещичьего класса .

Так, анонимный рассказчик сталкивается с плохими дорогами (Крестцы), повсеместными взятками, недалекими людьми. Некоторые крепостные должны работать по воскресеньям, чтобы прокормить себя. Других продают после разорения их помещика, финалом становится свадебная процессия, наполненная горем. Молодые женятся по велению хозяина, а не по воле сердца.

Эпиграфом «Путешествия из Петербурга в Москву» служат строки из поэмы Тредиаковского. Слова «Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй» описывает «гниение» высшего сословия того времени.

Главное действующее лицо сочинения

Радищев приводит пример первого интеллигентного дворянина средней руки, способного трезво оценивать ситуацию, наблюдать и делать выводы . Он очень важен для автора, ведь глава «Спасская Полисть» показывает противоположную сторону тогдашнего дворянства.

Из обрывочных фраз легко понять, что главный герой – анонимный путешественник, сожалеющий о скором отъезде из Петербурга. Очевидно, он вдовец, но имеет взрослых детей, будучи дворянином среднего достатка. Молодость приучила к вздорному отношению с окружающими, он любимец публичных женщин. Герои произведения со всем тщанием пытаются выразить мысли, идеи и стремления автора.

Путешествие из Петербурга в Москву. Иллюстрация к сюжету

Сжатое повествование по частям

Как говорилось выше, название глав «Путешествия из Петербурга в Москву» – городки и деревни, расположенные на пути дворянина. Итак, переходим к краткому содержанию:

Вступление – интеллигент среднего возраста выезжает из стен столицы в кибитке.
София – испытывая нужду в свежих лошадях, дворянин просит у комиссара помощи, тому лень работать ночью. Он говорит, что лошадей нет, но ямщики, за сдельную сумму, запрягают «найденных» четвероногих для путника. Чудово уже не за горами.
Тосна – разозленный качеством дорог, путешественник встречается с чиновником-исследователем. Тот написал труд, дающий возможность доказать древность рода любому дворянину. Звучит мысль «Хвастовство древней породой» – это зло .
Любани – пеший переход завершается встречей с «грешным» крепостным, тот пашет поле воскресным днем. На немой вопрос крестьянин отвечает, что вынужден шесть дней работать на помещика, а кормиться как-то нужно. Рассказчику стыдно за принадлежность к своему сословию.
Чудово – здесь происходит встреча героя с приятелем. Тот рассказывает об ужасной прогулке по морю. Подводные скалы зацепили обшивку судна, то медленно идет ко дну. Рулевой Павел вызвался плыть до берега за помощью. Там отказались его выслушать, так как начальник изволил спать. Моряк все же отыскал неравнодушный люд, и господин Ч был спасен. Высказав претензии начальнику, он услышал, что по чину не обязан спасать утопающих.
Спасская Полисть – глава рассказывает о своеволии высокопоставленного чиновника . Тот любит устрицы, поэтому посылает подчиненных за морепродуктами, даруя им повышения по службе. Перестук копыт укачивает автора, во сне он видит себя правителем, который доволен положением дел государевых дел. Однако врачеватель Истина снимает «повязку» с глаз, становятся явью произвол помещиков и несчастный народ.
Подберезье – здесь герой встречает семинариста, который жаждет учиться в Петербурге. Он жалуется на качество образования. Оброненные записки юноши рассказывают о мартинизме, автор негативно отзывается о мистиках-масонах.
Новгород – дворянин размышляет о величии зачатков демократического общества. Имел ли право на разрушение республиканского оплота на Руси?
Из летописи Новгородской – писатель посещает дом купца-афериста, который не высылает оплаченные товары. Главные законы не работают , торговые требуют поправок.
Бронницы – на месте древнего капища Радищев говорит, что человек – творение Божие, но свою судьбу каждый творит сам.
Зайцово – история о жестоком барине, которого забили оголодавшие, измученные крестьяне. Председатель уголовной палаты Крестьянкин не нашел состава преступления, но вышестоящие требуют наказать виновных.
Крестцы – одна из наиболее трогательных сцен для Радищева. В Крестцах мы видим, как возмужавшие сыновья прощаются с отцом, для которого наступают тяжелые дни одиночества.
Яжелбицы – на кладбище писатель видит отца на похоронах родного сына. Старик в слезах винит себя, так как чадо родилось больным. Интеллигент вспоминает о своем «венерическом заболевании», размышляет о методах борьбы с развращенностью .
Едрово – под аккомпанемент свадьбы крестьянки Анны и Ванюши путешественник высказывается о неравных браках, защищает права человека на личное счастье.
Хотилов – путешественник находит бумаги, где его приятель проявляет негативное отношение к самодержавию и крепостному праву, о чем нам говорит эпиграф.
Высший Волочок – на фоне колосящихся полей и обилия товаров рассказчик вспоминает о помещичьих зверствах в отношении крестьян. Радищев не понимает, как общество может хвалить таких эгоистов.
Выдропуск – проект новых чинов при дворе, потерянный его приятелем, становится предметом изучения. Главный посыл повествования – правителя характеризуют не роскошь и толпа придворных, а его поступки .
Торжок – неизвестный гражданин пытается добиться отмены цензуры родного края. Он считает, что общество – лучший цензор для любой книги.
Медное – показывает продажу крестьян после разорения их помещика. Некоторые семьи делятся между разными хозяевами, закон на их стороне.
Тверь – как и в Чудово, здесь «новомодный поэт» жалуется на литературную убогость современников. Он обеспокоен развитием поэзии.
Городня – видим проводы крестьян в армию. Некоторых заставила нужда, других отдали хозяева, третьи – ищут славы.
Завидово – на фоне наглости помощника «его превосходительства» герой сожалеет о привычке народа унижаться перед «высокими чинами». Сельский люд – разменная монета (Медное).
Клин – на станции поет слепой старец, он отказывается принять рубль от дворянина. Старик просит что-нибудь теплое, полученный платок был с ним до самой смерти.
Пешки – обедая в избе крестьян, путник видит всю тяжесть положения крепостных. Основная мысль – народ не может себе позволить товары, которые сами производит .
Черная грязь – свадьба по приказу помещика. Молодые ненавидят друг друга, но знают, кто стоит у истоков их брака. Путешественник высказывается о преступности женитьбы по принуждению.
Слово о Ломоносове – прощальный аккорд главам, Радищев размышляет о значении русского ученого в литературе, словесности.

Среди попутчиков героя на пути из Петербурга в Москву встречаются:

чиновники ;
крестьяне ;
купцы ;
старые друзья и знакомые .

Отправление

Герой, от лица которого ведется повествование, отправляется в Москву из Петербурга. Он садится в кибитку, но, к несчастью, засыпает в ней и просыпается только на станции София - почтовом пункте.

Так как добрался сюда он глубокой ночью, получить лошадей и продолжить поездку оказалось непросто. Почтовый смотритель отказался выполнять поручения, поэтому пришлось водкой подкупать ямщиков.

Тосна

Путь до Москвы из Петербурга раньше казался герою приятным. Но вскоре размытая дорога, превратилась в липкую жижу. Ехать по ней стало невыносимо, поэтому герой решил сделать перерыв в Тосне.

В почтовой избе, он знакомится с архивным регистратором. Он прославился тем, что сочинял родословные на любой вкус, которые с удовольствием приобретали дворяне. Этот глупый человек занимается, по мнению героя, очень глупым делом.

Встреча с крестьянином

Рассказчик решает продолжить свое путешествие пешком. По пути в Любань он проходит мимо нивы, где видит пашущего землю крестьянина. Герой подозревает мужика в раскольничестве, потому как грешно работать в воскресенье.

Но на деле оказывается, что крестьянин вынужден трудиться в поле в единственный выходной, чтобы прокормить семью. Ведь остальные шесть дней в неделю, он работает на помещика. Эта история заставила героя задуматься о помещичьей бесчеловечности и своем отношении к прислуге.

Встреча с приятелем Ч.

В Чудово, герой встречается со своим приятелем Ч. Тот рассказывает, почему ему пришлось покинуть Петербург. Отдыхая в Петергофе, Ч. с друзьями решился на опасную поездку по воде в Кронштадт и Сестрорецк.

Начиналось все благополучно, но скоро путешественников настиг шторм. Их шлюпка попала в узкий проход между камнями, застряла там и стала тонуть. Одному из гребцов удалось вплавь добраться до берега. Там он помчался за помощью к местному начальнику, но тот спал, а парень не стал его будить.

Наконец, оставшиеся жертвы кораблекрушения добрались до суши. Ч. отправился с претензией к начальнику, на что получил ответ, будто бы он спасать утопающих и не должен.

Оскорбленный Ч. понял, что в столь бесчувственном городе, ему больше нечего делать и покинул его. Герой пытался разуверить Ч. в его поспешных выводах, но тот не стал слушать и быстро уехал.

Спасская полесть

Непогода мешает герою продолжать свое путешествие. Ему приходится остановиться на станции, чтобы просушиться и поспать. Тут он слышит интересный разговор мужа с женой о высокопоставленном чиновнике, очень любящем устрицы.

Любовь к этим морепродуктам была так велика, что он даже посылал своих подчиненных в походы за устрицами. По возвращению, они получали повышение и разные почести.

Утром к герою присоединяется пассажир и рассказывает свою историю. Он оказался подвержен чиновничьему обману. В результате этого попутчик героя потерял все деньги и положение в обществе, семью. Остались только друзья, которые, спасая его от тюрьмы, посадили его в кибитку и отправили на все четыре стороны.

Героя очень трогает этот рассказ. Он решает, что помочь его попутчику смог бы только беспристрастный верховный суд. Герой погружается в сон, где видит себя таким верховным судьей, восхваляемым обществом. Но он внезапно прозревает, и оказывается, что люди в его государстве несчастны, а власть бесчестна.

Разговор с семинаристом

В Подберезье герой знакомится с молодым человеком, только что окончившим духовную семинарию. Он жалуется герою на полученное им образование: для жизни оно непригодно, знаний не прибавилось. Да и откуда им взяться, если преподаются предметы только на латыни. Семинарист лелеет надежду получить хорошее образование в Петербурге.

Эта встреча заставляет героя задуматься о науке и мартинизме.

Новгород

Прибыв в Новгород, рассказчик размышляет над его историей. Он вспоминает, что изначально здесь была установлена система народного правления. Сам город и все Новгородское княжество процветало.

Но пришел Иван Грозный и своими захватническими действиями, по сути, разорил его. Герой задумывается, имел ли царь на это право. Да и нужны ли права, если есть могущество и сила?

Отобедать герой отправляется к своему знакомому Карпу Дементьевичу. Этот уважаемый гражданин раньше был купцом. Занимался аферами: брал деньги, но не отдавал покупателю товар. Нечестным путем также смог избежать правосудия. Герой понимает, что подобных случаев по всей России очень много.

Мысли о боге

В Бронницах рассказчик делает очередную остановку. Он отправляется к месту, где раньше стоял языческий храм. Здесь его посещают мысли о боге и о жизни.

Встреча с г-ном Крестьянкиным

На станции Зайцово, герой встречает своего старого друга. Господин Крестьянкин раньше служил в уголовной палате. Он рассказывает о случае с жестоким помещиком. Его сын обесчестил крестьянку.

Жених девушки в порыве ярости избил с другими крестьянами обидчика до смерти. По указу суда, Крестьянкин вынужден был либо приговорить всех к смертной казни, либо подать в отставку. Он выбрал последнее. После своего рассказа Крестьянкин прощается с героем.

Сцена прощания отца с детьми

На станции Крестьцы рассказчик видит мужика, прощающегося с уезжающими сыновьями. Добрые, трогательные и правильные слова заставляют героя задуматься над темой родительской любви и семейных взаимоотношений.

Сцена похорон

В Яжелбицах, герой проезжает мимо кладбища, где проходят похороны. Отец хоронит сына, рыдая, обвиняет себя в его смерти, говорит, что это он создал ребенка больным. Героя пугают такие слова.

Он размышляет над своей жизнью, боится за здоровье своих будущих детей, ведь в молодости лечился от венерических заболеваний. Рассуждения заводят героя в область узаконенного государством разврата (создания публичных домов).

Валдаи

Валдай знаменит обилием любвеобильных бесстыдных женщин. Здесь герой вспоминает легенду о влюбленном монахе, переплывавшем Валдайское озеро, ради встреч со своей любимой. Один из таких заплывов закончился трагедией - монах погиб в шторме.

Крестьянка Анюта

Едрово привлекает героя благородством его жителей. Здесь живет молодая крестьянка Анюта. Она выходит замуж, но у молодых пока нет денег на жизнь. Герой предлагает свою материальную помощь, но жених Анюты отказывается, заявляя, что своими руками сможет поднять новое хозяйство.

Рассуждения о крепостничестве

На станции Хотилов герой находит сверток. Прочитав его, он начинает задумываться о крепостничестве, называя его злом и зверством. Герой продолжает рассуждать о тяжкой доле крестьян в Вышнем Волочке и Выдропуске.

Об отмене цензуры

Герой встречается в Торжке с человеком, стремящимся добиться отмены цензуры. Ради этого он отправляется в Петербург. Этот человек считает, что за качеством и содержанием книг должен следить народ, а не государство.

Торги

В Медном, герой попадает на торги. Распродают крестьян-задолжников, разделяя семьи и создавая настоящую трагедию в народе.

В Твери герой знакомится с молодым поэтом, ведется разговор о вольности.

Проводы в армию

В деревне Городня герой видит, как старуха-мать, провожает в армию своего единственного сына-кормильца. Плач стоит по всей деревне, где остается много жен, невест, матерей. Но не для всех рекрутов армия - каторга. Некоторые стремятся освободиться от домашнего давления.

Крестьянская изба

Рассказчик останавливается в Пешках. Здесь он сталкивается с тяжелой жизнью крепостных крестьян, которые не могут позволить себе даже купить сахар, поэтому вынуждены питаться одним хлебом. Герой искренне поражен такому положению дел. Он обвиняет помещика и весь мир в жестокости.

Статья о Ломоносове

Финальная глава. Герой восхищается Ломоносовым, говорит о его значимости в истории русской литературы и словесности.

Наконец, рассказчик прощается с читателями. Он подъезжает к Москве.