Сочинение Бунин И.А. «Роман «Суходол» семейная хроника столбовых дворян Хрущевых

Сочинение

Известности и репутации Бунина на родине сильно повредила его эмиграция и долгая, до самой кончины, жизнь на чужбине, во Франции. За границей он тосковал по родине, старался писать на русские темы по памяти. Изобразительное мастерство его как художника не потускнело. Он создал ряд интересных и значительных произведений: рассказ «Митина любовь», отчасти автобиографическую повесть «Жизнь Арсеньева» и др.

Писатель радовался успехам Советской Армии и после войны помышлял вернуться на родину. Но, к сожалению, этого не сделал сильны оказались прежние предрассудки, какая-то оставшаяся внутренняя двойственность, дурное влияние эмигрантского окружения.

А вместе с тем его глубоко правдивые, высокохудожественные произведения, проникнутые любовью к русским людям и русской природе, все больше и больше становились известными после войны в нашей стране. И в настоящее время Бунин предстает в нашем сознании пусть по- прежнему только как бытописатель дореволюционной России, но все же как крупнейший русский реалист, несомненно классический писатель, которого любят миллионы читателей. Но часто получалось так: Бунина с раздражением поругивали не только М. Горький, действительно видевший недостатки писателя, но и тогдашние либеральствовавшие буржуазные критики, почитавшие себя столпами прогресса. Бунин им казался «отсталым», не умеющим шагать в ногу со временем. Отчасти и в самом деле какими-то архаическими, опоздавшими родиться выглядели главные мотивы его произведений: о разорении русского поместного дворянства, обнищании деревни, забитости, темноте и жестокости мужиков. Его творчество вселяло чувство безрадостности, бесперспективности русской жизни. Бунин никаких выходов не подсказывал и сам их, видимо, не знал. Все в творчестве Бунина, однако, было гораздо сложнее, чем казалось многим на первый взгляд. То, что Бунин родился в дворянской семье, имело, конечно, большое значение для его мировоззрения.

В том же «Суходоле» изображаются и дикие проявления крепостничества, и поэтому односторонней идиллии все же не получалось. Суходол - семейная хроника столбовых дворян Хрущевых. Наташа - «молочная сестра нашего отца, выросшая с ним в одном доме, целых восемь лет прожила у нас в Луневе, прожила как родня, а не как бывшая раба, простая дворовая».

Отца Наталии сослали в солдаты, а мать-птичница умерла от страха наказания, когда град побил индюшат. Добрей суходольских господ не было, но и «горячее» их тоже не было. Петр Кириллович выписывает для детей своих - Тони и Аркадия учителей- французов, не отпускает детей учиться в город. Затем Петр Петрович приезжает в отставку вместе с другом Войткевичем. Молоденькая Тоня влюбляется в Войткевича. Они встречались и проводили много времени вместе: Тоня поет романсы, Войткевич читает ей стихи. Но Войткевич неожиданно уезжает (он не смог объяснится с Тоней). Из-за этого Тоня сходит с ума, заболевает, не контролирует свое поведение.

Наташа влюбляется в Петра. Она очень счастлива, что может общаться с ним и неожиданно крадет у него зеркальце. Пропажа обнаруживается и на Наташу обрушивается позор и стыд: Петр приказал сослать на дальний хутор. Наташа отправляется на хутор и по дороге падает в обморок при виде офицера, похожего на Петра Петровича. Петр стал жить в усадьбе и решил устроить званый обед, чтобы завести нужные знакомства. Дедушка вообразил,что он хозяин и суетился с самого утра, устраивая какую-то церемонию для приема гостей. Дед постоянно путается у всех под ногами, говорит глупости. Это очень раздражает Герваську и он прямо за столом оскорбляет деда. Герваська был признан главным слугой и нужно было всем считаться с ним в доме. Гости остаются ночевать. Утром дед пришел в зал переставлять мебель, внезапно появляется Герваська и кричит на деда. На попытку деда оказать сопротивление - бьет его в грудь и дед падает, ударяясь виском о ломберный стол и умирает. Герваська исчезает из усадьбы.

Петр женится на Клавдии Марковне и она хозяйничает в усадьбе. Наташу возвращают из ссылки по требованию Тони. У Петра и Клавдии должен появится ребенок. Тоня постоянно издевается над Наташей, которую приставили к ней ухаживать, но Наташа быстро находит общий язык с барышней. Она отказывается идти замуж (в связи со своими снами), считает себя старухой. Тоня постоянно ожидает беды и заражает страхами Наталью.

Дом постепенно наполняется «божьими людьми», один из которых Юшка. Он поселился в Суходоле, назвавшись бывшим монахом. Вещие сны Натальи сбываются - она забеременела от Юшки, который через месяц исчез. Вскоре в доме случился пожар, и Наташа теряет ребенка от пережитого потрясения. Тоню пытаются вылечить - но напрасно. Одажды Петр ехал домой от любовницы, и его насмерть зашибла лошадь копытом. Дом опустошается. Умирают все соседи и их сверстники. Доживающие здесь свои дни - Тоня, Наташа, Клавдия - коротают вечера в молчании. Никто уже не помнит, кто где захоронен, все позабыли Хрущевых.

В центре повести - судьба рода дворян Хрущевых. Расказ ведется от первого лица, одним из отпрысков Хрущевых, и создается ощущение, что рассказчик - Бунин. Особенностью композиции повести является то, что в ней есть «рассказ в рассказе»: особую нить повествования ведет крепостная Хрущевых, а она же и их жертва Наталья. Ее рассказ - спокойное, отстраненное от собственной драматической судьбы повествование - по принципу: «они наши господа, а мы их рабы».Трагедия Натальи в том, что в ней убито человеческое достоинство, она сознательно утверждает свое рабство. Линия Натальи играет еще одну важную роль для Бунина: писатель ведет к мысли о кровном родстве дворян и крестьян. С одной стороны он испытывает боль за Наталью, со злостью говорит о самодурстве помещиков, присвоивших себе право решать судьбы людей, с другой - соглашается с ней насчет родства, и его злость смягчается досадой: «Мы ли не чувствовали, что Наталья, полвека своево прожившая с нашим отцом почти одинаковой жизнью,- истинно родная нам, столбовым господам Хрущевым! И вот оказывается, что господа эти загнали отца ее в солдаты, а мать в такой трепет, что у нее сердце разорвалось при виде погибших индюшат!»

Объективные картины, созданные в повести, беспощадно обнажают нравственную и психологическую одичалость крепостников. На фоне полной деградации дворян прослеживается тема народа, его нравственного здоровья, естественной доброты. Это крестьянин Евсей Бодуля, которому выпала доля быть своеобразным спутником Натальи на ее скорбных дорогах. Это и с любовью изображенная семья украинца Шарого, приютившая Наталью в ее изгнании. Особую тему повести - тему трагедии народа, искалеченного крепостничеством, ведет образ Натальи. Бунин прибегает к своему излюбленному приему - яркой детали. Деталь эта, вынесенная в конец повести, играет роль скорбного обобщения: «Когда случилось нам отдыхать от городов в тихой и нищей глуши Суходола, снова и снова рассказывала Наталья повесть своей погибшей жизни… И все вспоминался мне грубый образ святого, весившей в углу лакейской старого нашего дома. Обезглавленный, пришел святой к согражданам, на руках принес свою мертвую голову - свидетельство своего повествования…»

Недавно я посмотрел художественный фильм по мотивам повести Ивана Алексеевича Бунина «Суходол». Фильм появился в 2011-м году. Сам факт, что по мотивам произведения И.А. Бунина сняли новый фильм, меня обрадовал. Бунина вообще экранизировали достаточно мало. В советские времена это было невозможно, но и в постсоветское время экранизаций тоже – наперечёт. Видимо, это связано с тем, что в произведениях И.А. Бунина большей частью отсутствует динамичный сюжет. Попробуйте, кратко перескажите «Суходол» или «Чашу жизни», что получится? Жили люди, ругались, мирились, влюблялись, ошибались, старились, умирали. Вместе с ними умирало и их жилище, в легенду превращался их быт. А в остатке – лишь воспоминания о счастливой юности, о каком-нибудь оправленном в серебро зеркальце и горечь от мимолётности и невозвратности этого счастья. Как экранизировать воспоминания о невозвратном счастье?

У кинематографа свои законы, здесь динамика важна. Наверное, именно поэтому кинематографисты не так часто брались за Бунина. А из того что сняли, радует далеко не всё. Из художественных фильмов-экранизаций произведений Ивана Алексеевича хочу отметить замечательную работу режиссёра Игоря Максимчука, фильм «Холодная осень». Вот где действительно имеет место уважительное отношение к авторскому тексту, что, конечно же, само по себе не является самоцелью. Важно, что режиссеру удаётся передать бунинское настроение, какие-то неуловимые нюансы и чёрточки, дух времени. Ту самую горечь от мимолётности и невозвратности. «Ты поживи, порадуйся и приходи ко мне…». Как сладко и больно… Думаю, что Игорь Евгеньевич Максимчук не ставил перед собой никаких сверхзадач. Задача и без того у него была очень сложная – перенести гениальный рассказ Бунина на экран, сохранив атмосферу рассказа. И у режиссера это отлично получилось. Люблю этот фильм.


Итак, имея определённые ориентиры и ожидания, субъективные конечно, я приступил к просмотру художественного фильма режиссёра Александры Стреляной «Суходол». Хватило меня минут на десять непрерывного просмотра, ещё минут десять я потратил на просмотр этого фильма, что называется на перемотке. В конце концов, раздраженный, бросил и это занятие. Ну не нашёл я того Ивана Бунина, которого давно знаю и глубоко уважаю. Отсюда и раздражение. Но спустя некоторое время мне всё-таки захотелось просмотреть фильм полностью. В сражении между неприязнью и любопытством победило любопытство. Захотелось понять, шо воно цэ такэ, что это за трактовка такая интересная одного из любимых моих произведений. Заодно я и передачу «Закрытый показ», в которой обсуждают фильм Александры Стреляной, тоже посмотрел.

Если охарактеризовать мои ощущения одним словом, то лучше всего подойдёт слово «недоумение». Думаешь – это что, может стёб или юмор такой? Да вроде бы нет. На «Двенадцать стульев» не похоже. Автор нам это всё преподносит на полном серьёзе. Может быть, это поклёп на наше прошлое? После просмотра «Закрытого показа» я и от этой мысли отказался. Режиссер – милая девушка, как мне показалось искренняя, очень даже симпатичная. Что же это за фильм у неё, такой милой и симпатичной получился? Похоже, что автор не кривит душой. То есть молодая девушка, Александра Стреляная, режиссер этой картины, считает, что Россия в ХIХ веке была именно такой, какой она показана в её фильме.

Теперь попробую объяснить, что меня так задело за живое в этом фильме. В телепередаче «Закрытый Показ» режиссёр-документалист Ирина Уральская порекомендовала нам смотреть и пересмотреть этот фильм. И некоторые эпизоды я действительно пересмотрел по нескольку раз. Потому что это настоящие перлы. Фильм начинается с такого эпизода – некое существо, видимо женщина, видимо немолодая по высохшей траве куда-то гонит корову. Идёт дождь, существо вопит непотребным голосом, корова испугана и как будто удивлена. Судя по тому, что на берёзках в кадре нет ни единого листочка, время года – поздняя осень, а может уже и начало зимы, просто снег ещё не выпал. Корову можно понять, нет никаких причин в конце осени выгонять под дождь несчастное животное из тёплого стойла, если только пожар не случился, или не приключились съёмки фантастического фильма.

Смею предположить, что прототипом некоего существа послужила тётя Тоня из бунинской повести. Есть у Бунина и сцена с коровой: Аркадий Петрович Хрущёв с семейством после серьёзной ссоры и десяти лет разлуки на большой дороге встречает свою полоумную сестру, которая гонит корову. Сестра, та самая тётя Тоня, видимо от возбуждения начинает громко кричать, пугая своим криком барчука: «Уж не сама ли это Баба-Яга?» Трактовка бунинского текста в этом эпизоде слишком вольная, впрочем, как и во всём фильме. Нет в этом эпизоде, да и во всём фильме, ни Аркадия Петровича, ни маленького барчука, ни его сестры, но речь не о трактовке. Пропускаем несколько незначительных моментов, из тех, что вызвали у меня саркастическую улыбку.

А вот то, что пропустить уже нельзя: как раз между сценами с разоблачением воровства Натальи и публичным объявлением о её ссылке есть несколько секунд, которые резко поднимают интерес к фильму у зрителя. На экране баба, крестьянка, косит траву. Казалось бы, ничего особенного, ну косит и косит, таково её предназначение – косить, пахать, грудью кормить. Но дело в том, что трава эта не простая. Нет, и не волшебная. Она – высохшая и пересохшая. Смысла в таком покосе не больше, чем в обучении английскому языку аквариумных рыбок. Осенний сухостой косить можно только с одной целью, чтобы согреться. И я, видимо, очень близок к истине, потому как на заднем плане виднеются всё те же берёзки, совершенно голые. Предзимье, не дать не взять. Наверное, очень холодно, вот и греется бедолага. Почему у крестьянки пар изо рта не идёт? Загадка. Но это ещё не всё. Не заметно, что бы крестьянка что-то выкосила, её со всех сторон окружает высокая трава. Сразу становится понятно, что суровые русские бабы не только коня на скаку могли остановить, но и фитнесс изобрели задолго до появления лосин. Думаю, что этот эпизод, уже не просто вольное авторское прочтение, это уже тянет на метафору. Типа – коси не коси, всё равно зимой голодать, или что-нибудь в этом духе. Пока немного перематываем, ага, я всё-таки пар нашёл. Крестьянин Евсей Бодуля греется у костра, а пар так и валит изо рта, так и валит. Зима, зима… или предзимье!

Далее, моё внимание привлёк забавный эпизод на дальнем хуторе Сошки с запорожским казаком времён Тараса Бульбы. Каким образом сей персонаж попал в крепостные к господам Хрущёвым, одним только создателям фильма известно. У Бунина это просто неразговорчивый немолодой хохол, седой и коротко стриженный. У Александры Стреляной хохол почему-то имеет наголо бритый череп и залихватский атаманский чуб. Зачем нужен был этот маскарад с запорожцем? По этой логике француза нужно непременно показывать поедающим лягушек, чтобы не было сомнений: лягушек жрёт – значит, точно француз.

Думаете это всё? Нет! Впереди ещё много интересного. Вот ещё любопытный момент. Наталья на дальнем хуторе, будучи птичницей, руководит четырьмя гусями. Даже летать их учит. Гуси возмущены не меньше той коровы – понаехали тут из столиц, покою нет. Возникает вопрос, это снова метафора или, может, аллегория, или съёмочной группе большее количество гусей не доверили селяне? Ну, объяснил бы голос за кадром, что Наталья в Сошках исполняла работу птичницы, и всё было бы понятно. А теперь возникает вообще куча неразрешимых вопросов. Например, зачем господам Хрущёвым дальний хутор, на который надо ехать день и ещё ночь. Четырёх гусей можно было и в Суходоле учить летать. Или для Хрущёвых всё это сельское хозяйство с полями, покосами и дальним хутором, это только отмазка? Может, у них какой-нибудь криминальный доход имеется, к примеру, подпольная нефтяная скважина? Быт-то у Хрущёвых устроен основательно: мебель антикварная, и одеты они с иголочки. С четырёх гусей так не разживёшься. Что-то там у них не чисто.

Вот что Иван Алексеевич Бунин пишет о смерти матери Натальи, тоже птичницы: «…матушка веку не дожила из-за индюшат господских. Я-то, конечно, не помню-с, где мне, а на дворне сказывали: была она птишницей, индюшат под ее начальством было несть числа, захватил их град на выгоне и запорол всех до единого…». Эй, создатели фильма – птицы было «несть числа», понимаете! Помещики в те времена занимались зарабатыванием денег, тем, что сегодня называется словом бизнес, а вовсе не дрессировкой гусей.

И такие ляпы встречаются на протяжении всего фильма. Ну, не имеете вы возможность снимать лето именно летом, значит, делайте камерный фильм. Так нет, нас ещё и непрерывно пытаются удивить видовыми съёмками. Кстати, видовые съёмки получились очень даже интересными. Как говорил герой Аркадия Райкина, к пуговицам претензий нет. Правда, к бунинскому «Суходолу» эти пейзажи имеют очень отдалённое отношение. Вернёмся к лету. Игорь Максимчук, например, понятия не имел, что лето можно снимать зимой. Он в своём фильме «Холодная осень» июнь снимал в июне, июль в июле, сентябрь в сентябре, а октябрь в октябре. Это явно видно: в июле, когда обсуждается новость о начале Первой Мировой войны – цветут луговые цветы, а когда в октябре пришла новость о гибели героя Андрея Соколова – листья на деревьях, где желтые, где красные, а где-то ещё зелёные. И Центральную полосу России он снимал в Центральной полосе России. Всё узнаваемо, пейзаж бунинский…

У Ивана Алексеевича есть примечательная реплика в дневниковых записях от 27 июля 1917 г: «Еще утро, легкий ветерок проходит иногда по комнате, – открыты все окна. Которое нынче число? Если бы я даже не знал какое, я бы и так, кажется, мог сказать, что это конец июля, – так хорошо знаю я все малейшие особенности воздуха, солнца всякой поры года… В другие окна я вижу прежде всего ветви и сучья старых деревьев – серебристого тополя, сосен и пихт, – и бледно-голубое небо среди них, а ниже, между стволами, деревенскую даль: слегка синеющий на горизонте вал леса, желтизну уже скошенных и покрытых копнами полей, ближе – раскинувшееся по склону к мелкой речке поместье Бахтеярова, а затем, уже совсем близко, – старую низкую ограду нашей усадьбы, молодые елки, идущие вдоль нее, и часть двора, густо заросшую крапивой, – и глухой и жгучей, – которую припекает солнце и над которой реет крупная белая бабочка. Уже по одному тому, как высока крапива, мог бы я безошибочно определить, какое сейчас время лета. А кроме того, сколько едва уловимых, но мне столь знакомых, родных с детства, совсем особых запахов, присущих только рабочей поре, косьбе, ржаным копнам!».

Хочется сказать, господа создатели фильма «Суходол», моя ирония – это не занудство. Снимая фильм о сороковых-пятидесятых годах двадцатого века, вам бы никогда не пришло в голову одеть молодых девушек в короткие юбки, вы прекрасно понимаете, что это, по меньшей мере, смешно. В фильме «Суходол» ваши вольности идут гораздо дальше, при том, что Иван Алексеевич Бунин в художественных произведениях терпеть не мог фальши и искусственности. Бунин, кроме всех прочих его достоинств, чрезвычайно документален в своих произведениях. По его книгам можно историю его времени изучать.

Вернёмся к фильму. Дальше в коллекции нелепостей следует длинный блок лубочного фольклора. Вот насмотрятся школьники такого «Суходола» и ведь родится у них убеждение, что тоскливей и монотонней русской народной песни ничего в мире не существует. И что скучнее и «фольклорней» Бунина писателя нет на белом свете. И что русскую народную песню поют исключительно дребезжащими визгливыми голосами и обязательно рядом с нотами. Все эти выступления «суходольских бабушек» подытоживает фраза Евсея Бодули. «До чего ж красиво!» – восклицает он. Интересно, создатели картины зрителя пытаются убедить или сами себя уговаривают, что это – «красиво»? Хотя последний музыкальный номер с женским и мужским многоголосьем мне очень даже приглянулся. Всё подряд ругать не буду.

Вишенкой на торте в этом театре абсурда является поход Натальи за ягодами. Смотреть и пересмотреть – призывает нас Ирина Уральская. Пересмотрел раз пять. Смеялся до упаду. Опять же, за ягодой Наталья ходила по жухлой траве, среди голых берёз, с паром изо рта. Уходя, Наталья предупредила барыню, я, мол, за ягодами. На дворне тоже слышали. И никто ведь не остановил, не образумил: Натальюшка, чай у тебя жар, тебе бы в постель и срочно лекарство выпить, ну какие теперь ягоды. И Наталья пошла, и на полном серьёзе искала ягоды под абсолютно голыми кустами во весь экран. Фитнес-покос – это ещё цветочки, ягодки посерьезней будут. Опять возникает вопрос к создателям фильма: господа, почему вы своих зрителей считаете идиотами? По всем признакам у вас исторический фильм, экранизация. Ну какие ягоды в ноябре? Рябина с шиповником если только.

Иван Алексеевич Бунин, уча молодых начинающих писателей, в частности Валентина Катаева, в Одессе в 19-м году, наставлял: недостаточно в своём произведении назвать дерево просто деревом, цветок цветком, а птицу птицей, у каждого дерева есть своё название, порода, нужно вникнуть, узнать, разобраться, изучить. Это Бунин. Для него были важны детали, важна точность описания, он сам таких условностей никогда бы не принял. Если хочется снять притчу, фантастический фильм, сказку, утопию, антиутопию, фильм в стиле фэнтези, снимайте, это всё очень интересно, только не трогайте Бунина. К вам тогда претензий не будет у зрителя, и недоумения тоже не будет.

На самом деле, я могу предположить, откуда взялись в фильме «Суходол» все эти фитнес-покосы: бюджет минимальный, возможности отъехать от родного Питера нет, собрать всю съёмочную группу удалось только к середине осени, вот и пришлось исходить из того, что имеешь. Замечательно! Уберите из титров ссылку на Бунина, измените название, и все будут довольны. В противном случае, у зрителя возникает непреодолимое желание защищать правду и любимое произведение от посягательств.

Хочется несколько слов сказать о сюжете и о характерах героев и о России ХIХ века глазами Александры Стреляной и её команды. Я уже указывал на то, что в фильме от бунинского текста и сюжета мало что осталось. Тут я не могу быть столь же категоричным, как в обсуждении различной несуразицы с покосами и ягодами. Материя тонкая. В наше время сплошь и рядом художественный фильм оказывается очень далёким по содержанию от первоисточника, от произведения, по мотивам которого фильм снят. Есть множество примеров, когда такие фильмы становятся событиями, гораздо более заметными, чем первоисточник. Само по себе новое толкование знакомого материала – это привычное явление. Это норма. Но фильм Александры Стреляной – это нечто иное, нежели чем просто вольное толкование. В этом фильме, на мой взгляд, кроме очевидных нестыковок, описанных выше, существует подмена смысла. Попробую объяснить.

Начну издалека. Повесть Ивана Алексеевича Бунина «Суходол», сразу после её выхода в свет, в основном была встречена обществом очень тепло, но были и весьма нелестные отзывы. Бунина обвиняли чуть ли не в симпатии к крепостничеству. Конечно же, всё это – совершенно безосновательные обвинения. Но логику обвинителей понять можно. Причина проста. Помещиков-крепостников, своего деда, отца, дядю, и время их молодости, их благополучия, их рассвета, Иван Алексеевич описывает с определённой ностальгией, с любовью. Но это – любовь к своим предкам, отнюдь не любовь к крепостному праву. Крепостничество – сложная тема. В любом случае, оно часть нашей истории, назад уже не отмотаешь и не перепишешь набело. Точно так же и Александра Сергеевича Пушкина можно в крепостники записать. По формальным признакам он подходит. Да и много ещё кого. Бунин чувствовал неразрывную связь со временем своих дедушек и бабушек, временем Пушкина, временем своего родственника, поэта Жуковского, и естественно не мог не ностальгировать, не мечтать о том «золотом веке».

Вот что пишет Иван Алексеевич о молодости своей матери, Людмилы Александровны в эссе «Думая о Пушкине»: «Ничего для моих детских, отро¬ческих мечтаний не могло быть прекрасней, поэтичней ее молодости и того мира, где росла она, где в усадьбах было столько чудесных альбомов с пушкинскими стихами, и как же было не обожать и мне Пушкина и обожать не просто, как поэта, а как бы еще и своего, нашего?». Собственно, вся повесть «Суходол» этим обожанием пропитана, и мыслию, что нет, и не могло быть прекрасней и поэтичней времён бабушкиных и дедушкиных. Но «Суходол» – это не елей, не взгляд сквозь розовые очки. «Суходол» – это детские грёзы писателя. Арина Родионовна вдохновила Александра Сергеевича Пушкина на цикл сказок, а у Ивана Алексеевича была своя Арина Родионовна. В «Руслане и Людмиле» – чудеса и леший бродит, а в «Суходоле» – почерневший образ Меркурия Смоленского, обезглавленного, с собственной головой в руках, филин, ухающий по ночам под самыми окнами, великие громы с огненными змеями молний, тёмный и сумрачный суходольский дом из почерневших дубовых брёвен, и главное, обитатели этого дома, описанные поэтично, страстно, увлекательно. Можно сказать, что эта повесть есть хроника увядания русской усадьбы. И здесь речь идёт не только о дворянском семействе, речь идёт обо всех живущих в усадьбе и ближайшей деревне, о дворне, о крестьянах.

Точно так же, как пушкинский роман в стихах «Евгений Онегин» – не только гениальная поэзия, запоминающиеся образы и лёгкие, летящие строфы, это, кроме всего прочего, энциклопедия, исторический документ, касающийся определённой эпохи, «Суходол» помимо огромной художественной ценности, так же важен и интересен в качестве исторического документа. Повторяю, это документ, это хроника, объективная и подробная. И речь в этом документе идёт о том, что стало с внуками Онегиных, Ленских, Ростовых, Болконских, может быть не с ними, с их соседями, но в общем и целом о том, как изменялась Россия, уклад жизни в России, о том, что «за полвека почти исчезло с лица земли целое сословие, что столько выродилось, сошло с ума, наложило руки на себя, спилось, опустилось и просто потерялось где-то!». В бунинском «Суходоле» показана динамика этого саморазрушения, в «Суходоле» Александры Стреляной речь идёт в основном о взрослении дворовой Натальи и апофеоз этой истории, сцена изнасилования Натальи Юшкой.

Утрирую, но по большому счёту, я недалёк от истины. Использование лишь одной сюжетной линии, из всего того многообразия, что имеется в повести, это не беда, не трагедия, не преступление. Это обычное дело. Но то, что искажён, изменён смысл, посыл литературного первоисточника, лично меня покоробило и возмутило. По причине упрощения сюжета некоторые главные герои повести в фильме, напрочь отсутствуют. Нет Аркадия Петровича, его отца Петра Кирилыча. Историю Натальиного взросления эти персонажи сильно перегрузили бы. Не нужны. Лишние. Лакей Герваська, незаконнорожденный сын Петра Кирилыча, в повести «измывается» над барином и барчуком, которые «в нём души не чают», и, в конце концов, Герваська случайно убивает Петра Кирилыча. Сложная фигура, сложная история семейных взаимоотношений, несправедливости, обид. Как результат этих обид – Герваськины хамство и дерзость по отношению к Хрущёвым. В общем, всё как у людей – запутанно и неоднозначно. А в фильме Герваська больше похож на идейного революционера-социалиста, нежели на обиженного на несправедливую долю незаконнорожденного. И, чтобы изображаемое выглядело логичным, оставленные в фильме Хрущёвы превращены в законченных монстров. Получилось некое подобие «Муму». Наследники Салтычихи, да и только. Это, к слову, о подмене смысла.

Вот диалог Петра Кирилыча и Герваськи: «Лакеи! Лакеи! Вы спите?» А Герваська подымет голову с ларя, да и спрашивает: «А хочешь, я тебе сейчас крапивы в мотню набью?» — «Да ты кому ж это говоришь-то, бездельник ты этакий?» — «Домовому, сударь: спросонья…». А вот сцена из фильма, где угрюмый Петр Петрович шикает на свою сестру Антонину: «кричи громче, с холопами породнились. Из-за него здесь теперь много таких вострых…». Ну не вяжется одно с другим. У Бунина всё наоборот: «Но ведь кровь Хрущевых мешалась с кровью дворни и деревни спокон веку. Кто дал жизнь Петру Кириллычу? Разно говорят о том предания. Кто был родителем Герваськи, убийцы его? С ранних лет мы слышали, что Петр Кириллыч. Откуда истекало столь резкое несходство в характерах отца и дяди? Об этом тоже разно говорят. Молочной же сестрой отца была Наталья, с Герваськой он крестами менялся… Давно, давно пора Хрущевым посчитаться родней с своей дворней и деревней!» И ещё: «Дворня, деревня и дом в Суходоле составляли одну семью. Правили этой семьей еще наши пращуры. А ведь и в потомстве это долго чувствуется. Жизнь семьи, рода, клана глубока, узловата, таинственна, зачастую страшна…».

В фильме идёт явная подмена. Произведение, которое критики в своё время обвиняли в симпатии к крепостничеству, каким-то чудом породило к жизни фильм о жестокостях крепостничества, почти что о революционной ситуации, о неизбежности революции. Недаром одна из молодых зрительниц на «Закрытом показе» заметила: «Теперь-то я поняла, почему произошла революция». Но, на самом деле, повесть «Суходол» не о крепостниках и их холопах. Тема социальной несправедливости, угнетения, это очень важная тема, но в бунинском «Суходоле» речь идёт о «жизни семьи, узловатой и таинственной». Эта повесть не о жестокостях крепостников, она о живых людях, у которых всё противоречиво и сложно. Она о том, например, что Хрущёвы были самыми добрыми в мире, но и они же «за можай загнали» Натальиных родителей. В книге Наталья говорит: «— Диковинное дело! — — Над барчуком и дедушкой Герваська измывался, — а надо мной — барышня. Барчук, — а, по правде-то сказать, и сами дедушка, — в Герваське души не чаяли, а я — в ней…».

В фильме же Наталья в своей, не очень похожей на православную, молитве камушкам или с камушками упоминает «окаянную Тоню». У Бунина, между прочим, никакого язычества Натальи, никаких молений «крынке у дороги» и в помине нет. Зачем всё это притянули в фильме? Вот цитата из повести об отношении Натальи к тронувшейся умом Антонине: «Вскоре после приезда узнала она, что барышня ждала ее «как света белого»: барышня-то и вспомнила о ней – все глаза проглядела, не едут ли из Сошек, горячо уверяла всех, что будет совсем здорова, как только вернется Наташка. Наташка вернулась – и встречена была совершенно равнодушно. Но не были ли слезы барышни слезами горького разочарования? У Наташки дрогнуло сердце, когда она сообразила все это». Никакой «окаянной Тони» здесь и близко нет! На мой взгляд, кинематографисты снимали свой фильм по мотивам «Суходола», а получилась у них экранизация то ли «Отцов и детей», то ли «Муму».

В самом деле, из главных героев фильма только Наталья – это живой и последовательный понятный образ. Остальные, за небольшим исключением, либо изверги (семейство Хрущевых), либо истуканы (все немолодые крестьяне). Явно прослеживается противоречие между поколениями. Кроме Натальи, сочувствие и понимание в фильме должны вызывать – Герваська, девочка-сподручница Натальи, возмущённая несправедливым наказанием последней, может быть ещё невеста на свадьбе, той самой свадьбе, которой восхищается Евсей Бодуля. Сам Евсей Бодуля, немолодой крестьянин, скорее вызывает жалость – тихий добрый человек, смирившийся и незамечающий произвола злодеев Хрущёвых. «На всё господская воля». С невестой тоже неоднозначный эпизод: на предсвадебном обряде пожилые крестьянки убеждают невесту, что обязательно нужно перед свадьбой поплакать, а та удивлённо спрашивает, а зачем, я же к любимому иду. То есть пожилые люди – лицемерят, их традиции – мертвы и закостенелы, а молодая невеста всё ещё открыта для правды, и она видит всю нелепость ситуации, так что ли получается?

Это, конечно, хорошо, но у меня вопрос к товарищам режиссерам и авторам сценария: а ничего, что молодая невеста навсегда шла в чужую семью от родных батюшки и матушки, навсегда шла жить в чужой дом, под одну крышу не только с родителями жениха, но и, возможно, с золовкой и мужней невесткой. И всё это в тесной избе, где на одной печи, зимой, могло ночевать до десятка ребятишек и родных друг другу и двоюродных. Я написал в начале своей заметки, что у меня возникло сомнение, не очерняют ли авторы наше прошлое. Ну так вот, у нашего народа было такое прошлое, что его и очернить-то не так легко. Правда суровее всякого вымысла. Шутка ли, кое-где в полуземлянках чуть не до ХХ века жили.

Но не надо придумывать нам историю в стиле фэнтези или в виде лубочной картинки. И не надо примерять современную логику мышления на людей, которые жили сто пятьдесят лет назад. Имелся, имелся повод у молодой невесты всплакнуть самой, без напоминаний старших наставников. Ну не было тогда ипотеки и других благ цивилизации: метро, хайвэев, седанов, планшетов, горячего ароматного кофе в сетевой кафешке с маленькой книжкой в мягкой обложке в руке. Не нужно тех людей с нашей колокольни судить. Нет, кофе и книжки уже всё-таки были, но не у всех.

Илья Рыльщиков

При раскрытии любовной концепции в «Суходоле» особый интерес представляет история главной героини Натальи. Стоит отметить, что этот образ – не целиком плод прихотливой бунинской фантазии. В начале лета 1911 года, задумывая будущую повесть, писатель упомянул в дневнике о некой «Натахе», с которой он вел долгий разговор о крепостной жизни, и отметил специально: «Восхищается». Согласно другой точки зрения, судьба героини имеет литературное происхождение.

Так, в повести Льва Толстого «Детство» есть рассказ про экономку Иртеньевых Наталью Савишну. Центральные события в жизни обеих героинь удивительно похожи: обе они испытали несчастную любовь, за которую были наказаны ссылкой. Но в отличие от героини Толстого избранником бунинской Натальи стал не официант, а барин Петр Петрович Хрущев. Для того чтобы показать чистоту любви своей героини, Бунин использует прием сравнения, сравнивая чувство Натальи с аленьким цветком, который расцвел в сказочном саду. Наталья украла у барина зеркальце на память и была за это обвинена в краже и выслана из Суходола на восемь лет. После возвращения в Суходол с Натальей случается еще ряд драматических событий: воспринимая мир сказочным, романтическим?

по религиозным канонам, Наталья всю силу богатой своей натуры расходует впустую, добровольно принимая роль великомученицы. Над ней «измывается» барышня Антонина, Наталья имеет связь с похотливым юродивым Юшкой, который заставил героиню уступить ему, вследствие чего Наталья забеременела, но во время пожара от страха потеряла ребёнка. Но, несмотря на все эти факты, Наталья до последних дней пронесла любовь к Петру Хрущеву, считая это чувство самым удивительным и прекрасным в жизни.

Таким образом, здесь Бунин показывает одну из ключевых особенностей своей любовной концепции: любовь писатель воспринимает как двуединое начало, являющееся одновременно и счастьем, и трагедией. Позже эта позиция будет сформулирована и высказана писателем в книге «Темные аллеи »: всякая любовь – великое счастье, даже если она не разделена.

Кроме того, в «Суходоле» обнаруживается еще одна особенность Бунинской философии любви: под действием этого чувства равны абсолютно все, независимо от социального положения. Так, второй жертвой драматичных страстей в данной повести стала барышня Антонина Петровна – дочь хозяина Суходола Аркадия Петровича. Тоня даже не заметила, как влюбилась – ей казалось, что «просто стало веселее жить».

Возлюбленным ее стал товарищ ее брата Войткевич. Он читает ей стихи, играет с ней на фортепиано, дарит цветы, по всей вероятности, имея по отношению к девушке серьезные намерения. Но Тоня по своей девичьей неопытности сама отталкивает ухажера. Она так бешено вспыхивала при каждой попытке молодого человека признаться ей в своих чувствах, что тот внезапно покидает их дом. Тоня же лишилась от тоски разума: стала раздражительной, жестокой, неконтролирующей себя. Стала жить, переходя от безропотного равнодушия к приступам гневной раздражительности и безумия, в котором все окружающие видели нечто страшное и мистическое.

К роковым последствиям в рассказе любовь ведет не только женщин, но и мужчин. Так, Петр Кириллыч помешался от любовной тоски после смерти красавицы жены, а его сына Петра Петровича, лошадь, на которой тот возвращается от любовницы, насмерть зашибает копытом.

Таким образом, мы можем вывести, что любовь, описанная Буниным в «Суходоле», лишена светлых грез и имеет достаточно драматический характер, но все же это чувство, в котором писатель видит единственное оправдание бытия.

География

Суходол расположен в 6 км (по дорогам) южнее районного центра - села Сергиевск . Посёлок находится на левобережье реки Сургут (приток Сока).

История

Впервые населённый пункт упоминается в 1849 году , тогда он назвался деревня Богоявленка .

Статус посёлка городского типа - с 1970 года .

Самые ранние сведения о деревне Богоявленке (первоначальное название п. Суходол), как о населенном пункте, входящем в состав уездного города Сергиевск относится к 1849 году. К тому времени в деревне насчитывалось 68 дворов, в них проживало 486 жителей. Церкви в деревне не было. Ближайшая церковь была в двух верстах, в селе Сергиевские минеральные воды, куда ходили молиться крестьяне. Богоявленка (или Суходол) находилась во 2-ом стане уезда по правую сторону проезжего тракта с Сергиевских Минеральных Вод в г. Самару. Рядом с деревней протекала река Суходол. В 1859 г. численность населения деревни увеличилась и достигла количества 620 человек. В конце XIX века Богоявленка стала селом, численность жителей достигла 1149 человек.

В 1910 году в селе построили деревянную церковь с колокольней, при церкви была открыта школа грамоты.

Перед революцией 1917 года в Богоявленке численность населения возросла до 1400 человек. В конце 20-х годов колокола у церкви были сброшены, приход закрыт. Деревянный каркас церкви (построенной по принципу «без гвоздей») оказался настолько прочным, что простоял до 2000 года и был разобран, брёвна были использованы для построения колокольни у новой церкви во имя «Архангела Михаила».

После установления советской власти село Богоявленка было переименовано в Суходол. В 1928 году был образован Суходольский сельский совет. С конца 20-х годов после голода и разрухи село стало медленно расти. Так в 1931 году в селе было 248 дворов, в которых проживало 1268 человек, в основном русских. Население в основном занималось сельским хозяйством, сеяли рожь, пшеницу, овес, а также просо, горох, ячмень и другие культуры. В 1933-1934 гг. в Суходоле появилось радио.

Разработки нефтеносных и газовых месторождений на севере Губернии, привели к тому, что посёлок после Великой отечественной войны стал быстро расти, появились базы технической поддержки, инженерные службы по освоению месторождений. На юго-западе от Суходола была построена узловая компрессорная газовая станция (КС) обеспечивающая голубым топливом весь север губернии.

Население

Транспорт

Южнее посёлка проходит федеральная дорога «Урал» . В самом посёлке находится железнодорожная станция Самарского отделения Куйбышевской железной дороги Серные Воды 1 (код ЕСР 658806 ).

СМИ

  • «Наше радио » 103,2 FM, рок-станция.
В Наталье всегда поражала нас ее привязанность к Суходолу. Молочная сестра нашего отца, выросшая с ним в одном доме, целых восемь лет прожила она у нас в Луневе, прожила как родная, а не как бывшая раба, простая дворовая. И целых восемь лет отдыхала, по ее же собственным словам, от Суходола, от того, что заставил он ее выстрадать. Но недаром говорится, что, как волка ни корми, он все в лес смотрит: выходив, вырастив нас, снова воротилась она в Суходол. Помню отрывки наших детских разговоров с нею: — Ты ведь сирота, Наталья? — Сирота-с. Вся в господ своих. Бабушка-то ваша Анна Григорьевна куда как рано ручки белые сложила! Не хуже моего батюшки с матушкой. — А они отчего рано померли? — Смерть пришла, вот и померли-с. — Нет, отчего рано? — Так бог дал. Батюшку господа в солдаты отдали за провинности, матушка веку не дожила из-за индюшат господских. Я-то, конечно, не помню-с, где мне, а на дворне сказывали: была она птишницей, индюшат под ее начальством было несть числа, захватил их град на выгоне и запорол всех до единого... Кинулась бечь она, добежала, глянула — да и дух вон от ужасти! — А отчего ты замуж не пошла? — Да жених не вырос еще. — Нет, без шуток? — Да говорят, будто госпожа, ваша тетенька, заказывала. За то-то и меня, грешную, барышней ославили. — Ну-у, какая же ты барышня! — В аккурат-с барышня! — отвечала Наталья с тонкой усмешечкой, морщившей ее губы, и обтирала их темной старушечьей рукой. — Я ведь молочная Аркадь Петровичу, тетенька вторая ваша... Подрастая, все внимательнее прислушивались мы к тому, что говорилось в нашем доме о Суходоле: все понятнее становилось непонятное прежде, все резче выступали странные особенности суходольской жизни. Мы ли не чувствовали, что Наталья, полвека своего прожившая с нашим отцом почти одинаковой жизнью, — истинно родная нам, столбовым господам Хрущевым! И вот оказывается, что господа эти загнали отца ее в солдаты, а мать в такой трепет, что у нее сердце разорвалось при виде погибших индюшат! — Да и правда, — говорила Наталья, — как было не пасть замертво от такой оказии? Господа за Можай ее загнали бы! А потом узнали мы о Суходоле нечто еще более странное: узнали, что проще, добрей суходольских господ «во всей вселенной не было», но узнали и то, что не было и «горячее» их; узнали, что темен и сумрачен был старый суходольский дом, что сумасшедший дед наш Петр Кириллыч был убит в этом доме незаконным сыном своим, Герваськой, другом отца нашего и двоюродным братом Натальи; узнали, что давно сошла с ума — от несчастной любви — и тетя Тоня, жившая в одной из старых дворовых изб возле оскудевшей суходольской усадьбы и восторженно игравшая на гудящем и звенящем от старости фортепиано экосезы; узнали, что сходила с ума и Наталья, что еще девчонкой на всю жизнь полюбила она покойного дядю Петра Петровича, а он сослал ее в ссылку, на хутор Со́шки... Наши страстные мечты о Суходоле были понятны. Для нас Суходол был только поэтическим памятником былого. А для Натальи? Ведь это она, как бы отвечая на какую-то свою думу, с великой горечью сказала однажды: — Что ж! В Суходоле с татарками за стол садились! Вспомнить даже страшно. — То есть с арапниками? — спросили мы. — Да это все едино-с, — сказала она. — А зачем? — А на случай ссоры-с. — В Суходоле все ссорились? — Борони бог! Дня не проходило без войны! Горячие все были — чистый порох. Мы-то млели при ее словах и восторженно переглядывались: долго представлялся нам потом огромный сад, огромная усадьба, дом с дубовыми бревенчатыми стенами под тяжелой и черной от времени соломенной крышей — и обед в зале этого дома: все сидят за столом, все едят, бросая кости на пол, охотничьим собакам, косятся друг на друга — и у каждого арапник на коленях: мы мечтали о том золотом времени, когда мы вырастем и тоже будем обедать с арапниками на коленях. Но ведь хорошо понимали мы, что не Наталье доставляли радость эти арапники. И все же ушла она из Лунева в Суходол, к источнику своих темных воспоминаний. Ни своего угла, ни близких родных не было у ней там; и служила она теперь в Суходоле уже не прежней госпоже своей, не тете Тоне, а вдове покойного Петра Петровича, Клавдии Марковне. Да вот без усадьбы-то этой и не могла жить Наталья. — Что делать-с: привычка, — скромно говорила она. — Уж куда иголка, туда, видно, и нитка. Где родился, там годился... И не одна она страдала привязанностью к Суходолу. Боже, какими страстными любителями воспоминаний, какими горячими приверженцами Суходола были и все прочие суходольцы! В нищете, в избе обитала тетя Тоня. И счастья, и разума, и облика человеческого лишил ее Суходол. Но она даже мысли не допускала никогда, несмотря на все уговоры нашего отца, покинуть родное гнездо, поселиться в Луневе: — Да лучше камень в горе бить! Отец был беззаботный человек; для него, казалось, не существовало никаких привязанностей. Но глубокая грусть слышалась и в его рассказах о Суходоле. Уже давным-давно выселился он из Суходола в Лунево, полевое поместье бабки нашей Ольги Кирилловны. Но жаловался чуть не до самой кончины своей: — Один, один Хрущев остался теперь в свете. Да и тот не в Суходоле! Правда, нередко случалось и то, что, вслед за такими словами, задумывался он, глядя в окна, в поле, и вдруг насмешливо улыбался, снимая со стены гитару. — А и Суходол хорош, пропади он пропадом! — прибавлял он с тою же искренностью, с какой говорил и за минуту перед тем. Но душа-то и в нем была суходольская, — душа, над которой так безмерно велика власть воспоминаний, власть степи, косного ее быта, той древней семейственности, что воедино сливала и деревню, и дворню, и дом в Суходоле. Правда, столбовые мы, Хрущевы, в шестую книгу вписанные, и много было среди наших легендарных предков знатных людей вековой литовской крови да татарских князьков. Но ведь кровь Хрущевых мешалась с кровью дворни и деревни спокон веку. Кто дал жизнь Петру Кириллычу? Разно говорят о том предания. Кто был родителем Герваськи, убийцы его? С ранних лет мы слышали, что Петр Кириллыч. Откуда истекало столь резкое несходство в характерах отца и дяди? Об этом тоже разно говорят. Молочной же сестрой отца была Наталья, с Герваськой он крестами менялся... Давно, давно пора Хрущевым посчитаться родней с своей дворней и деревней! В тяготенье к Суходолу, в обольщении его стариною долго жили и мы с сестрой. Дворня, деревня и дом в Суходоле составляли одну семью. Правили этой семьей еще наши пращуры. А ведь и в потомстве это долго чувствуется. Жизнь семьи, рода, клана глубока, узловата, таинственна, зачастую страшна. Но темной глубиной своей да вот еще преданиями, прошлым и сильна-то она. Письменными и прочими памятниками Суходол не богаче любого улуса в башкирской степи. Их на Руси заменяет предание. А предание да песня — отрава для славянской души! Бывшие наши дворовые, страстные лентяи, мечтатели, — где они могли отвести душу, как не в нашем доме? Единственным представителем суходольских господ оставался наш отец. И первый язык, на котором мы заговорили, был суходольский. Первые повествования, первые песни, тронувшие нас, — тоже суходольские, Натальины, отцовы. Да и мог ли кто-нибудь петь так, как отец, ученик дворовых, — с такой беззаботной печалью, с таким ласковым укором, с такой слабовольной задушевностью про «верную-манерную сударушку свою»? Мог ли кто-нибудь рассказывать так, как Наталья? И кто был роднее нам суходольских мужиков? Распри, ссоры — вот чем спокон веку славились Хрущевы, как и всякая долго и тесно живущая в единении семья. А во времена нашего детства случилась такая ссора между Суходолом и Луневым, что чуть не десять лет не переступала нога отца родного порога. Так путем и не видали мы в детстве Суходола: были там только раз, да и то проездом в Задонск. Но ведь сны порой сильнее всякой яви. И смутно, но неизгладимо запомнили мы летний долгий день, какие-то волнистые поля и заглохшую большую дорогу, очаровавшую нас своим простором и кое-где уцелевшими дуплистыми ветлами; запомнили улей на одной из таких ветел, далеко отошедшей с дороги в хлеба, — улей, оставленный на волю божью, в полях, при заглохшей дороге; запомнили широкий поворот под изволок, громадный голый выгон, на который глядели бедные курные избы, и желтизну каменистых оврагов за избами, белизну голышей и щебня по их днищам... Первое событие, ужаснувшее нас, тоже было суходольское: убийство дедушки Герваськой. И, слушая повествования об этом убийстве, без конца грезили мы этими желтыми, куда-то уходящими оврагами: все казалось, что по ним-то и бежал Герваська, сделав свое страшное дело и «канув как ключ на дно моря». Мужики суходольские навещали Лунево не с теми целями, что дворовые, а насчет земельки больше; но и они как в родной входили в наш дом. Они кланялись отцу в пояс, целовали его руку, затем, тряхнув волосами, троекратно целовались и с ним, и с Натальей, и с нами в губы. Они привозили в подарок мед, яйца, полотенца. И мы, выросшие в поле, чуткие к запахам, жадные до них не менее, чем до песен, преданий, навсегда запомнили тот особый, приятный, конопляный какой-то запах, что ощущали, целуясь с суходольцами; запомнили и то, что старой степной деревней пахли их подарки: мед — цветущей гречей и дубовыми гнилыми ульями, полотенца — пуньками, курными избами времен дедушки... Мужики суходольские ничего не рассказывали. Да что им и рассказывать-то было! У них даже и преданий не существовало. Их могилы безыменны. А жизни так похожи друг на друга, так скудны и бесследны! Ибо плодами трудов и забот их был лишь хлеб, самый настоящий хлеб, что съедается. Копали они пруды в каменистом ложе давно иссякнувшей речки Каменки. Но пруды ведь ненадежны — высыхают. Строили они жилища. Но жилища их недолговечны: при малейшей искре дотла сгорают они... Так что же тянуло нас всех даже к голому выгону, к избам и оврагам, к разоренной усадьбе Суходола?