М в родзянко кто был императором. М. В. Родзянко: Второй человек «думской монархии

Утром немного работал над биографией. Затем спускался в зубную амбулаторию, находящуюся в квартире под нами, для лечения зубов, давших себя знать на 51‑м году, и это надо считать особым счастьем. Заходил Липуха, и также лечить зубы - и это на 20‑м году. Я напоил его кофеем, и мы отправились вместе. Он домой, а я в заседание Совещания общественных деятелей к 2‑м часам. Заседание происходило в зале кинематографа «Кино‑Аре» на Тверской. Заседание открыл РодзянкоПредседатель IV Государственной думы , сказавший несколько слов об общем положении. С основным докладом выступал НовгородцевПавел Новгородцев (1866–1924) - юрист и философ, профессор Московского университета. , характеризовавший современное безвластие. Власть, как он говорил, не имеет силы, а делает только реверансы то направо, то налево. Это сравнение мне очень было по душе, так как совпадало с моим представлением о Керенскомпремьер-министр как о канатном плясуне.

Новгородцев оптимистически усматривал признаки поворота к лучшему в отпадении от левого крыла кооператоров, народных социалистов и еще какой‑то группы. По поводу доклада и собственно без всякого соприкосновения с докладом говорило несколько ораторов, потрясавших руками, выкрикивавших и тому подобными выражениями проявлявших свой пафос. Говорилось о «товарищах», об их темноте и бессилии, о том, что их нечего бояться, что они мираж, наваждение и болотное испарение и т. д., словом, все то же, что пишется в каждом № «Русских ведомостей ». Ничего нового никто не сказал; все было одно и то же, об одном и том же. Но каждый старался как‑нибудь сострить или переострить других. Лучше всех сострил князь Евгений ТрубецкойПублицист, искусствовед, философ , который как‑то по‑семейному, по‑домашнему, с большою теплотой утешал собравшихся и говорил, что все обернется к лучшему. Не то же ли было в Смутное время? Ведь кто осаждал Троицкую лавру? Из осаждавших только 1/3 была поляков, а остальные 2/3 была «сволочь», вроде теперешних большевиков. «Это по‑княжески», - заметил ГотьеИсторик, профессор кафедры русской истории Московского университета . Острота князя была встречена дружными аплодисментами. «А обратите внимание, - продолжал он, - среди нас кто: все умственные и культурные силы, архипастыри церкви, краса и гордость русской земли - генералы БрусиловГенерал-адъютант, Верховный главнокомандующий (с 4 июня 1917 года), ранее - главнокомандующий Юго-Западного фронта и РузскийГлавнокомандующий армиями Северного фронта ». При этом вся зала встала, и раздался гром аплодисментов, долго не смолкавший. Говорил еще - и очень тягуче и слишком кабинетно - КизеветтерИсторик, общественный деятель, преподаватель . После этого я ушел. Несколько раз упоминалось имя КорниловаГенерал, Верховный главнокомандующий , и каждый раз при этом раздавался взрыв аплодисментов. На мой взгляд Совещание могло бы оказаться полезным, если бы оно послужило зародышем образования широкой либеральной партии в противовес партии социалистов. Мне думается, что наш государственный организм оздоровел бы, если бы такая, но именно очень широкая и большая партия с самыми общими и широкими либеральными принципами возникла. Для этого надо бы отказаться от подробных программ с частными вопросами и основаться на самых общих положениях: собственность, нация, государство и т. д. Существующие наши партии страдают узостью и слишком подробной разработанностью программ. Вечер провел дома за чтением.

ЛЮДИ И СУДЬБЫ

Игорь АРХИПОВ

М. В. РОДЗЯНКО: ВТОРОЙ ЧЕЛОВЕК

“ДУМСКОЙ МОНАРХИИ”

“Второй человек государства”, “выразитель народной воли”, посредник между обществом и верховной властью — на такую роль претендовал Михаил Владимирович Родзянко, возглавлявший Государственную думу в 1911—1917 годах. В преддверии Февраля 1917-го Родзянко — очевидно, самая заметная политическая фигура общероссийского масштаба (не относящаяся к высшей бюрократической элите), — воспринимался мифологизированным общественным сознанием зачастую как чуть ли не “заговорщик” и “организатор революции”.

В действительности Родзянко оказался одним из тех умеренных, либеральных политических деятелей, которые вследствие своеобразных взаимоотношений власти и общества — непростых, лишенных взаимного доверия и нацеленности на конструктивное сотрудничество, — претерпели весьма любопытную, исторически знаковую метаморфозу. В силу своего мировоззрения, социокультурных традиций, принадлежности к “буржуазно-помещичьей” среде октябрист Родзянко изначально был вполне лоялен власти. Вступив на путь большой политики, Михаил Владимирович, психологически не лишенный честолюбивых амбиций, поначалу совсем не был настроен на конфронтационный стиль поведения. Но политическая логика выдвигала Родзянко в первый ряд лидеров оппозиции. Убежденный монархист, он прилагал усилия к сохранению “исторической власти”, в том числе пытаясь подталкивать ее на путь либеральных реформ и конституционализма. Спикер Родзянко считал это своей главной миссией. Крушение государственного порядка императорской России в дни Февральской революции он воспринял и как свою личную трагедию.

Непродолжителен и обманчив был внешне эффектный политический триумф, который пришлось пережить Родзянко сразу после Февральского переворота. Среди ведущих лидеров эпохи “думской монархии” Родзянко стал первым, кто был вытеснен из сферы реальной политики. В условиях новой политической конъюнктуры Михаил Владимирович оказывался уже неподходящей для лидерства фигурой. Виной тому не только закрепившийся за Родзянко имидж “верноподданного оппозиционера” и его политические взгляды (казавшиеся в новой обстановке чрезмерно “правыми”), но и особенности характера, манеры общения с другими деятелями. И впоследствии некоторые его оппоненты задумывались: возможно, не стоило пренебрегать популярностью и авторитетом Родзянко и Государственной думы — политическим ресурсом, который имелся в распоряжении либерально-демократической элиты к моменту вступления страны в непредсказуемую и драматичную эпоху “Свободной России”.

Партийный выдвиженец

Родзянко родился в семье богатых помещиков Екатеринославской губернии 31 марта 1859 года. По окончании Пажеского корпуса Михаил Владимирович начал службу в лейб-гвардии Кавалергардском полку, но уже через четыре года, в 1882 году, в чине поручика отказался от военной карьеры. Это нарушало семейную традицию. Дед Родзянко вышел в отставку генерал-майором корпуса жандармов, а отец дослужился до чина генерал-лейтенанта, был помощником шефа корпуса жандармов в Петербурге. Но у Родзянко имелось оправдание. Женившись на княгине Анне Николаевне Голицыной, дочери сенатора и обер-гофмейстера двора, он решил посвятить себя семье, а также хозяйственным заботам (лично Михаилу Владимировичу принадлежало около полутора тысяч десятин земли).

Последующее “хождение” Родзянко в политику — типично для многих деятелей его круга. Либеральный и просвещенный хозяин, он изначально испытывал склонность к общественной работе. Михаил Владимирович был почетным мировым судьей, предводителем уездного дворянства, гласным уездного и губернского земства, а в 1900 году его избрали председателем губернской земской управы1. Участвуя в земско-городских съездах, Родзянко сблизился с лидерами либерального движения Д. Н. Шиповым и М. А. Стаховичем. В 1905 году вместе с ними он стал одним из создателей партии “Союз 17 октября”.

Родзянко импонировал “прагматизм” октябристов, привлекало то, что они, не увлекаясь политическими теориями и идеологией, пытались в духе времени, с учетом происходивших в российском обществе изменений отстаивать конкретные интересы крупного бизнеса и землевладельцев. В 1906 году Родзянко был избран от Екатеринославского земства в Государственный совет, а год спустя, при поддержке октябристов, стал депутатом III Государственной думы.

В Думе Родзянко “звезд с неба не хватал”, хотя и занимал ответственные позиции. Земельная комиссия, возглавляемая Михаилом Владимировичем, относилась к числу ключевых — с учетом проводимых П. А. Столыпиным реформ, всецело поддерживавшихся октябристами. В марте 1910 года, когда А. И. Гучкова — лидера фракции и партии октябристов — избрали председателем Думы, Родзянко возглавил бюро фракции. И неизвестно, как сложилась бы его политическая судьба, если бы в марте 1911 года не грянул “конституционный кризис”. Гучков ушел в отставку, протестуя против того, что Столыпин ради принятия весьма прогрессивного закона о западном земстве распустил на три дня Думу и Госсовет (такую возможность давала ст. 87 Основных законов Российской империи). Но, продемонстрировав принципиальность, октябристы не собирались отказываться от поста спикера. В качестве преемника Гучкова выдвинули Родзянко — представителя правого крыла октябристов, за которого проголосовало октябристско-кадетское большинство Думы (199 избирательных шаров при 123 неизбирательных). Другой компромиссной фигуры на тот момент не было.

Карьерный взлет Родзянко для многих его коллег оказался сюрпризом. “М. В. Родзянко мог бы повторить про себя русскую пословицу: без меня меня женили”, — отмечал лидер кадетов П. Н. Милюков. “В сущности, Михаил Владимирович был совсем недурным человеком, — вспоминал Милюков. — Его ранняя карьера гвардейского кавалериста воспитала в нем патриотические традиции, создала ему некоторую известность и связи в военных кругах; его материальное положение обеспечивало ему чувство независимости. Особым честолюбием он не страдал, ни к какой „политике“ не имел отношения и не был способен на интригу. На своем ответственном посту он был явно не на месте и при малейшем осложнении быстро терялся и мог совершить любой неловкий поступок. Его нельзя было оставить без руководства…”2

Михаил Владимирович часто становился объектом сатиры и просто насмешек коллег. Поводы для иронии над собой Михаил Владимирович давал даже своим внешним обликом — запоминающейся грузной фигурой, громким раскатистым голосом; и неслучайно его звали “толстяком”, “барабаном”, “самоваром” и т. п. Была хорошо известна, к примеру, эпиграмма В. М. Пуришкевича:

Родзянко Думе не обуза,

Но, откровенно говоря,

Нам головой избрали пузо —

Эмблему силы “октября”3.

Личность Родзянко начала вызывать широкий общественный интерес после того, как его избрали председателем Думы. Для знакомства с бытом спикера репортеры ходили на экскурсии в роскошный особняк на Фурштатской улице, д. 20, который Родзянко приобрел, став депутатом Думы. Так, репортер “Огонька” рассказывал: “Гостиная М. В. носит печать изысканного вкуса. Ничего аляповатого. Строгий, выдержанный стиль подлинного „Ампир“. Взгляд невольно останавливается на многочисленных миниатюрах, которым позавидовал бы любой коллекционер. Ряд их изображает предков супруги Михаила Владимировича Родзянко, рожденной кн. Голицыной. Такова художественной работы миниатюра кн. Голицына, вице-канцлера при императрице Екатерине Великой. По стенам гостиной висит ряд портретов, представляющих фамильную драгоценность. В их числе поразительной красоты портрет бабки председателя Г<осударственной> Думы работы знаменитого художника Боровиковского (Екатерина Владимировна Квашина-Самарина, фрейлина двора, длительное время возглавляла столичное Училище ордена святой Екатерины — Екатерининский институт. — И. А.). Здесь же висит несколько картин работы голландской школы, расставлено много фарфора и античных безделушек”. Распорядок рабочего дня председателя Думы представлялся так: “М. В. Родзянко ведет правильный образ жизни, работая по 12—14 час<ов> в день. В 10 ч<асов> утра принимает лиц, имеющих к нему дело, в своем кабинете в Г<осударственной> Думе, и остается там до 6 час<ов> вечера. Вечером М. В. работает над различными делами, связанными с председательствованием в Государственной Думе. Политическая деятельность М. В. отнимает все время до поздней ночи”4.

Близость к Таврическому дворцу делала квартиру Родзянко одним из центров политической жизни — у себя дома он проводил совещания лидеров думских фракций и групп, активистов партии октябристов. В Петербурге Михаил Владимирович проживал с семьей в период думских сессий, остальное время проводил в имении.

С миссией посредника

Стиль поведения, которого Родзянко последовательно придерживался, вполне соответствовал его политико-психологическому складу, менталитету. С одной стороны, будучи убежденным монархистом, Михаил Владимирович полагал, что российская государственность не может существовать без авторитетной, опирающейся на исторические традиции верховной власти. В то же время возникший после 17 октября 1905 года политический режим Родзянко рассматривал как конституционный, а в Думе видел законодательный орган власти с четко определенными правами. Миссия парламента — способствовать эволюции государственного порядка путем либеральных реформ, обеспечивающих укрепление принципов законности, развитие гражданских свобод, “самоорганизации” общества. Ради достижения этого нужно стремиться к конструктивному сотрудничеству с властью, но при этом и сама Дума должна быть весомым и ответственным институтом гражданского общества.

Коллеги-политики позже упрекали Михаила Владимировича за то, что он, достаточно освоившись в спикерском кресле, проникся мыслью, что “Государственная дума — это я, Родзянко”, и слишком часто выдавал свое личное мнение за “голос народного представительства”. Действительно, Родзянко был убежден, что в первую очередь от него зависит, сможет ли Дума влиять на проводимый верховной властью политический курс, на решение значимых для всего общества проблем. В отличие от предыдущих председателей Думы, он очень активно использовал право “всеподданейших докладов” государю. Предпочитая действовать кулуарным путем, Родзянко вскоре снискал репутацию человека, который “говорит правду царям”.

Это ярко проявлялось в борьбе с “темными влияниями” Г. Е. Распутина. Родзянко, еще до избрания председателем Думы проводивший собственное расследование, пришел к убеждению, что “Гришка Распутин” “помимо недюжинного ума, чрезвычайной изворотливости и ни перед чем не останавливающейся развратной воли обладал большой силой гипнотизма”, имел огромное влияние на мистически настроенную императрицу, а также на Николая II. Поэтому, констатирует Михаил Владимирович, не удивительно, что “всякие честолюбцы, карьеристы и разные темные аферисты окружали толпою Распутина, видя в нем доступное орудие для проведения личных корыстных целей”. Сложившийся вокруг Распутина “плотно спаянный кружок единомышленников” стал вмешиваться “в государственные дела, устраняя популярных деятелей и заменяя их своими ставленниками”. Родзянко понимал, насколько убийственное для репутации царя и династии впечатление могут произвести на обывателей, особенно “простолюдинов”, любые слухи о влиянии Распутина. Неутомимо “раскрывая глаза” государю на эту опасность, Родзянко доказывал недопустимость пребывания “вредного лжеучителя” среди ближайшего окружения царской семьи: “...присутствие при дворе в интимной его обстановке человека, столь опороченного, развратного и грязного, представляет из себя небывалое явление в истории русского царствования”. Более того, “никакая революционная пропаганда не могла бы сделать того, что делает присутствие Распутина”5. Государь говорил “я вам верю”, признавал, что “чувствует искренность и верит Думе”, но действенных мер по удалению Распутина не принимал; в свою очередь, императрица настраивала против Родзянко и царя и министров. Михаил Владимирович, не лишенный такого неподходящего для крупного политика качества, как наивность, каждый раз верил обещаниям Николая II. Поэтому председатель Думы неоднократно препятствовал вынесению на обсуждение депутатов вопросов, касающихся темы “распутинщины” — надеясь таким образом свести к минимуму ущерб для “царского престижа”.

Своеобразный политический подтекст имело настойчивое внимание Родзянко к вопросам, затрагивающим “достоинство” Думы. На любые действия властей, ущемляющие права Думы как законодательного органа, Родзянко реагировал крайне болезненно. Иногда это приобретало анекдотические формы. Родзянко устраивал скандалы из-за того, что городовой на улице не отдал честь “второй особе в империи” или в поезде было предоставлено не подобающее его статусу место. Когда государь затягивал с аудиенцией (к примеру, намекая на недовольство поведением депутатов), Родзянко заявлял, что “достоинство Думы оскорблено”, угрожал выйти в отставку и сложить с себя звание камергера. И властям приходилось, во избежание дополнительных осложнений, считаться с такими психологическими странностями спикера. В то же время, если Николай II шел на удовлетворение каких-либо требований, Михаил Владимирович незамедлительно сообщал парламентским лидерам об одержанной победе. Родзянко представлял это как свидетельство своего политического влияния — дескать, государь прислушивается к его мнению (в частности, так было с прекращением “забастовки” министров, пытавшихся игнорировать Думу). Конечно, это являлось игрой, которая, впрочем, весьма увлекала Родзянко. И вряд ли Михаил Владимирович был совершенно искренен, когда после Февраля 1917-го, выступая перед Чрезвычайной следственной комиссией Временного правительства, сетовал: “Доклады мои, за все 6 лет, которые я имел честь быть председателем Государственной Думы, представляли для меня совершеннейшую пытку, потому что приходилось говорить без всякого отклика”6.

Родзянко избегал публичных выступлений, позволяющих причислить его к вождям оппозиции. Но фактически он оказывался знаменем либерального думского большинства, критично настроенного по отношению к исполнительной власти. Выборы в IV Думу в 1912 году подтвердили, что после смерти Столыпина “эпоха доверия” ушла в прошлое. Власть, задействовав административный ресурс, нанесла сокрушительный удар и по относительно лояльным октябристам (вместо 154 мест они получили 98). Провал на выборах в Москве А. И. Гучкова был воспринят очень болезненно. Но именно благодаря этому увеличился политический вес Родзянко в партии. Для октябристов и левых (кадетов и прогрессистов), он оказался безальтернативным претендентом на пост председателя Думы (правые и националисты выдвигали П. Н. Балашова).

Отголосок “полевения” парламента и его большинства — программное выступление Родзянко, встреченное общественностью с восторгом. Обращал на себя ключевой тезис “конституционной декларации” председателя Думы: “Я всегда был и буду убежденным сторонником представительного строя на конституционных началах, который дарован России великим Манифестом 17 октября 1905 г., укрепление основ которого должно составить первую и непреложную заботу русского народного представительства”. Прежде всего, по словам Родзянко, народ “ждет законодательных трудов, направленных к утверждению во всех слоях населения сознательного повиновения закону и устранению в условиях повседневной народной жизни проявлений недопустимого произвола”7.

В либеральной прессе выступление спикера оценивали как политически знаковое событие, свидетельствующее о разрыве октябристов с правыми, а Родзянко называли кандидатом “объединенной оппозиции”. В кадетской газете “Речь”, отмечавшей, что “словесная формулировка составляет несомненную заслугу М. В. Родзянко и его политических друзей”, так разъяснялся смысл “конституционной декларации”: “Великий Манифест выступает не в качестве забытого документа, а в качестве такого государственного акта, словам которого придается серьезное и реальное политическое значение”. В возможности появления “конституционного большинства” усматривали далеко идущие последствия — это “то, что нас наконец сдвинуло бы с мертвой точки, что заставило бы страну снова жить одной жизнью со своим народным представительством, как это было во времена первой и второй Гос<ударственной> Думы”8. Важность заявлений Родзянко, свидетельствующих о политической эволюции октябристов, подчеркивалась и в близкой им газете “Голос Москвы”: “Она (речь Родзянко. — И. А.) положила конец легенде об октябристах, показала их настоящее лицо. Уступки и компромиссы, — неизбежные в политической работе, — имеют, однако, свои границы, а правительство сумело провести резкую черту, за которой уже нет точек соприкосновения и нет места уступкам”9.

В оппозиции “национальной измене”

С началом войны Родзянко превратился в общепризнанную фигуру национального масштаба, символ атмосферы “священного единения”.

Как и большинство либералов, Родзянко был убежден: примирение с властью ради победы над внешним врагом продемонстрирует, что оппозиция является конструктивной и ответственной “государственной силой”, для которой превыше всего национальные интересы. И когда-нибудь, после разгрома реакционной кайзеровской Германии, верховная власть оценит вклад “общественных кругов” и наконец пойдет на кардинальные внутриполитические реформы…

В июле 1914 года, еще до объявления войны, патриотические манифестации, направлявшиеся к посольству Сербии, задерживались около дома Родзянко на Фурштатской улице, и председатель Думы выступал с эффектными приветствиями. Утром 26 июля 1914 года, перед открытием однодневной сессии Думы, депутаты были приняты государем в Зимнем дворце. Произнесенная Родзянко речь напоминала несколько наивное, сентиментальное напутствие Николаю II: “Г<осударственная> Дума, отражающая в себе единодушный порыв всех областей России и сплоченная одною объединяющею всех мыслью, поручила мне сказать вам, государь, что народ ваш готов к борьбе за честь и славу отечества. Без различия мнений, взглядов и убеждений Г<осударственная> Дума от лица русской земли спокойно и твердо говорит своему царю: „Дерзайте, государь, русский народ с вами и, твердо уповая на милость Божию, не остановится ни перед какими жертвами, пока враг не будет сломлен и достоинство России не будет ограждено“”. Царь прослезился, а Верховный главнокомандующий великий князь Николай Николаевич, подойдя после выступления к Михаилу Владимировичу, обнял его: “Ну, Родзянко, теперь я тебе друг по гроб. Все для Думы сделаю. Скажи, что надо”. Председатель Думы тотчас попросил восстановить выход кадетской газеты “Речь”, которую великий князь закрыл за статьи, показавшиеся ему непатриотичными10.

Предполагалось, что на время войны о политике “будет забыто”, а думские сессии станут редкими и непродолжительными. Министр внутренних дел Н. А. Маклаков (кстати, брат одного из лидеров партии кадетов В. А. Маклакова) попытался отсрочить созыв Думы более чем на год, до осени 1915 года. Это было нарушением закона и вызвало бурю протестов со стороны Родзянко. Николай II согласился на открытие следующей сессии 27 января 1915 года — с оговоркой, что она продлится всего три дня и будет посвящена исключительно принятию бюджета. В принципе это условие было выполнено. Думские речи представляли собой вариации торжественных славословий в стиле “священного единения”. Свою лепту внес и Родзянко, в частности горячо одобряя изданный государем закон “О воспрещении пьянства навсегда”: “Мудрым

повелением своим Венценосный вождь уврачевал злой недуг своего народа, направив жизнь его на светлый путь трезвости”, в результате чего “оздоровленный народный дух усилит мощь народного самосознания и ясного понимания им своей исторической задачи”11. Впрочем, когда встал вопрос о распространении военной цензуры на речи депутатов, “верноподданный” Родзянко отреагировал жестко, продемонстрировав в очередной раз свойственные ему авторитарные качества: “Мне, конечно, было совершенно ясно, что военная цензура над речами быть должна, я просил, чтобы прислали цензора, который бы сидел в Думе и, по соглашению со мною, указывал то, что он считал опасным в военном отношении, но я отвергал право правительства кем-нибудь, кроме меня, цензурировать эти речи в ином смысле”12.

Родзянко не хотел, чтобы во время войны Дума уходила в тень, да и сам он как политик не собирался бездействовать. Михаил Владимирович развил бурную общественную активность, считая, что его долг — содействовать разрешению проблем, мешающих успешному ведению войны. Родзянко получал в изобилии информацию о неудовлетворительной организации поставок вооружения, боеприпасов, обмундирования, о сопутствующих этому злоупотреблениях и фактах, позволявших говорить о коррупции высокопоставленных лиц. Для знакомства с положением дел он посещал армию, часто бывал в Ставке. У него сложились доверительные отношения с великим князем Николаем Николаевичем, который откровенно жаловался на халатность и саботаж со стороны Военного министерства, руководимого В. А. Сухомлиновым. Первой жертвой энергичной деятельности Родзянко стал уволенный после его обращений глава Военно-санитарного ведомства. “Измена чувствовалась во всем, и ничем иным нельзя было объяснить невероятные события, происходившие у всех на глазах”, — так, в целом, оценивал ситуацию Родзянко13.

Весной 1915 года Родзянко посетил Галицийский фронт, где столкнулся с вопиющими примерами “бездарной” организации обороны. Михаил Владимирович одним из первых политиков поднял “патриотическую тревогу”. По мере того как усиливались в обществе сомнения в дееспособности правительства, становились все более очевидными “шапкозакидательские” иллюзии высших сановников. Полагая, что война продлится не более шести месяцев, они надеялись, что у царизма хватит сил и внутренних ресурсов выстоять без широкой политической поддержки. Коренную ошибку власти Михаил Владимирович видел в том, что у нее “не было необходимого доверия к народу”: “Правительство считало, что можно выиграть эту кампанию путем приказа и повиновения, и тем самым доказать, что царское правительство стоит на надлежащей высоте понимания народной воли”14.

С огромным трудом Родзянко убедил Николая II, что необходимо привлечь к “работе на оборону” общественность — земские и городские организации, представителей промышленности, банков и, естественно, законодательные учреждения. Было создано Особое совещание по обороне, в деятельности которого Родзянко активно участвовал. Ироничный и наблюдательный националист В. В. Шульгин так передавал впечатления от работы в заседаниях Особого совещания “монументального Михаила Владимировича Родзянко, самой природой предназначенного для сокрушения министерских джунглей”: “Родзянко несет свой авторитет председателя Государственной Думы с неподражаемым весом. Это его — достоинство и недостаток. „Цукать“ министров с некоторого времени сделалось его потребностью. Впрочем, правду сказать, и было за что разносить, принимая во внимание, сколько народу уложили и сколько губерний отдали”15. Родзянко утверждал, что благодаря работе Особых совещаний нормализовалось снабжение армии всем необходимым, “фронт в скором времени был засыпан ящиками со снарядами и патронами, на которых руками рабочих было выгравировано: „Снарядов не жалеть!“”16 Вскоре после “ударного” доклада 30 мая 1915 года, когда Родзянко целый час рассказывал государю о злоупотреблениях представителей власти, Николай II уволил ряд названных им министров (Н. А. Маклакова, В. К. Саблера, И. Г. Щегловитова), а также отстранил от дел В. А. Сухомлинова. Родзянко, еще более уверовав в собственную роль “посредника” и “уговаривающего”, надеялся, что сможет склонить царя к принятию и других требований оппозиции. Однако это оказалось иллюзией...

По мере приближения февральских событий 1917-го Родзянко постоянно убеждался в недееспособности власти, в том, что она не может обеспечить успешное окончание войны, приостановить нараставшую хозяйственную разруху в тылу. Роковым шагом председатель Думы считал решение государя возложить на себя обязанности верховного главнокомандующего (от переживаний с Родзянко случился сердечный приступ). Михаил Владимирович опасался, что личное участие Николая II в руководстве вооруженными силами негативно скажется на авторитете верховной власти. К тому же отсутствие императора в Царском Селе создает подходящие условия для усиления влияния Распутина и “темных сил” на императрицу. Тем не менее, когда 3 сентября 1915 года внезапно было объявлено о прекращении работы Думы (во многом это был ответ власти на создание оппозиционного парламентского большинства — Прогрессивного блока), Родзянко приложил значительные усилия, чтобы избежать бурной реакции депутатов и не спровоцировать разгон парламента. Михаил Владимирович считал, что “Думу надо беречь” — это единственный институт власти, который пользуется доверием населения и способен обеспечивать хоть какую-то политическую стабильность.

Действуя в привычном стиле, стремясь “поднять настроение в стране и успокоить общество”, Родзянко добился посещения Думы Николаем II (впервые за всю ее десятилетнюю историю!). Появление государя в Таврическом дворце 9 февраля 1916 года, в день открытия сессии, вызвало всеобщее ликование. Воспользовавшись моментом, Родзянко попытался уговорить Николая II даровать “ответственное министерство”: “Вы не можете себе представить величие этого акта, который благотворно отразится на успокоении страны и на благополучии исхода войны”. В ответ Николай II лишь пообещал: “Об этом я подумаю”17. И в дальнейшем Родзянко предпринимал попытки подтолкнуть государя к изменениям в проводимой политике, в частности привлечь к работе правительства популярных общественных деятелей.

Разоблачительные выступления оппозиции, достигшие наивысшего накала во время открывшейся 1 ноября 1916 года сессии, назовут “штурмовым сигналом” к революции. Признавая, что выход Думы “из пассивного положения” может обернуться революционными последствиями, Родзянко осознавал психологическую естественность “бури и натиска”: “Мы все понимали, что курс, принятый правительством, еще с большей вероятностью приведет к краху Государства. Поэтому решение сказать громко правду в законодательных рамках Учреждения Государственной Думы представлялось последним средством, могущим образумить как Верховную власть, так и призванное к власти правительство”18. Михаил Владимирович разделял популярное в думской среде мнение, что “реальные политики” не вправе игнорировать слухи об “измене”, “немецком засилье” и т. п. Нужно чутко реагировать на текущую политическую конъюнктуру — ведь в конечном счете всего через год предстоят парламентские выборы! Когда после легендарного выступления 1 ноября П. Н. Милюкова, указывавшего на возможную причастность к “измене” императрицы, разразился скандал, Родзянко постарался вывести из-под удара лидера кадетов. Удалось ограничиться отставкой председательствовавшего тогда вице-спикера С. Т. Варун-Секрета (мол, он не знал немецкого языка, лидер же кадетов ссылался на немецкую газету). В публичной борьбе с “глупостью или изменой” Родзянко, как и большинство оппозиционных политиков, проявлял двойственность. Своим политическим авторитетом он, подобно этим оппозиционерам, поддерживал слухи, дискредитирующие власть, хотя и осознавал, что отсутствуют достаточно убедительные доказательства “предательства” высокопоставленных государственных деятелей…

Интересно, что Родзянко, многие годы противостоявший влиянию Распутина, негативно встретил известие об его убийстве в ночь с 16 на 17 декабря 1916 года. Михаил Владимирович позже отмечал, что это убийство по праву стало “началом второй революции”: общество получило сигнал, что “бороться во имя интересов России можно только террористическими актами, так как законные приемы не приводят к желаемым результатам”19. Отрицательно относился Родзянко и к планам “дворцовых переворотов”, обсуждавшимся в кругах политиков и военных в конце 1916 — начале 1917 года. Принимая у себя на квартире генерала А. М. Крымова, который считался одним из главных “заговорщиков”, председатель Думы возмущался: “Вы не учитываете, что будет после отречения царя. Я никогда не пойду на переворот. Я присягал. Прошу вас в моем доме об этом не говорить. Если армия может добиться отречения — пусть она это делает через своих начальников, а я до последней минуты буду действовать убеждениями, но не насилием”20.

Последний шанс убедить Николая II представился Родзянко 10 февраля 1917 года. Выражая беспокойство слухами о грядущем роспуске Думы, Михаил Владимирович доказывал: на фоне недоверия к правительственной власти столь крутой шаг может привести прямо к революции. Уверяя, что Дума и так “по своей умеренности и настроению далеко отстала от страны”, Родзянко предлагал продлить полномочия парламента — чтобы не рисковать выборами в неблагоприятных военных условиях. Завершая доклад, председатель Думы удивительно точно спрогнозировал, что через 3 недели случится революция и “анархия, которой никто не удержит”: “Нельзя так шутить с народным самолюбием, с народной волей, с народным самосознанием”. На реплику государя — “Бог даст”, Родзянко безнадежно заметил: “Бог ничего не даст, вы и ваше правительство все испортили, революция неминуема”. Как вспоминал глава думской канцелярии Я. В. Глинка, “Родзянко вернулся из Царского <Села> мрачнее тучи”21.

В преддверии Февральской революции популярность Родзянко была чрезвычайно велика. Так, в действующей армии офицеры, празднуя наступление нового, 1917, года, поднимали тост “За Свободную Россию!” и направляли приветственные телеграммы Родзянко22. А. Н. Родзянко свидетельствовала о постоянном ажиотаже вокруг супруга, ибо в первую очередь к Думе были обращены со всех сторон надежды: “…в каком котле мы живем и как тяжело теперь положение Миши. Он положительно один для борьбы со всеми темными силами, и все напуганные обыватели, начиная с в<еликих> князей, обращаются к нему за советами или с вопросом: когда будет революция?”23 Да и сам Родзянко не без гордости вспоминал о своей “центральной” роли в политической жизни: “Мой кабинет — это был фокус всех новостей, а Дума — это корзина общественных новостей и отчасти сплетен. Я все знал, что говорилось; но многое приходилось в одно ухо впускать, в другое выпускать”24.

Родзянко был одним из самых активных публичных политиков. “Без него не могло обойтись ни одно крупное событие, ни одно торжество, ни одна правительственная манифестация. Вернее, он не мог, не считал вправе их обходить. Везде тут как тут. “Всюду внедрялся, — вспоминал директор департамента МИДа В. Б. Лопухин. — Председатель Государственной Думы, „выразитель народной воли“, второе лицо в России после царя, каким Родзянко себя и пытался поставить, считая, что и по интеллектуальным своим качествам он на голову выше своих современников”. Как безжалостно отмечал Лопухин, “такова была мания гренадера, никогда умом не блиставшего, а с войной окончательно свихнувшегося думского председателя, с некрасивым щетинистым лицом, вечно небритого (что придавало ему вид и плохо умытого), телом сырого и грузного”. Манеры поведения Родзянко, напоминавшие порой о неутомимом Фигаро, могли и раздражать: “И всех-то он поучал... Смешною, а когда затянется, и скучною была болтовня Родзянко, псевдопатетическая, неумело снабжавшаяся шаблонными эффектами дикции и жестов. Большое участие в его речах, произносившихся с модуляциями голоса сказителя древних былин, принимал указательный перст думского председателя. Он подчеркивал устремлением вверх важность выдвигающихся моментов. Помахиванием в пространстве грозил несогласным и врагам...”25 И подобный образ спикера могли бы нарисовать многие современники.

Не стоит полагать, что Родзянко был погружен исключительно в заботы о судьбе государства и жил только перипетиями большой политики. При всей своей занятости Михаил Владимирович развивал бурную активность, когда брался за решение всевозможных личных вопросов. Причем и это он рассматривал как форму собственного политического самоутверждения!

Например, накануне Февраля Родзянко добивался установки телефонов “нужным” людям, ходатайствовал о присвоении чина действительного статского советника человеку, который обещал пожертвовать деньги на церковь Таврического дворца, обсуждал перспективы “нового насаждения мандарин на берегу Черного моря”, доставал 20 литров дефицитного формалина и 50 аршин “резинового ремня”, решал вопрос “об отпуске Лейб-Гвардии Преображенскому полку кинематографических лент” (в этом полку служил сын председателя Думы Георгий). Председатель Думы выбивал себе бесплатный билет на проезд в первом классе по всей железнодорожной сети России на 1917 год, просил изготовить копию печати и зажигалки, которую приметил на столе у морского министра. Михаил Владимирович требовал, чтобы предоставленный ему “легковой самоход” ставился на ночь в его домашний гараж, а шофер мог ездить в штатском платье, хотя на машине будет оставаться “военный знак”. (Это считалось престижным атрибутом статуса — как сейчас спецномера и проблесковые маячки!) Родзянко скандалил, обращаясь к директору императорских театров В. А. Теля-ковскому: почему руководителям Думы предоставили билеты в партер Мариинского театра, а не в ложу? Причем его особенно взбесило заявление кассирши: “Приказано с Думой не считаться”. “Сочтя своим долгом довести до Вашего Превосходительства о вышеуказанном заявлении кассирши, я вместе с тем обращаюсь к Вам с покорнейшей просьбой сделать все зависящие распоряжения о беспрепятственной выдаче билетов для членов Государственной Думы, как это делалось до сих пор”, — настаивал Родзянко26. В общем, Михаил Владимирович ни при каких обстоятельствах не забывал, что он — “второй человек в России”…

“Сделали меня революционером!”

Стихийные события Февральской революции явились для Родзянко (несмотря на его же пророчества и мрачный общественный климат в целом) полной неожиданностью и тяжелейшим психологическим потрясением. Секретарь председателя Думы В. Н. Садыков вспоминал, что, отправляясь утром 27 февраля в Таврический дворец, “как бы забыв что-то важное, Михаил Владимирович быстро вернулся обратно, подошел к иконе и как глубоко верующий человек опустился на колени и трижды перекрестился. Родзянко знал, что накануне был издан Указ о приостановке заседаний Думы, и считал это трагической ошибкой: „Все кончено… Все кончено!“ — повторил он несколько раз, как бы про себя. Видно было, как дорого стоили ему эти несколько часов… Он как-то сразу осунулся, постарел, глубокая тень печали легла на его открытое, честное лицо, тень, которая оставила свой грубый след на всю его жизнь... И первый раз я увидел на лице Михаила Владимировича слезы. Он тихо плакал”27.

Огласив царский указ о роспуске Думы, Родзянко занял выжидательную позицию, в которой кое-кто из политиков усматривал проявления слабости, безволия. В действительности, скорее всего, он надеялся получить ответ Николая II на отправленные днем 26 февраля и утром 27 февраля телеграммы, в которых в очередной раз говорил о необходимости даровать “министерство доверия”. О реакции государя на крик отчаяния председателя Думы (“положение ухудшается”, “настал последний час, когда решается судьба родины и династии”, и т. п.)28 стало известно позже: “Опять этот толстяк Родзянко мне написал разный вздор, на который я ему не буду даже отвечать”. Не удалось Родзянко и подвигнуть великого князя Михаила Александровича на решительный поступок: убедить Николая II издать манифест об “ответственном министерстве”, а тем временем принять на себя функции главы государства29.

Только поздним вечером 27 февраля Родзянко согласился “взять власть” в качестве председателя Временного комитета Государственной думы (ВКГД) — на период формирования Временного правительства. Отчасти настрой Родзянко изменился благодаря давлению со стороны других парламентских лидеров, пытавшихся вывести его из состояния растерянности. “Родзянко сидел за серединой стола, на своем председательском месте, и на его всегда самоуверенном лице виднелось волнение и нерешительность”, — вспоминал октябрист Б. А. Энгельгардт30. Определенный эффект произвело на Родзянко телефонное сообщение из Преображенского полка о его готовности “предоставить себя в распоряжение Думы” (это было воспринято как знак появления надежной вооруженной силы), а также известие о переходе на сторону Думы гарнизона Петропавловской крепости31. Главным же стимулом оказались сугубо практические соображения — боязнь потерять политическую инициативу, быть оттесненным на периферию. В результате “власть подберут другие” — обосновавшийся в Таврическом дворце Петроградский Совет рабочих депутатов. Открытие вечером 27 февраля первого заседания Совета, по свидетельству А. Ф. Керенского (он также входил в ВКГД), “было расценено как критическое событие, ибо возникла угроза, что в случае, если мы немедленно не сформируем Временное правительство, Совет провозгласит себя верховной властью России”32. Думские лидеры уговаривали Родзянко: “Берите, Михаил Владимирович. Никакого в этом нет бунта. Берите как верноподданный... Берите, потому что держава Российская не может быть без власти...”33

Петербургский историк, доктор исторических наук А. Б. Николаев в интересной, основанной на скрупулезном анализе огромного фактологического материала монографии последовательно доказывает тезис, контрастирующий с распространенными в историографии представлениями. В действительности, на его взгляд, следует однозначно утверждать, что IV Государственная дума, сформировавшая днем 27 февраля ВКГД, сыграла ключевую, безусловно революционную роль (в том числе целенаправленно занимаясь организацией военной силы, захватом учреждений и арестами деятелей “старого порядка”), и в значительной степени это было связано с позицией Родзянко34.

Позволив себя “поуговаривать”, Родзянко стал демонстрировать “властность”, сразу обратившую внимание окружавших его коллег-политиков. Тем не менее текст воззвания ВКГД, выступавшего как прообраз будущей демократической власти, был составлен в весьма осторожных выражениях: “ВКГД, при тяжелых условиях внутренней разрухи, вызванных мерами старого правительства, нашел себя вынужденным взять в свои руки восстановление государственного и общественного порядка. Сознавая всю ответственность принятого решения, Комитет выражает уверенность, что население и армия помогут ему в трудной задаче создания нового правительства, соответствующего желаниям населения и могущего пользоваться доверием его”. З. Н. Гиппиус, ознакомившись с первым обращением ВКГД, поставила безрадостный диагноз: “Все это производит жалкое впечатление робости, растерянности, нерешительности. Из-за каждой строчки несется знаменитый вопль Родзянки: „Сделали меня революционером! Сделали!“”35

В февральские дни Дума как символ переворота оказывалась местом паломничества толп “восставшего народа”. Выступления Родзянко с ритуальными речами перед народом, приходившим “на поклон” к Таврическому дворцу, были колоритным атрибутом времени. “Родзянко идет, ему командуют „на караул“; тогда он произносит речь громовым голосом <...> крики „ура!“ <…> Играют марсельезу, которая режет нервы <...> Михаил Владимирович очень приспособлен для этих выходов: и фигура, и голос, и апломб, и горячность <...> При всех его недостатках, он любит Россию и делает, что может, т. е. кричит изо всех сил, чтобы защищали родину...”, — вспоминал В. В. Шульгин36. Риторика выступлений председателя Думы была выдержана в “консервативно-патриотическом” стиле и не обременена особым идеологическим содержанием. Обращаясь к солдатам, Родзянко аппелировал к “бытовым” ценностям и установкам традиционной воинской дисциплины. Как “простой русский человек” и “старый военный”, он увещевал “православных воинов” и солдат-“молодцев”: “Прошу вас разойтись по казармам и делать то, что вам прикажут ваши офицеры <...> Я прошу вас подчиняться и верить вашим офицерам, как мы им верим <...>

Я старый человек и обманывать вас не стану, слушайтесь ваших офицеров, они вас дурному не научат и будут распоряжаться в полном согласии с Государственной Думой”37.

Однако уже и тогда наблюдались симптомы того, что среди “революционных масс” авторитет Родзянко совсем не бесспорен. Например, 27 февраля, во время выступления Михаила Владимировича в Таврическом дворце перед Семеновским полком какой-то солдат принялся кричать: “Изничтожить надо этого Родзянко!” Председатель Думы невозмутимо отвечал: “Что ж, стреляйте... отойдите, граждане...” “В момент выступления человека с винтовкой в Родзянко еще держалось сознание наличия этого престижа (Думы. — И. А.), и это позволило ему сохранить спокойствие и уверенность в себе, которые всегда производят впечатление на толпу”, — свидетельствовал Энгельгардт. Но к себе в кабинет Родзянко вернулся в истерике: “Мерзавцы! Мы жизнь сыновей отдаем своих, а это хамье думает, что земли пожалеем”. Другой психологически тяжелый для Родзянко эксцесс произошел в Таврическом дворце в связи с арестом царского министра юстиции И. Г. Щегловитова. Как вспоминал председатель Думы, солдаты — герои его эпических речей — отказались прислушаться не только к “совету”, но и к “приказу”: “Когда я попробовал проявить свой авторитет и строго приказал немедленно подчиниться моему распоряжению, то солдаты сомкнулись вокруг своего пленника и с самым вызывающим, дерзким видом показали мне на свои винтовки, после чего, без всяких обиняков, Щегловитов был уведен неизвестно куда”38.

События Февральского переворота свидетельствовали, что Родзянко мог быть статусным политиком, занимая высокое, ответственное и престижное положение исключительно в ситуации “думской монархии”. Неуправляемый революционный взрыв тотчас сделал Михаила Владимировича чрезмерно правым. Он не смог вписаться в узкий круг политиков, которые принимали ключевые решения в дни крушения “старого порядка”, касающиеся конфигурации будущей системы власти и, прежде всего, состава Временного правительства.

Родзянко фигурировал в качестве возможного кандидата в премьеры в списках теневого кабинета, предлагаемого Прогрессивным блоком в 1915—1916 годах. Даже в дни Февральского переворота Михаил Владимирович поначалу верил, что, в любом случае, именно он получит от государя право формировать правительство, “ответственное” перед Думой. И действительно, в Манифесте, подписанном в ночь на 1 марта Николаем II, говорилось, что образование министерства “из лиц, пользующихся доверием всей России”, возлагается на председателя Думы39. Но члены ВКГД высказались 1 марта за фигуру руководителя Всероссийского Земского союза кн. Г. Е. Львова как будущего премьера — и его кандидатура была согласована на переговорах с лидерами Исполкома Петроградского Совета. Вскоре многим политикам стала очевидна ошибочность ставки на Львова, проявляющего безволие, нерешительность, “непротивление” в борьбе с анархией и большевизмом. Милюков, активно отстаивавший кандидатуру Львова в противовес Родзянко, “нередко ставил себе мучительный вопрос, не было ли бы лучше, если Львова оставили в покое и поставили Родзянко, человека, во всяком случае способного действовать решительно и смело, имеющего свое мнение и умеющего на нем настаивать”. Шульгин также полагал, что Родзянко по своим качествам “скорее других был способен бороться”40.

Примечательно, что Родзянко, считавшийся более консервативным политиком, чем большинство лидеров думской оппозиции, тем не менее, отчетливо уловил новый “стиль времени”. В ночь на 1 марта он горячо выступил за отречение Николая II в пользу сына Алексея. В разговоре по прямому проводу с главнокомандующим Северным фронтом генералом Н. В. Рузским Родзянко утверждал, что уже нельзя ограничиться “ответственным министерством” — требуется решение “династического вопроса”. Михаил Владимирович резонно указывал, что “происходит одна из страшнейших революций”, при этом его попытка “взять движение в свои руки и стать во главе” “далеко не удалась”, “народные страсти разгорелись в области ненависти и негодования”. Председатель Думы признавал уязвимость своего положения, невозможность существенно повлиять на ситуацию: “Я сам вишу на волоске, и власть ускользает у меня из рук”. Он считал даже, что есть угроза отправиться в Петропавловскую крепость вслед за царскими министрами. По просьбе Родзянко Рузский сообщил этот разговор Николаю II, были извещены и командующие фронтами — “обстановка, по-видимому, не допускает иного решения”, как отречение государя41.

Находясь в центре событий, председатель Думы видел масштабы политической радикализации населения, психологически нацеленного на безоговорочный разрыв с “самодержавным прошлым”. Родзянко был шокирован, узнав о неожиданном решении государя отречься не в пользу сына — царевича Алексея, а брата, великого князя Михаила Александровича: “Теперь все погибло!” Родзянко отдавал себе отчет, к каким драматичным последствиям может привести воцарение великого князя в качестве императора, а не регента при больном ребенке, как задумывалось оппозицией (ситуацию не спасет и явная либеральность и конституционность намерений Михаила!). Последним политиком, с которым 3 марта, во время совещания на квартире кн. М. С. Путятина (на Миллионной улице, 12) советовался Михаил Александрович, был Родзянко. На вопрос великого князя о гарантиях безопасности в случае восшествия на престол он прямо ответил: их нет, более того, этот шаг обернется новым витком революционной анархии42. Позже Михаила Владимировича обвиняли в “трусости”, “предательстве”, в том, что он, будучи по своему мировоззрению и психологическому складу монархистом, в угоду конъюнктуре изменил политическим принципам. Задним числом высказывались предположения, что монархию якобы можно было сохранить как исторический символ государственной власти, как дань традициям, и это облегчило бы затем “наведение порядка”, “подавление анархии”. Но вряд ли корректно оценивать действия политических лидеров в столь сложных, не имевших аналогов исторических ситуациях, с позиций “что было бы, если бы…”

Спикер без парламента

Вместе с отречением Михаила Александровича было принято еще одно решение, оказавшее колоссальное влияние на судьбу Временного правительства и “Свободной России”. В акте великого князя об отказе от престола, составленном кадетскими юристами, говорилось о передаче власти “Временному Правительству, по почину Государственной Думы возникшему и облеченному всей полнотой власти”. Это означало, что, вопреки традициям российского либерализма (с излюбленными ссылками на теорию разделения властей и принцип “ответственного министерства”), новое демократическое правительство во имя политической целесообразности наделялось функциями как исполнительной, так и законодательной власти. В документе, подписанном Михаилом Александровичем, не осталось и следа от важного тезиса, присутствовавшего в Манифесте об отречении Николая II: “Заповедуем брату нашему править делами государственными в полном и ненарушимом единении с представителями народа в законодательных учреждениях на тех началах, кои будут ими установлены”.

Ближайшие соратники Родзянко отмечали, что тогда “одного его веского еще слова было бы достаточно”, чтобы добиться включения в текст положения о правах Думы. Но Родзянко почему-то не обратил внимания на этот правовой нюанс. Возможно, Михаил Владимирович, пребывая под впечатлением показного триумфа Думы, уповал на то, что влияние парламента и его председателя — “вечная ценность” и оно непременно сохранится в новых условиях. Октябрист Н. В. Савич, объясняя недальновидность Родзянко, иначе трактовал его психологическое состояние: “Он мог это сделать только в минуту перепуга, под влиянием такого духовного потрясения, которое перевернуло вверх дном всю его психику”. Могла сказаться и инертность мышления Родзянко: “У него ум работал медленно, тяжеловесно. Все внезапное, неожиданное производило на его сознание впечатление шока, требовало времени, чтобы перевариться в его умственном аппарате”43. Родзянко позже оправдывался, что “не мог принять на себя ответственность созыва Государственной Думы и признавал более правильным выждать время, когда <…> Временное правительство будет вынуждено обратиться к Государственной Думе для того, чтобы в ней найти опору против чрезмерного развития революционных эксцессов. Но Временное правительство с первых же шагов слишком преувеличивало значение своей популярности, силы и влияния своей власти”44.

Как бы то ни было, но это “недоразумение” имело негативные последствия. Временное правительство, отвергнув политическую поддержку находившейся на пике популярности Думы (оппозиционеры, пришедшие к власти, не желали связывать себя и какой-либо “ответственностью”), лишалось единственной возможной в условиях революции легитимной точки опоры. Очутившись в правовом вакууме, новая правящая элита тотчас стала заложницей системы “двоевластия” — попала в зависимость от переменчивой политической конъюнктуры, давления со стороны вождей Совета, вынужденных учитывать все более радикальные требования “революционной демократии”. Но основную ответственность за “бессилие” Временного правительства Родзянко возлагал в дальнейшем на кн. Г. Е. Львова: “Коренная и роковая ошибка князя Львова как председателя Совета министров и всех его товарищей заключалась в том, что они сразу же в корне не пресекли попытку поколебать вновь созданную власть, и в том, что они не хотели созыва Государственной Думы как антитезы Совету рабочих и солдатских депутатов, на которую как носительницу идей Верховной власти правительство могло бы всегда опираться и вести борьбу с провозглашенным принципом „углубления революции“”. Поэтому правительство, сталкиваясь с давлением левых сил, не имело “опоры в более умеренных элементах страны” и “не создало такого учреждения, вокруг которого эти умеренные элементы могли бы объединяться и дать Временному правительству надежную точку опоры”45.

Внешняя популярность фигуры Родзянко в марте—апреле 1917 года была обманчива. Михаил Владимирович просто по инерции считал себя символом Думы, являвшуюся уже абсолютно бессильным учреждением, лишенным реальных властных полномочий. Хотя за счет ритуальных славословий в честь “руководящей роли” Думы в революции иллюзия ее “властвования” еще некоторое время сохранялась. На имя Родзянко направлялись тысячи приветствий, поздравлений, ходатайств. Поступали и пожертвования на всевозможные цели — на организацию питательных пунктов, увековечение памяти погибших, помощь бывшим политзаключенным и семьям жертв революции, агитацию за новый строй и Временное правительство. Согласно справке казначея ВКГД, по состоянию на 13 марта было получено 738 191 рублей 57 копеек, а на 1 апреля — 2 319 667 рублей 92 копейки46. В массовом сознании, особенно у сельского населения, Михаила Владимировича подчас принимали за “нового царя”. Психоз поклонения Родзянко — эту яркую примету “текущего момента” — точно отразил А. М. Ремизов в книге “Взвихренная Русь”: “С войны приезжали солдаты, привозили деньги, кресты и медали —

— чтобы передать РОДЗЯНКО.

Появились из деревень ходоки: посмотреть нового царя —

Родзянко”47.

Энергия депутатов в лучшем случае направлялась на работу в качестве комиссаров ВКГД (а иногда и Временного правительства) — они командировались во фронтовые и тыловые воинские части с пропагандистскими и “осведомительными” задачами. Попытки Родзянко добиться созыва Думы (ведь формально ее работа была лишь приостановлена государем) не увенчались успехом. Правительство ограничилось тем, что устроило 27 апреля торжественное собрание с участием депутатов всех четырех Дум, приуроченное к 11-летней годовщине со дня первого заседания парламента.

Мероприятие вылилось в очередной митинг, посвященный “чествованию” Думы. Как вспоминал Савич, звучали “речи, красивые по форме, никчемные по существу”: “Сразу стало ясно, что эти речи по значению можно было приравнять к застольным спичам на похоронном обеде”48. Стремясь не омрачить “светлый день”, некоторые думские либералы чуть ли не эзоповым языком говорили, что хотели бы видеть в лице Временного правительства не только “твердую власть”, но и “ответственную” перед народным представительством. В пространной речи, состоящей из обычной риторики на тему “великой” революции и миссии Думы, Родзянко подчеркивал, что “властной необходимостью является наличие верящего в себя, в свои силы и верящего в доверие к нему страны правительства”, которое “не может уклоняться от контроля”49. В качестве зловещего знака думские лидеры восприняли выступление меньшевика М. И. Скобелева (он являлся членом бюро Исполкома Петроградского Совета, а через несколько дней был назначен министром коалиционного Временного правительства). Выражая политическую установку, распространенную у лидеров “революционной демократии”, а также у большинства членов правительства, Скобелев бесцеремонно заявлял: “Теперь, когда русский народ взял свои судьбы в свои руки, он может сказать: Государственная Дума выполнила свое дело, мавр сделал свое дело, и, уходя отсюда, мы можем сказать: Государственная Дума умерла, да здравствует Учредительное собрание”50.

Разумеется, Родзянко болезненно относился к тому, что правительство игнорирует претензии ВКГД на участие в принятии решений, в том числе кадровых. Как правило, оставлялись без внимания и ходатайства председателя Думы, обращавшегося к министрам по конкретным вопросам. Михаил Владимирович почти ежедневно усматривал посягательства на “достоинство” Думы, неумолимо теряющей все атрибуты власти.

Так, была ликвидирована военная комиссия ВКГД, при этом Родзянко просто поставили перед фактом. 13 мая он получил телеграмму нового военного и морского министра А. Ф. Керенского: “Военная комиссия блестяще исполнила порученные трудные задачи <в> первые два месяца после переворота. В настоящее время никакой надобности в ней нет. Благодарю всех чинов комиссии за их исключительно полезную работу”51. Были изъяты автомобили, обслуживавшие секретаря председателя Думы, а затем и самого Родзянко. В ответ на негодующее письмо Родзянко комиссар Временного правительства над бывшим министерством императорского двора и уделов Ф. А. Головин (в прошлом председатель II Думы) направил ему разъяснение, составленное в явно издевательском тоне. Головин рисовал тяжелейшую ситуацию со снабжением автомобилями новых государственных деятелей, вследствие чего “в конюшенном гараже в настоящее время свободных автомобилей не имеется”. Михаил Владимирович не остался в долгу и предложил снять с разъезжающих по городу автомобилей экспедиции Конюшенного ведомства “ярлыки” с надписями “Экипаж базы Государственной Думы и Временного правительства” и “Экипаж Временного комитета Государственной Думы”, ибо “дальнейшее существование подобного рода надписей как не соответствующих действительности является не совсем уместным”52. С подачи правительства вожди Петроградского Совета начали кампанию по выселению думского комитета из Таврического дворца. В письме Г. Е. Львова от 9 июня официально сообщалось о создании правительством комиссии по приспособлению Таврического дворца для размещения в нем Учредительного собрания, вследствие чего поставлен вопрос о “скорейшем освобождении” помещений, занятых Думой и Советом. Родзянко удалось отстоять пребывание ВКГД в Таврическом дворце, но положение его было совершенно бесправным. Председателю Думы приходилось протестовать по самым различным поводам: пришедшие из Смольного солдаты изъяли пишущую машинку, срезан и вынесен последний из трех телефонных аппаратов, находившихся во дворце около почты и т. д.53

Родзянко надеялся, что сохранению Думы в большой политике будут способствовать “частные совещания” депутатов (с 22 апреля по 20 августа состоялось 14 совещаний, в которых участвовало около полусотни парламентариев). Рассчитывая поднять “настроение” депутатов, Михаил Владимирович призывал быть “наготове и на месте, так как когда и в какой момент их деятельность может оказаться совершенно необходимой — установить невозможно”. Родзянко постоянно выступал с заклинаниями: “Я считаю, что Государственная Дума умирать не может и не должна; она скажет, конечно, свое властное слово, но считаю, что сейчас для этого момент еще не настал”54. Но “частные совещания” не только не вызывали общественного резонанса, но и привлекали внимание все меньшего числа парламентариев. Так продолжалось вплоть до 6 октября, когда правительство объявило о роспуске Думы и признании полномочий депутатов утратившими силу. На следующий день собрался Предпарламент — Временный совет Российской республики. Эта псевдопарламентская структура, сформированная по инициативе премьера А. Ф. Керенского, была призвана хоть сколько-нибудь расширить политическую базу исполнительной власти. История повторялась, причем не как фарс. Временное правительство, не сумевшее, как в свое время и самодержавная власть, опереться на популярный институт парламентаризма, стремительно лишалось политического влияния и сотрясалось “министерской чехардой” (за 8 месяцев сменилось 4 состава Кабинета). И главное — оно переставало восприниматься в качестве серьезной, пользующейся доверием и авторитетом в различных слоях населения власти…

Неудачей завершались все политические инициативы, с которыми выступал Родзянко.

Михаил Владимирович и ряд членов ВКГД занимались созданием Лиги русской культуры, призванной объединить широкий круг представителей либерально-консервативной интеллигенции, политических деятелей, готовых посвятить себя “созидательной работе укрепления русской культуры и государственности в их неподдельной благородно-национальной форме, предуказанной всей нашей историей”. Из представителей интеллигенции в Лигу входили Н. А. Бердяев, С. Н. Булгаков, А. С. Изгоев, С. Ф. Платонов, П. Б. Струве, С. Л. Франк и др. Организаторы Лиги приглашали и А. А. Блока, но он отказался под предлогом отсутствия среди учредителей М. Горького: “Всякий скажет, что в истории русской культуры имя автора „Исповеди“ и „Детства“ знаменательнее, чем имя председателя IV Думы”55. Провалилась и попытка создания Либерально-республиканской партии, предпринятая Родзянко и Гучковым летом 1917 года.

Родзянко входил в Совет общественных деятелей, объединявшийся вокруг фигуры генерала Л. Г. Корнилова, и в обычном для себя стиле провозглашал здравицы в его честь: “Совещание общественных деятелей приветствует вас, верховного вождя русской армии. Совещание заявляет, что всякие покушения на подрыв вашего авторитета в армии и России считает преступным <…> вся мыслящая Россия смотрит на вас с надеждой и верою”. Тем не менее от участия в подготовке выступления Родзянко устранился, ссылаясь на то, что Думу можно будет позже, в случае успеха, “привлечь к организации власти”56. Впрочем, журналист А. И. Ксюнин, близкий к Родзянко, свидетельствовал о его намерениях после провала “корниловского мятежа”: “М. В. взялся организовать в российском масштабе процесс томившегося тогда в Быхове ген<ерала> Корнилова. Защиту Корнилова брали на себя лучшие адвокаты Москвы и Петрограда, и М. В. заручился обещанием некоторых капиталистов дать нужные для ведения процесса средства, — но… произошел большевистский переворот. И на стенах Петрограда среди множества красных плакатов можно было прочесть объявление большевиков, обещавших пятьсот тысяч рублей тому, кто живым или мертвым доставит в Смольный институт бывшего председателя Думы Михаила Родзянко”57.

После Октябрьского переворота Родзянко под угрозой ареста выехал из Петрограда. Участвовал на Дону в Ледяном походе генерала Л. Г. Корнилова. Однако в белом движении Родзянко не стал влиятельной фигурой. В офицерской среде к нему относились неоднозначно. Бывшего председателя Думы считали ответственным за все мыслимые и немыслимые беды — Февральскую революцию, отречение Николая II, приход к власти большевиков и т. п. Родзянко, по-прежнему ощущавший себя крупной политической фигурой, выступал с различными, в основном пропагандистскими, начинаниями. Например, ратовал за созыв совещания депутатов четырех Государственных дум. Предлагал издать манифест, объявляющий, что помещичья земля и имущество закрепляются за теми, кто захватил их во время революции. Но подобные инициативы не находили поддержки у лидеров Белого движения. Активность Родзянко сводилась в основном к работе в Главном управлении Красного Креста; кроме того, он являлся председателем общества Белого Креста, помогающего семьям участников антибольшевистского движения.

Покинув Россию в 1920 году, Михаил Владимирович жил в Сербии, преимущественно в Белграде. Существование в эмиграции, и без того тяжелое, на грани бедности, усугублялось травлей со стороны представителей крайне правых, монархических кругов. Всевозможные скандальные выходки и обструкции устраивались во время публичных выступлений Родзянко, в националистической печати появлялись многочисленные оскорбительные статьи, звучали откровенные угрозы. Более того, известно, что, к примеру, однажды бывший председатель Думы был жестоко избит монархистами-молодчиками в подземном переходе. Родственники Родзянко и его ближайшие политические друзья отмечали, что он поистине с “толстовской” покорностью сносил все оскорбления. Кончина “второго человека государства” 24 января 1924 года осталась почти не замеченной не только в Советской России, но и в среде русской эмиграции…

1 См.: Истинный приверженец монархии (М. В. Родзянко) // История России в портретах. В 2-х т. Т. 1. Смоленск, Брянск, 1996. С. 452—455.

2 Милюков П. Н. Воспоминания. М., 1991. С. 337—338.

3 Пуришкевич В. М. Галерея современных деятелей. Эпиграммы. СПб., 1907. С. 335.

4 Огонек. 1911. №14.

5 Родзянко М. В. Крушение империи [Репринтное издание]. Харьков, 1990. С. 22, 34—43.

6 Падение царского режима. М.-Л., 1927. Т. VII. С. 121.

7 Государственная Дума. Четвертый созыв. Стенографический отчет. Сессия I. Ч. 1. СПб., 1913. Стб. 20.

10 См.: Родзянко М. В. Крушение империи. С. 92—94; Падение царского режима. Т. VII. С. 117.

11 Государственная дума. Четвертый созыв. Стенографические отчеты. Сессия III. СПб., 1915. Стб. 7.

12 Падение царского режима. Т. VII. С. 172.

13 Родзянко М. В. Крушение империи. С. 96—97, 109—111; Падение царского режима. Т. VII. С. 123.

14 Падение царского режима. Т. VII. С. 117; Родзянко М. В. Крушение империи и Государственная Дума и Февральская 1917 года революция. N. Y., 1986. С. 243.

15 Шульгин В. В. Дни. 1920. М., 1989. С. 120.

16 Родзянко М. В. Крушение империи и Государственная Дума… С. 258.

17 Родзянко М. В. Крушение империи. С. 146.

18 Родзянко М. В. Крушение империи и Государственная Дума… С. 285.

19 Родзянко М. В. Крушение империи. С. 193—194.

20 Там же. С. 200—202.

21 Блок А. А. Последние дни императорской власти. Пб., 1921. С. 44—46, 158—166; Родзянко М. В. Крушение империи. С. 212; Глинка Я. В. Одиннадцать лет в Государственной Думе. 1906—1917: Дневник и воспоминания. М., 2001. С. 178.

22 Степун Федор (Н. Лугин). Из писем прапорщика-артиллериста. Ропшин В. Из действующей армии (лето 1917 г.). М., 1918. С. 162.

23 К истории последних дней царского режима (1916—1917 гг.) // Красный архив. 1926. Т. 1 (14). С. 243.

24 Падение царского режима. Т. VII. С. 152.

25 ОР РНБ. Ф. 1000. Оп. 2. Д. 765. Л. 299—300.

26 РГИА. Ф. 1278. Оп. 5. Л. 127—128, 136, 155, 164, 165, 184, 194, 205.

27 Воспоминания В. Н. Садыкова см. в кн.: Родзянко М. В. Крушение империи и Государственная Дума… С. 12.

28 Великие дни Российской революции. Февраль 27 и 28-го, март 1, 2, 3 и 4-го 1917. Пг., 1917. С. 3; Февральская революция 1917 г. Документы Ставки Верховного главнокомандующего и штаба главнокомандующего армиями Северного фронта // Красный архив. 1927. Т. 2. С. 6—7.

29 Родзянко М. В. Государственная Дума и Февральская революция 1917 года // Архив русской революции. Т. VI. Берлин, 1922. С. 54.

30 ОР РНБ. Ф. 1052. Оп. 1. Д. 31. Л. 4.

31 Шидловский С. И. Воспоминания. Ч. 2. Берлин, 1923. С. 67—68. Есть версия, что выжидательная позиция Родзянко днем 27 февраля объясняется тем, что он был посвящен в якобы существовавший заговорщический план выступления Преображенского полка в ночь на 27 февраля, которое, однако, запоздало. (См.: Кричевский М. Опыты освещения истории русской революции // Мысль (Харьков). 1919. № 10. С. 362—364; Пешехонов А. В. Первые недели // Февральская революция. М.-Л., 1925. С. 447.)

32 Керенский А. Ф. Россия на историческом повороте // Вопросы истории. 1990. № 11. С. 125.

33 Шульгин В. В. Указ. соч. С. 192—193.

34 См.: Николаев А. Б. Государственная дума в Февральской революции. Рязань, 2002.

35 Гиппиус З. Синяя книга. Петербургский дневник. 1914—1918. Белград, 1929. С. 85.

36 Шульгин В. В. Указ. соч. С. 197.

37 Цит. по: Суханов Н. Н. Записки о революции. Кн. 1. Т. 1—2. М., 1991. С. 107; Великие дни Российской революции… С. 13.

38 Родзянко М. В. Крушение империи и Государственная Дума… С. 313— 314; ОР РНБ. Ф. 1052. Оп. 1. Д. 32. Л. 12; Шульгин В. В. Указ. соч. С. 215.

39 Отречение Николая II. Воспоминания очевидцев, документы. Л., 1927. С. 231.

40 Милюков П. Н. Указ. соч. С. 458, 474—475; Набоков В. Временное правительство // Архив русской революции. Т. 1. Берлин, 1921. С. 40; Шульгин В. В. Указ. соч. С. 223.

41 Отречение Николая II… С. 232—234, 237.

42 Отречение Николая II… С. 242—243; Падение царского режима. Т. VII. С. 62.

43 Савич Н. В. Воспоминания. СПб., 1993. С. 204—205, 207—208, 218.

44 Родзянко М. В. Крушение империи и Государственная Дума… С. 323.

45 Там же. С. 317—320.

46 РГИА. Ф. 1278. Оп. 10. Д. 14. Л. 7, 91.

47 Ремизов А. М. Взвихренная Русь. М., 1990. С. 62.

48 Савич Н. В. Указ. соч. С. 229—230.

49 РГИА. Ф. 1278. Оп. 5. Д. 292. Л. 13.

50 Там же. Л. 115.

51 Там же. Л. 30—30 об., 33, 49.

52 Там же. Оп. 5. Д. 1165. Л. 349, 351, 365; Д. 1170. Л. 21.

53 Там же. Оп. 10. Д. 9. Л. 290; Д. 24. Л. 4—7; Д. 20. Л. 65, 67.

54 Там же. Оп. 10. Д. 9. Л. 291; Оп. 5. Д. 297. Л. 64, 66, 88—90.

55 РГИА. Ф. 1278. Оп. 5. Д. 1165. Л. 388, 390, 393—4; Блок А. Собрание сочинений. Т. 8. М.-Л., 1963. С. 509—510.

57 См. воспоминания А. И. Ксюнина в кн: Родзянко М. В. Крушение империи и Государственная Дума… С. 8.

- совместный проект журнала «Фома» и радио «Вера» , посвященный столетию революционных событий.

В течение этого года мы будем говорить о событиях, которые имели место в России сто лет назад – в 1917 году. Попытаемся понять мотивации людей и разобраться в цепочке событий, которые привели, как писали раньше в учебниках, от Февраля к Октябрю.

Слушать:

Читать:

– В этой рубрике мы обращаемся к событиям и датам 1917 года. И шаг за шагом прослеживаем историю, которая разворачивалась сто лет назад и привела, как писали раньше в учебниках, от Февраля к Октябрю.

Мы уже не раз говорили с экспертами об исторических событиях и их подоплеке. Настало время поговорить о людях.

Исторические деятели эпохи: Родзянко, Милюков, Гучков, Керенский – кто все эти люди и какую роль они сыграли в нашей истории?

Начнем цикл с Михаила Родзянко, октябриста, председателя Государственной думы III и IV созывов. Надо сказать, что он оказал серьезное влияние на решение великого князя Михаила Александровича отказаться от принятия престола. Чем руководствовался в тот момент Михаил Родзянко и что вообще он был за человек?

Поговорим об этом с академиком Российской академии наук, доктором исторических наук Юрием Пивоваровым.

Добрый вечер, Юрий Сергеевич.

– Добрый вечер.

– Каким человеком был Родзянко и какую роль, с Вашей точки зрения, он сыграл в событиях февраля 1917 года?

– Родзянко сыграл громадную роль, одну из центральных. Это человек, который с 11-го года возглавлял сначала III, потом IV Государственную думу, считал себя вторым человеком после императора. Формально это, конечно, не так, но во многих отношениях соответствовало положению: это был опытнейший политик центристско-либерального направления, аристократ, очень богатый человек, в молодые годы участвовал в земском движении, был когда-то офицером. Тем не менее он был таким посредником между императорской властью, бюрократией и представителями общества Думы.

Родзянко очень активно работал с императором. Председатель Государственной думы имел право всеподданейшего доклада, то есть напрямую выходить на императора. Скажем, 10 февраля 1917 года была последняя аудиенция перед падением монархии, где Родзянко говорил Николаю об ужасе, который складывается и в армии, и на фронте, и в столице, и о том, что революция неизбежна. На что император ответил: «Бог даст», а Родзянко: «Бог ничего не даст. Вы и Ваше правительство все испортили и революция неминуема».

Действительно, когда 23 февраля по старому стилю (8 марта по новому стилю) 1917 года началась Февральская революция, Родзянко оказался в ее эпицентре. Таврический дворец, место заседаний Государственной думы, было просто штабом революции, сюда приходили войска и великие князья приводили военные части, которые тоже перешли на сторону власти. И Родзянко фактически участвовал в заговоре против императора. Заговора не было как оформленного, но де-факто высшие чины империи, военные, гражданские и общественники договаривались о смене монарха. И многие великие князья, то есть родственники императора, тоже были готовы на это.

Родзянко недаром возглавил Временный комитет Государственной думы, который и стал прямым штабом революции. Поскольку императора не было, правительство во главе с князем Голицыным тут же куда-то исчезло, по существу он руководил. И в самом конце февраля – начале марта состоялась его встреча с пришедшим в Таврический дворец великим князем Михаилом Александровичем, младшим братом царя. Они обсуждали тему, и не только обсуждали, а даже написали манифест о том, что Николай отрекается в пользу своего сына, наследника Алексия. Но Алексию было только 13 лет, а по законам Российской империи он мог занять трон отца только в 16 лет и до этого по закону правил регент или верховный правитель (этот титул верховного правителя потом получит Колчак) вместе с Госдумой и Госсоветом. Госсовет – это верхняя палата российского парламента, а Госдума – его нижняя палата. Кстати, когда-то Родзянко был и членом Госсовета.

Была составлена такая конструкция, что император отрекается в пользу наследника, Дума и Госсовет это одобряют, и Михаил становится регентом. Но, как известно, ситуация пошла иначе: в ночь на 2 марта Николай отрекся в пользу Михаила, нарушив все законы Российской империи и абсолютно разрушив правовое поле. Выдающиеся русские юристы потом писали, что Николай и его окружение виновны в том, что они отказались от основных законов Российской империи, то есть от Конституции. И уже через два дня Родзянко тоже изменил свою позицию, говорил, что Михаил тоже не должен брать власть в свои руки. Хотя он монархист, стоял за путь парламентской, конституционной монархии, как, кстати, и Милюков, ведя кадетов, и Гучков, ведя октябристов. Родзянко тоже был человек номер два в партии октябристов.

Интересно, что манифест об отречении Михаила, который не имел никакой законной и юридической силы, стал единственным документом, согласно которому возникло Временное правительство. В этом манифесте ничего не говорится о Государственной думе, тем самым Родзянко как бы подпилил сук, на котором сидел сам, потому что с этого момента он стал нулем. С 3 марта его даже не пускали в здание, где заседало правительство, и Государственная дума фактически прекратила свое существование. Ведь она должна была действовать до ноября 17-го года, когда должны были быть новые парламентские выборы, но с тех пор ни в одном учебнике, ни в одной статье мы ничего не можем узнать о Государственной думе, как будто ее нет. Есть Временное правительство, есть Совет рабочих солдат и депутатов, какие-то еще организации, партии, но Государственной думы нет и Родзянко нет, его вычеркнули. Во время Гражданской войны он будет с белыми, в 20-м году эмигрирует в Югославию, где и умрет в Белграде в 24-м году, не дожив нескольких дней до своего 65-летия.

Родзянко играл громадную роль в русской политической жизни на протяжении 15 предреволюционных лет, особенно вторую их половину, когда был посредником между обществом и императором, был очень влиятельным человеком, а его богатый особняк на Фурштадтской улице, недалеко от Таврического дворца был местом, где собирался по сути весь политический Петербург.

Родзянко переживал минуты триумфа, как в феврале 16-го года, когда император приехал открыть новое заседание Думы, и он попросил, чтобы было дано ответственное правительство, то есть правительство, контролируемое парламентом, – давнишняя мечта русских либералов. Император сказал, что он подумает, а великий князь Николай Николаевич, бывший главнокомандующим до 15-го года, был так восхищен поведением Родзянко, что обнял его и сказал: «Ты, Родзянко, теперь мне друг по гроб жизни» и так далее. То есть он переживал минуты триумфа, подъема, и Россия видела в нем одного из своих вождей, и он полагал, что может возглавить Временное правительство, но вышло не так. О нем забыли его друзья, его оппоненты.

Вообще в воспоминаниях о Родзянко принят слегка снисходительный тон: да, толстяк, такой фанфарон, мог устроить скандал в поезде, когда ему давали плохое купе, что он второй человек в империи или что-то еще. Может быть, отчасти что-то было. Но ясно, что это был человек не злобный, человек глубоко патриотический, который прекрасно понимал всю опасность распутинщины и вообще безответственного поведения. Но и сам заигрался в конечном счете. Ведь что такое Февральская революция? Великие идеалы. И полный крах того, как ее осуществляли? То, что они пошли на это во время войны, я считаю, это вообще акт предательства. И что особенно позорно и особенно болезненно – то, что это были лучшие люди России, не только интеллектуально и культурно высокоразвитые люди, но и профессиональное поколение. То есть они работали в земствах, во время войны много что организовывали. Это были не люди, которые только говорили на кафедрах, а люди, хорошо знавшие практическую жизнь. И вот они провалились в никуда и вместе с ними провалилась Россия.

– Вы считаете, что Родзянко в каждом своем шаге, в том числе и в своих ошибках был абсолютно искренен?

– Это был абсолютно искренний человек. Я не думаю, что это был человек глубочайшего ума, но и не такой добродушный толстяк, фанфарон, который любил председательствовать, представительствовать и прочее. Нет, конечно. Это был русский помещик, аристократ, богатый, земец, патриот. Во время войны он неоднократно бывал в армии, настаивал на смене плохих министров, таких, как, например, Щегловитов, участвовал в отстранении военного министра Сухомлинов, который во многом был повинен в том, что русская армия к началу Первой мировой войны была не так готова, как могла бы.

Это был совершенно искренний, прямой человек. Разумеется, он был политик и, например, будучи яростным антираспутинцем, он не давал Думе гулять на этой теме, понимая, как она болезненна для императора и особенно для императрицы. Это был человек, который в общем-то явился компромиссом, но, как и все они, он вышел из компромисса с властью.

Если бы не было революции, в апреле планировалось наступление армии, которая была готова, как заявил начальник тыла генерал Маниковский, 1 апреля в войну вступали Соединенные штаты Америки, летом 17-го года Германия была бы уничтожена, и тогда была победа, царь на белом коне. И они боялись, вдруг он распустит Думу, все лавры останутся у него и прочее. Может быть, это даже не было отрефлектировано ими, но, думаю, что-то подобное двигало ими. Потому что при всех продовольственных трудностях в Петрограде, при всем тяжелом положении на фронте, положение совершенно не было трагическим, ни в смысле продовольствия, ни в смысле положения армии. Они же, наоборот, педалировали все недостатки, которые были. Конечно, проблемы были, но они создали для России еще больше проблем. Благодаря их деятельности, через несколько месяцев к власти пришли головорезы, которые просто залили кровью нашу страну, уничтожили Церковь, расстреляли священников, офицеров, крестьян и так далее.

Поэтому, думая об этих людях, я и восхищаюсь, и соболезную, и пытаюсь войти в их резон. Конечно, они не думали, что такие люди могут прийти к власти: все эти Троцкие, Зиновьевы, Ленины и так далее, но тем не менее…

– Юрий Сергеевич, понимаю, что, может быть, это вопрос риторический и философский, но почему же так получается, что люди, руководствующиеся самыми благими намерениями в отношении будущего своей страны, действительно патриоты, совершают действия, которые приводят к таким трагическим последствиям. Ведь в этом тоже, пожалуй, есть некая закономерность.

– Честно говоря, такого провала в новейшей русской истории я больше не знаю. Потому что и царская власть, и общество уже в 1905-1907 годах договорились, что самодержавие уже не самодержавие, царская власть пошла на большие уступки, общество тоже перестало подпитывать революционеров-террористов, и вот компромисс, давайте работать. А уж если война, тем более все для фронта, все для победы – кстати, это слова Родзянко (в одном из его выступлений я читал такого рода пассажи), которые потом цитировали при советской власти. Конечно, они просто не могли себе представить, что такое будет. Это тоже самое, как в 1932-1933 годах немецкий народ, который никто не заставлял, проголосовал за национал-социалистов. Разве немецкие бюргеры думали тогда, что они голосуют за головорезов, которые окунут весь мир в кровь, они об этом подумать не могли. Так и эти люди не могли о подобном подумать.

А вся деятельность Временного правительства уже после Родзянко в марте-апреле – это просто сплошной провал. Они сами развалили государство, уничтожили с ходу старую систему правления и по всей стране начался хаос. Другое дело, что действовало не одно Временное правительство, а так называемый Совет солдатских депутатов – так называемое двоевластие, где был принят известный закон «Приказ № 1 по армии», который просто развалил дисциплину в армии. Разве люди, пришедшие к власти, действовали ответственно? Они полностью все уничтожили. Уже ослабшая к тому времени экономика полностью рухнула к весне 18-го года, и тогда в стране действительно начался развал, голод и так далее.

Думаю, что эти люди просто не могли представить. Что Родзянко? Выдающийся русский историк Милюков, не только политик, а человек, который прекрасно знал русскую историю и как все в России случается, ведь шел на это в открытую. Да, это громадный провал русского общества: и русских либералов, и консерваторов, и демократов. И эта травма ощутима по сей день, и через сто лет. Почему сегодня либерально-консервативные христианско-демократические, социал-демократические силы в стран так слабы? Это была страшная травма – все партии проиграли тогда.

– Есть о чем подумать.

– Прежде всего нам сегодняшним это говорит о том, что нельзя пускаться в авантюры ни с одной стороны, ни с другой. И, с другой стороны, это урок и сегодняшней власти, и обществу, что, во-первых, нужно стремиться к компромиссу и какому-то конценсусу. Нужно уметь договариваться, даже когда одна сторона не хочет, все равно надо уметь договариваться. Больше никаких революций, никаких сотрясений. Потому что русское сотрясение на примере гибели Русской Церкви, которая, слава Богу, не оказалась полной, но тогда все было истреблено.

– Спасибо Вам.

Происхождение

Из семьи богатого екатеринославского помещика, отставного полковника гвардии. Окончил Пажеский корпус в 1877 году. На младших офицерских должностях служил в прославленном Кавалергардском полку. Вышел в отставку в чине поручика в 1885 году. Изменив семейной традиции (отец и дед дослужились до генеральских эполет), посвятил себя семейной жизни и ведению своего огромного хозяйства: Родзянко был одним из богатейших землевладельцев тогдашней Малороссии. Состоял уездным предводителем дворянства. В 1892 году был удостоен пожалования в камер-юнкеры, а затем, в 1902 году, и одного из высших придворных званий - камергера Императорского двора. С 1900 года руководил работой Екатеринославской губернской земской управы, а к 1905 году дослужился до чина действительно статского советника, приравненного по петровской Табели о рангах к чину генерал-майора. В 1903-1905 годах - редактор газеты «Вестник Екатеринославского земства». Был женат на княжне А. Н. Голицыной. Отец трех сыновей.

Политическая карьера

Политическая карьера Родзянко началась в годы Первой русской революции 1905-1907 годов. В 1906 был избран членом Государственного совета от Екатеринославского земства, но сложил с себя полномочия ввиду избрания в Государственную Думу. Правый октябрист, один из основателей и лидеров партии «Союз 17 октября». В марте 1911 года, после отставки однопартийца А. И. Гучкова, был избран Председателем III Государственной Думы. Выбор пал на Родзянко прежде всего потому, что депутаты воспринимали его как фигуру максимально компромиссную, устраивавшую октябристско-кадетское большинство Думы. В этом качестве проявил себя как последовательный сторонник конструктивного диалога с самодержавной властью. По словам лидера кадетов П. Н. Милюкова, «Близкий по своему прошлому и по своим связям с высшими правительственными и придворными кругами, Родзянко явился незаменимым осведомителем руководящих кругов Государственной Думы о том, что там творилось, и посредником при сношениях Думы с этими кругами и с верховной властью. Родзянко не имел тех конституционных сомнений, которые связывали в этих отношениях председателя первой Государственной Думы Муромцева. И он широко использовал председательское право высочайшего доклада. Этим он, несомненно, поднял значение Государственной Думы как государственного учреждения, и влил в политическую оппозицию реальное содержание. Переписка Александры Федоровны показала, как Родзянко был неприятен двору в роли русского маркиза Позы. Он умел говорить «истину царям» без улыбки, - и при тогдашних условиях это была самая сильная из возможных форм оппозиции. Только при условии этого рода личного влияния своего председателя Дума получила ту возможность воздействия на военные, а отчасти и на финансовые вопросы, которое сообщило ей силу, значительно возвышавшую ее формальное значение в системе государственных учреждений». «С личностью М.В. Родзянко на видном посту председателя Думы мы встречаемся здесь впервые, ‒ и она провожает нас вплоть до наступления революции. Незначительная сама по себе, она приобретает здесь неожиданный интерес. И прежде всего, естественно, возникает вопрос, как могло случиться, что это лицо, выдвижение которого символизировало низшую точку политической кривой Думы, могло сопровождать эту кривую до ее высшего взлета. М.В. Родзянко мог бы поистине повторить про себя русскую пословицу: без меня меня женили. Первое, что бросалось в глаза при его появлении на председательской трибуне, было ‒ его внушительная фигура и зычный голос. Но с этими чертами соединялось комическое впечатление, прилепившееся к новому избраннику. За раскаты голоса шутники сравнивали его с "барабаном", а грузная фигура вызвала кличку "самовара". За этими чертами скрывалось природное незлобие, и вспышки напускной важности, быстро потухавшие, дали повод приложить к этим моментам старинный стих: "Вскипел Бульон, потек во храм..." "Бульон", конечно, с большой буквы ‒ Готфрид Бульонский, крестоносец второго похода». При этом, добавлял Милюков, «в сущности, Михаил Владимирович был совсем недурным человеком. Его ранняя карьера гвардейского кавалериста воспитала в нем патриотические традиции, создала ему некоторую известность и связи в военных кругах; его материальное положение обеспечивало ему чувство независимости. Особым честолюбием он не страдал, ни к какой "политике" не имел отношения и не был способен на интригу. На своем ответственном посту он был явно не на месте и при малейшем осложнении быстро терялся и мог совершить любую gaffe [неловкий поступок]. Его нельзя было оставить без руководства, - и это обстоятельство, вероятно, и руководило его выбором», - вспоминал Милюков.

Родзянко несомненно чрезвычайно быстро полюбил представительские функции Председателя Государственной Думы, искренне полагая, что вторым человеком в Российской империи после монарха является именно он - Родзянко. Как вспоминал «серый кардинал» партии октябристов, Н. В. Савич, Родзянко «усвоил манеру говорить от имени Думы. Постепенно он начал привыкать к мысли, что - «Государственная Дума - это я, Родзянко». Не встречая противодействия, сознавая, что другой решающей воли во фракции [октябристов] нет, он все больше отождествлял свои мысли с волей большинства, у него развивалось и укреплялось самомнение, самоуверенность, он перестал считаться со своими коллегами, выдавал свое личное мнение за «голос Государственной Думы». Долгое время это не вызывало особых неудобств».

Высокий рост и внушительные габариты Родзянко служили предметом многочисленных шуток и эпиграмм, одна из которых принадлежала перу признанного думского острослова В. М. Пуришкевича:

Родзянко Думе не обуза,

Но, откровенно говоря,

Нам головой избрали пузо —

Эмблему силы “октября

Сам Родзянко с иронией относился к своему огромному животу; известно, что цесаревичу Алексею Николаевичу Родзянко собственноручно представился как «самый большой и толстый человек в России». В супружеской переписке Николая II и Александры Федоровны Романовых Родзянко фигурировал как «толстяк»; император вообще не считал Михаила Владимировича самоуверенным глупцом, который говорил ему «всякую чепуху». Непримиримый противник Г. Е. Распутина, неоднократно на Высочайших аудиенциях горячо убеждал Николая II удалить от себя Распутина, считая факт присутствия «старца» при особе монарха в высшей степени порочащим как самого царя, так и династию.

С началом I мировой войны Родзянко стал одним из наиболее известных в России политиков, символом провозглашенного с кафедры Государственной Думы лозунга «священного единения» оппозиции и трона. Отметим, что авторитет Родзянко в немалой степени способствовал налаживанию плодотворной работы Особого совещания Государственной Думы по обороне, в работе которого Михаил Владимирович принял деятельное участие. Вместе с тем неудачи в ходе войны способствовали неудержимому полевению как Думы, так и ее Председателя. Родзянко, хотя и принял на себя обязанности «умиротворителя» Думы, полагая, что радикальные речи депутатов могут привести к роспуску императором Думы, а в его обязанности как председателя входит «бережение Думы», выступил, будучи фигурой общенационального масштаба, в сознании общества, «благословителем» оппозиционных речей, произносимых с думской кафедры, и одним из символов неприятия существующей власти. В бытность Родзянко председателем Думы в феврале 1916 года единственный раз за всю ее историю посетил открытие сессии парламента. В годы войны Родзянко становится убежденным сторонником ответственного министерства, составленного из лиц, наделенных «общественным доверием», тем самым солидаризируясь с лозунгом оппозиционного власти Прогрессивного блока. О необходимости дарования царем ответственного министерства Родзянко говорил императору как лично, так и в записках на имя Николая II, одна из которых была отправлена им государю незадолго до революции, в феврале 1917 года. «Государь, ваш предок в тяжкую годину, когда стране грозила неминуемая гибель, не поколебался доверить власть лицу, облеченному общественным доверием, — и страна была спасена, а имя императора Александра I золотыми буквами записано на страницах не только русской, но и мировой истории. Со всею горячностью, на которую мы только способны, с сознанием того патриотического долга, который на нас всех лежит, мы молим вас, государь, — последуйте примеру вашего благородного предка. Бьет двенадцатый час, и слишком близко время, когда всякое обращение к разуму народа станет запоздалым и бесполезным», - писал М. В. Родзянко.

Роль в Февральской революции

В дни Февральской революции Родзянко - одна из центральных действующих фигур революционного процесса. Подобно многим другим думским оракулам - В. В. Шульгину, П. Н. Милюкову и другим - революция стала для М. В. Родзянко, несмотря на все его недавние предостережения императору, в высшей степени неожиданным и неприятным событиям. Родзянко испытывал дискомфорт, неуверенность, больше всего не желая, чтобы его воспринимали как революционера и бунтовщика. 26 февраля 1917 года, видя неумолимое разрастание революционного движения в столице, Родзянко отправил Николаю II телеграмму: "Положение серьезное. В столице анархия. Правительство парализовано. Транспорт, продовольствие и топливо пришли в полное расстройство. Растет общее недовольство. На улицах происходит беспорядочная стрельба. Части войск стреляют друг в друга. Необходимо немедленно поручить лицу, пользующемуся доверием страны, составить новое правительство. Медлить нельзя. Всякое промедление смерти подобно. Молю Бога, чтобы в этот час ответственность не пала на венценосца". Эта телеграмма послана была Родзянко и всем главнокомандующим фронтами, с просьбой поддержать его. 27-го утром председатель Думы обратился к государю с новой телеграммой: "Положение ухудшается, надо принять немедленно меры, ибо завтра будет уже поздно. Настал последний час, когда решается судьба родины и династии". Узнав о роспуске царем Думы, Родзянко пришел в отчаяние, по словам его секретаря Н. В. Садыкова, Михаил Владимирович несколько раз повторил «Все кончено!», а на глазах его показались слезы. Даже в этой ситуации, в условиях абсолютной анархии в Петрограде, «Родзянко долго не решался. Он все допытывался, что это будет - бунт или не бунт?

Я не желаю бунтоваться. Я не бунтовщик, никакой революции я не делал и не хочу делать. Если она сделалась, то именно потому, что нас не слушались… Но я не революционер. Против верховной власти я не пойду, не хочу идти. Но с другой стороны, ведь правительства нет. Ко мне рвутся со всех сторон… Все телефоны обрывают. Спрашивают, что делать? Как же быть? Отойти в сторону? Умыть руки? Оставить Россию без правительства? Ведь это Россия же наконец! Есть же у нас долг перед родиной? Как же быть? Как же быть?

Спрашивал он и у меня.

Я ответил совершенно неожиданно для самого себя, совершенно решительно:

Берите, Михаил Владимирович. Никакого в этом нет бунта. Берите, как верноподданный… Берите, потому что держава Российская не может быть без власти… И если министры сбежали, то должен же кто-то их заменить… Ведь сбежали? Да или нет?

Сбежали… Где находится председатель Совета Министров - неизвестно. Его нельзя разыскать… Точно так же и министр внутренних дел… Никого нет… Кончено!

Ну, если кончено, так и берите. Положение ясно. Может быть два выхода: все обойдется - государь назначит новое правительство, мы ему и сдадим власть… А не обойдется, так если мы не подберем власть, то подберут другие, те, которые выбрали уже каких-то мерзавцев на заводах… Берите, ведь наконец, черт их возьми, что же нам делать, если императорское правительство сбежало так, что с собаками их не сыщешь», - вспоминал переживания Родзянко перед тем, как объявить о создании и возглавлении им Временного комитета Государственной Думы поздним вечером 27 февраля, депутат Государственной Думы В. В. Шульгин. Именно Родзянко как председатель Думы приветствовал полки, прибывавшие к Таврическому дворцу, чтобы заявить о своем переходе на сторону революции. «Полки по-прежнему прибывают, чтобы поклониться. Все они требуют Родзянко… Родзянко идет, ему командуют «на караул»; тогда он произносит речь громовым голосом… крики «ура!»… Играют марсельезу, которая режет нервы… Михаил Владимирович очень приспособлен для этих выходов: и фигура, и голос, и апломб, и горячность… При всех его недостатках, он любит Россию и делает, что может, т. е. кричит изо всех сил, чтобы защищали родину… И люди загораются, и вот оглушительные «ура», - вспоминал Шульгин. 28 февраля 1917 года Родзянко приказал снять висевший в главном зале Таврического дворца, где проходили заседания депутатов, портрет царя. Вместе с тем, несмотря на участие Родзянко в переговорах об отречении императора от престола, вплоть до 2 марта 1917 года, Михаил Владимирович был убежден в необходимости сохранения института монархии в России, и выступал в роли горячего сторонника отречения Николая II в пользу наследника, цесаревича Алексея Николаевича.

Последующие события показали, что быть «вторым человеком в России» Родзянко удавалось только в системе думской монархии. Февраль в одночасье сделал его слишком правым для нового политического истеблишмента. Во Временном правительстве никакого портфеля Родзянко, возглавлявший Временный комитет Государственной Думы, не получил. «Родзянко пойдет только в премьеры, а в премьеры нельзя, не согласятся левые и даже кадеты… Пусть остается председателем Думы… А будет Дума? Что-то не похоже… А кого мы, не кадеты, могли бы предложить? [на пост премьера] Родзянко? Я бы лично стоял за Родзянко, он, может быть, наделал бы неуклюжестей, но, по крайней мере, он не боялся и декламировал «родину-матушку» от сердца и таким зычным голосом, что полки каждый раз кричали за ним «ура»… Правда, были уже и такие случаи, что после речей левых тот самый полк, который только что кричал: «Ура Родзянко!», неистово вопил: «Долой Родзянко!» То была работа «этих мерзавцев»… Но, может быть, именно Родзянко скорее других способен был с ними бороться, если бы у него было два-три совершенно надежных полка. А так как в этой проклятой каше у нас не было и трех человек надежных, то Родзянко ничего бы не сделал. И это было совершенно ясно хотя бы потому, что, когда об этом заикались, все немедленно кричали, что Родзянко «не позволят левые». То есть как это «не позволят»?! Да так. В их руках все же была кой-какая сила, хоть и в полуанархическом состоянии… У них были какие-то штыки, которые они могли натравить на нас. И вот эти «относительно владеющие штыками» соглашались на Львова [в качестве министра-председателя Временного правительства], соглашались потому, что кадеты все же имели в их глазах известный ореол. Родзянко же был для них только «помещик» екатеринославский и новгородский, чью землю надо прежде всего отнять…», - описывал свои мысли в те дни Шульгин. По собственному признанию Родзянко, «партия кадет решительно воспротивилась моему Министерству, о чем лидер их заявил Председателю Думской фракции земцев-октябристов. Без участия же кадетской партии образовать устойчивый кабинет было невозможно…».

3 марта 1917 года Родзянко присутствовал на заседании членов Временного правительства и Временного комитета Государственной Думы, на котором настоятельно рекомендовал великому князю Михаилу Александровичу не принимать престол, переданный ему согласно акту отречения императора Николая II. Именно с Родзянко великий князь Михаил Александрович выходил советоваться один на один перед тем, как объявить собравшимся о своем окончательном решении.

«Главное, что ставят ему в вину, - это, конечно, то, что он советовал государю отречение… А что же, если бы Родзянко не советовал отрекаться, молчал бы, трон удержался бы? Я же думаю и теперь, что иного исхода не было. Чтобы не отрекаться, надо было залить кровью Петроград. Кто мог это сделать тогда? Где был тот человек и те люди», - писал Шульгин в некрологе, посвященном Родзянко.

При Временно правительстве

Временное правительство приложило все усилия для того, чтобы удалить Государственную Думу с политической сцены. Лидеры правительства, в первую очередь Милюков и Керенский, возможно, опасаясь конкуренции со стороны Родзянко, лишили тем самым свое правительство единственно возможной легитимной опоры, погрузив тем самым Россию в правовой вакуум. Фактически Родзянко, как остроумно выразился историк И. Архипов, оказался в положении «спикера без парламента». В последующие, до Октября 1917 года месяцы, думцы собирались лишь на не имеющие никакого реального политического значения «частные совещания членов Государственной думы», протоколы которых, тем не менее, являются ценнейшим источником по истории политических настроений российской общественности семнадцатого года.

Попытки Родзянко вернуть себе власть были безуспешны; председатель Думы крайне болезненно относился к упрекам его в «буржуазности». Выражая свое настроение, Родзянко на одном из митингов воскликнул, обращаясь к тем, кто называл его «помещиком-богатеем»: «Рубашку снимите - Россию спасите!» Увы, для семнадцатого года Родзянко действительно был уже слишком правым. Принимал участие в Московском государственном совещании 12-15 августа 1917 года, был активным сторонником генерала Л. Г. Корнилова.

Участник Белого движения

После прихода к власти большевиков, опасаясь ареста, выехал из Петрограда на Дон. С помощью артиста Александринского театра М. В. Родзянко удалось загримировать тяжелобольным, и благополучно отправить с Николаевского вокзала Петрограда в Новочеркасск, где проходило формирование антибольшевистской Добровольческой армии. Однако, на Дону, как вспоминал осведомленный мемуарист князь Г. Н. Трубецкой, Родзянко не прижился, рассорившись и с основателем армии генералом М. В. Алексеевым, и с донским атаманом А. М. Калединым. Родзянко уехал из Новочеркасска в Екатеринодар. После оставления Екатеринодара, ввиду наступления большевиков, Войсковым правительством, Родзянко присоединился к Кубанскому правительственному отряду под командованием генерала В. Л. Покровского, соединившегося вскоре с Добровольческой армией, совершавшей в те дни знаменитый Ледяной поход, целью которого было освобождение Екатеринодара от красных. В дни Ледяного похода М. В. Родзянко находился в обозе Добровольческой армии. Отношение к Родзянко в белогвардейской среде было, как правило, резко неприязненным: добровольцы говорили о Родзянко: «Ишь, сам устроил революцию, а теперь от нее же спасается». Значительная часть офицеров видела в М. В. Родзянко прямого виновника революции, а значит и всех их последующих несчастий. Узнав о том, что Родзянко сейчас войдет в комнату Л. Г. Корнилова, генерал И. П. Романовский полушутя-полусерьезно спросил у Командующего Добровольческой армией: «Ваше Превосходительство! Прикажете приготовить для него намыленную веревку?», на что Корнилов, иронизируя над грузностью Родзянко, отвечал, что веревки, которая смогла бы выдержать Михаила Владимировича, пожалуй, не сыскать. В другой раз один из старших начальников Добровольческой армии сказал, обращаясь к Родзянко, ехавшему в обозе среди раненых, следующие слова: «Если бы не Вы, то не было бы этой колонны искалеченных». Инцидент уладил Корнилов, заявив, что считает Родзянко воплощением старой России и почетным добровольцем. Позднее, уже летом 1918 г. в Новочеркасске, добровольцы попытались выкинуть Родзянко в окно «Европейской гостиницы». Были и другие случаи откровенного хамства по отношению к немолодому уже политику. Приводя факты недружелюбного отношения добровольцев к Родзянко, мемуарист И. Ф. Патронов отмечал, что причины революции, по мнению строевого офицерства, «были весьма просты: в революции виновата Государственная Дума, Родзянко, Милюков и прочие лидеры ее; в развале армии - Гучков, подписавший приказ №1, Керенский, издавший Декларацию прав. Оттого то неудержимая ненависть по отношению к подобным лицам проявлялась всегда в душе строевого офицерства… Винили, конечно, не Петров или Иванов, а тех, кто сказал им - делай, что хочешь, ныне свобода». Сам Корнилов, как вспоминал доброволец полковник И. Ф. Патронов, дружелюбно относился к Родзянко, считая, что тому просто не повезло: «Он освободил русский народ, и сам же первый поднял против него оружие». Уже после смерти Корнилова, деликатный Родзянко, возмущенный постоянными нападками против себя офицерства, подошел в станице Успенской к новому Командующему Армией - генералу Деникину: «До меня дошло, что офицеры считают меня главным виновником революции и всех последующих бед. Возмущаются и моим присутствием при армии. Скажите, Антон Иванович, откровенно, если я в тягость, то останусь в станице, а там уж что Бог даст». , как мог, успокоил старика, уговорив его не «обращать внимания на праздные речи». Однако места в политической жизни Добровольческой армии Родзянко не нашел и при Деникине, письма и предложения Родзянко Антону Ивановичу желательного для бывшего председателя бывшей Думы отклика не находили. В частности, как вспоминал Деникин, Родзянко совместно с проживавшими в Ростове и Новочеркасске общественными деятелями усиленно проводил идею созыва верховного совета из членов всех четырех Государственных Дум. Идея эта была сочтена Деникиным несвоевременной. Фактически Родзянко настоящего дела на белом Юге для себя не нашел.

«Через год я его встретил в Екатеринодаре при Деникине. Он имел уже вид не победителя, побежденного. Особенно у него приниженный вид был, когда я видел его последний раз: он сидел в прачечной 3-го разряда, в маленькой деревянной лачужке, пропитанный удушливыми прачечными парами; он ожидал свое белье, а ему особенно долго его не давали; он ругался, плевал на пол и имел весьма жалкий и желчный вид», - вспоминал мемуарист М. В. Шахматов. В статье-некрологе, посвященной Родзянко, справедливо писал: «При организации первого вооруженного сопротивления большевистскому захвату Родзянко был бы одиозной фигурой. Он это понял сам - и вместо Ростова очутился в Екатеринодаре. С Добровольческой армией он соединился в дни ее самых тяжелых испытаний, накануне смерти Корнилова. Соединился, но не слился. Ибо бывший председатель Государственной Думы, только что бывший слишком правым для зачинавшейся армии, опять оказался слишком левым для начавшего преобладать в ней настроения. Ненависть против революции - революции вообще, не различая течений в ней - распространилась и на Родзянку, который был причислен недоумевающими патриотами к преступным деятелям революции».

Последние годы в эмиграции

Покинув Россию в 1920 году, Родзянко жил в Сербии в крайней бедности. Скончался 24 января 1924 года. Кончина бывшего председателя Государственной Думы прошла для эмиграции практически не замеченной. Похоронен на Новом кладбище в Белграде.

Родзянко Михаил Владимирович

Потомственный дворянин, действительный статский советник, камергер, член Государственного совета, депутат Третьей и Четвертой Государственной Думы, в 1911-1917 гг. председатель Государственной Думы. Один из основателей Союза 17 октября.

Михаил Владимирович Родзянко родился 31 марта 1859 года в наследственном имении Попасное Новомосковского уезда Екатеринославской губернии, принадлежавшем семейству малороссийских помещиков, начало которому положил сотник Василий Иванович Родзянко, получивший «панство» в 1710 году. Несмотря на то, что род Родзянко не отличался особой знатностью и аристократизмом (всего за полтора века до рождения Михаила Васильевича его предки получили дворянство), к середине ХIХ века представители фамилии Родзянко сумели занять видное место в обществе.

Дед будущего председателя Государственной Думы Михаил Петрович Родзянко служил в Павлоградском гусарском полку, участвовал в войне 1812 года, за отвагу и воинскую доблесть был награжден Золотым крестом. Закончил свою карьеру генерал-майором корпуса жандармов. Бабушка, Екатерина Квашнина-Самарина, фрейлина высочайшего двора, долго возглавляла училище ордена святой Екатерины в Петербурге - весьма престижный пост для дамы.

Михаил Петрович Родзянко, герой войны 1812 года

Отец, Владимир Михайлович Родзянко, воспитывался в Пажеском корпусе и службу начал в аристократическом кавалергардском полку, где служили члены императорской фамилии. В 1868 году в чине генерал-майора он становится помощником начальника штаба корпуса жандармов и в 1879 году производится в генерал-лейтенанты. Генерал Родзянко был одним из богатейших помещиков юга России, вместе с братом он владел 17 тысячами десятин земли в Екатеринославской губернии. Мать, Мария Павловна, тоже происходила из военной семьи. Она была дочерью генерал-адъютанта Витовта и свято соблюдала традиции генеральского клана.

Генерал Витовт, дед М.В. Родзянко, на маневрах

Казалось бы, по семейной традиции для Михаила было уготовано одно будущее - военная карьера и, со временем, генеральские погоны. Во всяком случае, родители Миши Родзянко полагали именно так, и он по стопам отца поступил в Пажеский корпус и в 1878 году стал офицером кавалергардского полка. Однако через несколько лет, в 1882 году в чине поручика он оставил службу и был зачислен в запас, предпочитая военной карьере жизнь провинциального помещика. Он всегда любил родную Украину и в анкетах в графе "народность" писал: "малоросс".

По возвращении М.В. Родзянко в родную Екатеринославскую губернию начинается его общественная деятельность на различных выборных должностях в дворянских и земских организациях. В 1883 году М.В. Родзянко избирается новомосковским уездным собранием почетным мировым судьей. В январе 1884 года в личной жизни М.В. Родзянко произошло важное событие: он женился на княжне Анне Николаевне Голицыной, дочери сенатора и обер-гофмейстера императорского двора. От этого брака родилось трое сыновей.

Молодой помещик, хороший хозяин и примерный семьянин, Родзянко пользовался большим уважением в своем кругу. В 1886 году он становится предводителем дворянства Новомосковского уезда. В 1891 году Родзянко покидает эту должность и налаженную жизнь в южной Екатеринославской губернии и переселяется в имение Топорок, Новгородской губернии. Хозяйство в Топорке без должного присмотра не приносило дохода, и Михаил Васильевич решил пожить там, чтобы привести дела в порядок. Конечно, он и в Новгородской губернии не отказался от общественного поприща, работая в уездном и губернском земствах в качестве гласного.

Северные леса, река Мста, на берегу которой раскинулось его имение, весь неспешный уклад жизни новгородской провинции пришлись Михаилу Владимировичу по вкусу.

Старый навесной мост, сохранившийся в имении Родзянко Топорок

Родзянко строит в своем имении лесопильный завод, занимается благотворительностью и земской деятельностью, руководит церковным хором. В своем доме он устраивает праздники для окрестных ребятишек, рождественские елки с подарками, попечительствует церковно-приходской школе, строит на собственные средства больницу…

Но все же уединенная жизнь в глухом лесном уголке не дает настоящего выхода его энергии. А между тем, Родзянко не забывают при дворе - в 1892 году он был пожалован в звание камер-юнкера, а в 1899 - камергера. Высокое общественное положение требует и высокой отдачи. Вернувшись в Екатеринославскую губернию, он в качестве кандидата принимает участие в выборах председателя губернской земской управы и получает этот пост.

Приближается новый, ХХ век, век революционных потрясений, требующий от каждого определиться с собственными политическими пристрастиями - оставаться в стороне от политики было уже невозможно.

На почве занятий земской деятельностью Родзянко близко сходится с людьми, которые во многом разделяют его либеральные взгляды. С течением времени они встанут вместе с Родзянко у основания «Союза 17 октября». К ним можно отнести Д.Н. Шипова и М.А. Стаховича, будущих политиков, представляющих либеральную часть правого крыла российского политического спектра.

« Я всегда был и буду убежденным сторонником представительного строя на конституционных началах, который дарован России великим манифестом 17 октября 1905 года , - говорил он, - укрепление основ которого должно составить первую и непреложную заботу русского народного представительства ».

События 1905 года заставили многих людей, неравнодушно относившихся к судьбам родины, активно заняться политической деятельностью. М.В. Родзянко, возглавивший наряду с А.И. Гучковым партию октябристов, быстро приобретавшую популярность в обществе, выдвигается в число наиболее заметных политиков. В 1906-1907 годах он является членом Государственного совета, представляя там интересы земского движения.

В состав Первой и Второй Дум октябристы в качестве значительной сильной фракции не вошли. Впрочем, и сами Думы первого и второго созыва просуществовали недолго.

В 1907 году Родзянко прошел на выборах в Третью Думу. В связи с этим он принял решение сложить с себя полномочия члена Государственного совета, как и Гучков, его партийный соратник, вместе с которым Родзянко занял лидирующее положение во фракции октябристов. Гучков был во фракции октябристов первым лицом, а Родзянко - товарищем (заместителем) председателя фракции.

В Третьей Думе М.В. Родзянко занял еще один важный пост - ему предложили возглавить земельную комиссию. А вопрос о земле был наиболее острым и болезненным для того периода, и деятельность комиссии осложнялась множеством политических проблем и разногласий государственного масштаба. Октябристы в области земельных реформ поддержали политику П.А. Столыпина, у которого было много противников.

После того, как А.И. Гучков, разочаровавшись в столыпинских принципах, в знак протеста оставил пост председателя Государственной Думы, на эту должность был избран М.В. Родзянко. Он так «пришелся» на этот пост, что оставался бессменным председателем и в следующей, Четвертой Думе. Депутат Думы А.А. Ознобишин вспоминал в эмиграции: « В интересах справедливости, однако, должен сказать, что по росту, фигуре, осанке и голосу − лучшего председателя в Думе нельзя было найти и вообще заседания Родзянко вел хорошо и довольно беспристрастно » .

Другой депутат - профессор М.М. Новиков, при полном уважении к личности председателя, не мог не отметить и присущие Родзянко комические черты: « Председатель думы М.В. Родзянко обладал солидной внушительной внешностью. Он авторитетно и умело вёл собрания. Лишь при одном обстоятельстве он становился несколько комичным. Это было, когда слово предоставлялось социал-демократическому депутату. Я не знаю, почему, но эти депутаты, в отличие от теперешних большевистских вождей, казались людьми простоватыми и недалёкими. Они не произносили своих речей, а считывали с заранее приготовленной рукописи, что запрещалось думским наказом. Родзянко, как только замечал это, делал «стойку», т. е. внимательно присматривался, весь вытягивался вперёд, а иногда и вставая с места. Убедившись в том, что его подозрение справедливо, он останавливал оратора, напоминая ему думский наказ. Оратор, пробормотав несколько невнятных фраз, вновь обращался к рукописи, за что получал второе предостережение, а после третьего лишался слова ».

Социал-демократическая фракция Четвертой Государственной Думы. В центре (с пышной шевелюрой и усами) большевик Роман Малиновский, который впоследствии был разоблачен как полицейский провокатор

Однако не все думцы считали его «лучшим председателем».

П.Н. Милюков, стараясь соблюдать объективность в оценках, тем не менее оставил весьма противоречивую характеристику личности Родзянко:

«М.В. Родзянко мог бы поистине повторить про себя русскую пословицу: без меня женили. Первое, что бросалось в глаза при его появлении на председательской трибуне, было - его внушительная фигура и зычный голос. Но с этими чертами соединялось комическое впечатление, прилепившееся к новому избраннику. За раскаты голоса шутники сравнивали его с «барабаном», а грузная фигура вызвала кличку «самовара». За этими чертами скрывалось природное незлобие, и вспышки напускной важности, быстро потухавшие, дали повод приложить к этим моментам старинный стих:

Вскипел Бульон, потек во храм…

Бульон, конечно, с большой буквы - Готфрид Бульонский, крестоносец второго похода.

В сущности, Михаил Владимирович был совсем недурным человеком. Его ранняя карьера гвардейского кавалериста воспитала в нем патриотические традиции, создала ему некоторую известность и связи в военных кругах; его материальное положение обеспечивало ему чувство независимости. Особым честолюбием он не страдал, ни к какой «политике» не имел отношения и не был способен на интригу. На своем ответственном посту он был явно не на месте и при малейшем осложнении быстро терялся …Его нельзя было оставить без руководства, и это обстоятельство, вероятно, и руководило его выбором. За ним стояла небольшая группа октябристских «лидеров» во главе с главным оракулом, Николаем Вас. Савичем… »

Павел Николаевич Милюков

При всей природной незлобивости и несклонности к интригам, Родзянко ухитрился нажить немало врагов. «Царь его не любил; Мак лаков ненавидел, - писал П.Н. Милюков. - Но по своему положению Родзянко выдвигался на первый план в роли рупора Думы и общественного мнения. «Напыщенный и неумный», - говорил про него Маклаков. «Напыщенным» Родзянко не был; он просто и честно играл свою роль. Но … он «вскипал», надувался сознанием своей великой миссии и «тек во храм». «Неумен» он был; в своих докладах, как в своих воспоминаниях, он упрощал и утрировал положение - вероятно, и под влиянием Гучкова. Паникерство было ему свойственно… При всем том не считаться с ним было нельзя ».

В. Пуришкевич, любивший высмеивать своих коллег по Думе в язвительных эпиграммах, высказался по поводу избрания Родзянко на пост председателя Думы в поэтической форме:

«Варили, варили, варили овсянку —

Гадали, гадали — избрали Родзянку…

Мораль этой басни моей такова:
На полном безрыбьи и - рак голова »...

И все же, умело лавируя между фракциями и политическими группировками, М.В. Родзянко и в дальнейшем ежегодно переизбирался на пост председателя Думы.

Но это требовало и тонкой политической игры в отношении высших властей. Председатель совета министров В.Н. Коковцов, сменивший на этом посту Столыпина после трагической смерти Петра Аркадьевича, вспоминал:

«…все, что было правее кадетов, видимо, не знало, на какой ноге танцевать [после выборов в IV Думу]. Родзянко, всегда наружно выражавший большие симпатии ко мне, лично вовсе не появлялся… »

Что ж, заметил премьер-министр двойственность в отношении Родзянко к собственной персоне, или нет, - Михаил Владимирович упорно гнул свою линию.

Григорий Распутин

И все же в политической карьере М.В. Родзянко был очень сложный эпизод. Ему пришлось в 1911 году готовить для государя доклад по «распутинскому делу», а личность и деяния Распутина председатель Государственной Думы оценивал крайне негативно: «…Безграмотный, безнравственный, развратный мужик, сектант, человек порочный, явился как бы в роли всесильного временщика, котрого, к сожалению, часть общества поддерживала и окружила организованным кружком. Что хорошего могло сулить России такое мрачное явление? (…) Если бы дело ограничивалось исключительно увлечением императрицы Александры Федоровны воображаемым даром пророчества этого человека и гипнотической силой, облегчавшей ее нервное страдание и умерявшей ее страхи и опасения за свою семью, в особенности за жизнь наследника, то, конечно, это особой тревоги возбудить бы не могло. Но Распутин, завладев неограниченным доверием царской семьи, организовал (или вокруг него был организован) плотно спаянный кружок единомышленников, который сначала преследовал личные цели, а засим мало-помалу стал вмешиваться сначала в церковные, а затем и в государственные дела, устраняя популярных деятелей и заменяя их своими ставленниками. (…) Наконец, близость к царскому престолу заведомо безнравственного и развратного, безграмотного мужика, слава о безобразных похождениях которого гремела, очевидно, способна была в корне подорвать высокое чувство уважения и почитания верховной власти. Были темные слухи о том, что именно это и входило в план вдохновителей распутинского кружка… »
Неизвестно, на какую реакцию со стороны Родзянко рассчитывал государь, поручая ему столь щекотливое дело. Желал ли Николай Александрович объективного расследования, хотел ли ознакомиться с подлинными документами, или рассчитывал, что осторожный и дипломатичный Родзянко сумеет «нейтрализовать» подлинные результаты проверок и сделает угодные императорскому семейству выводы?
Родзянко, во всяком случае, решил действовать бескомпромиссно и воспользоваться выпавшим ему шансом «открыть глаза» царю.

Владимир Николаевич Коковцов

«…Государь приказал… достать из Синода дело по исследованию епископом Тверским, бывшим Тобольским, Антонием поступившего на Распутина обвинения в принадлежности его к секте хлыстов, - вспоминал премьер-министр В.Н. Коковцов. - Это дело… предано было государем генерал-адъютанту Дедюлину, с повелением отвезти его к председателю Государственной думы Родзянко для рассмотрения и представления затем непосредственно государю его личного заключения. Передавая это дело и высочайшее повеление Родзянко, Дедюлин прибавил на словах, что е.и.в. уверен, что Родзянко вполне убедится в ложности всех сплетен и найдет способ положить им конец. Кто посоветовал государю сделать этот шаг - я решительно не знаю; допускаю даже, что эта мысль вышла из недр самого Синода, но результат оказался совершенно противоположный тому, на который надеялся государь.
М.В. Родзянко немедленно распространил по городу весть об «оказанной ему государем чести», приехал ко мне [Коковцову] с необычайно важным видом и сказал, между прочим, что его смущает только одно: может ли он требовать разных документов, допрашивать свидетелей и привлекать к этому делу компетентных людей. Я посоветовал ему быть особенно осторожным, указавши на то, что всякое истребование документов и тем более расспросы посторонних людей составят уже предмет расследования, вызовут только новый шум и могут закончиться еще большим скандалом… он может нарваться на крупную неприятность и скомпрометировать то доверие, которое оказано монархом председателю Государственной думы.
Родзянко, по-видимому, внял моему голосу, но так как он все-таки сознавал, что справиться один с таким делом не может, то привлек к нему членов Думы Шубинского и Гучкова, и они втроем стали изучать дело и составлять всеподданнейший доклад… Родзянко рассказывал направо и налево о возложенном на него поручении и, не стесняясь, говорил, что ему суждено его докладом спасти государя и Россию от Распутина, носился со своим «поручением», показал мне однажды 2-3 страницы своего чернового доклада, составленного в самом неблагоприятном для Распутина смысле, и ждал лишь окончательной переписки его и личного своего доклада у государя…
Под влиянием всех рассказов Родзянко толки и сплетни не только не унимались, но росли и крепли. …Распутинский вопрос вырос во весь свой рост ».

Вдовствующая императрица Мария Федоровна с сыном-императором

Родзянко готовился к докладу у государя очень серьезно. Накануне он получил аудиенцию у вдовствующей императрицы-матери Марии Федоровны, попросившей ознакомить ее с результатами расследования. Запись о встрече со старшей императрицей Родзянко оставил для потомков:
«Разве это зашло так далеко?[ - спросила Мария Федоровна].
- Государыня, это вопрос династии. И мы, монархисты, больше не можем молчать. Я счастлив, ваше величество, что вы предоставили мне счастье видеть вас и вам говорить откровенно об этом деле. Вы меня видите крайне взволнованным мыслью об ответственности, которая на мне лежит. Я всеподданейше позволю себе просить вас дать мне ваше благословение.
Она посмотрела на меня своими добрыми глазами и взволнованно сказала, положив свою руку на мою:
- Господь да благословит вас.
Я уже уходил, когда она сделала несколько шагов и сказала:
- Но не делайте ему [Николаю II] слишком больно ».
От этого доклада ожидали много в самых разных кругах.

«Родзянко работал, вместе с приглашенными им… двумя сотрудниками, около 8-ми недель и, испросивши себе особую аудиенцию у государя, повез свое заключение в Царское Село. Вся Дума отлично знала, с чем поехал председатель, и нетерпеливо ожидала возвращения его. Кулуары шевелились как муравейник, и целая толпа членов Думы ожидала Родзянку в его кабинете к моменту возвращения. Результат его доклада этой толпе не оправдал ее ожидания. Как всегда, последовал полный пересказ о том, что «ему сказано», что он ответил, «какие взгляды высказал», «какое глубокое впечатление, видимо, произвели его слова», «каким престижем несомненно пользуется имя Государственной Думы наверху, несмотря на личную нелюбовь и интриги придворной камарильи», - все это повторилось и на этот раз, как повторялось много раз и прежде, но по главному вопросу - о судьбе письменного доклада о Распутине, - последовал лаконический ответ: «Я представил мое заключение, государь был поражен объемом моего доклада, изумился, как мог я в такой короткий срок выполнить столь объемистый труд, несколько раз горячо благодарил меня и оставил доклад у себя, сказавши, что пригласит меня особо, как только успеет ознакомиться с ним».
Но дни быстро проходили за днями, а приглашение не следовало. Родзянко со мной [Коковцовым] не заговаривал об этом, хотя мне приходилось не раз бывать в Думе за эту пору» . …
Сам Родзянко признавался в своих воспоминаниях:
«У меня образовался целый том обличительных документов. Если бы десятая доля только того материала, который был в моем распоряжении, была истиной, то и этого было бы довольно для производства следствия и предания суду Распутина. Ко мне как к председателю Государственной Думы отовсюду неслись жалобы и обличения преступной деятельности этого господина ».
Но император проигнорировал доклад председателя Думы. На просьбы М.В. Родзянко о повторной аудиенции государь ответил: «Прошу… передать председателю думы, что я принять его не могу и не вижу в этом надобности, так как полторы недели назад я его принимал ».
Распутин по-прежнему оставался в касте неприкасаемых.

Продолжение следует.