Биография. Творчество Молла Панах Вагифа: обращение к темам любви и красоты человека Молла панах вагиф биография

Ранний этап жизни

Молла Панах Вагиф родился в первой половине XVIII века в селении Гыраг Салахлы в семье Мехти-аги и Аг-гыз. Точная дата рождения поэта не установлена. По косвенным данным годом его рождения называется 1717 год ; Рзакулибек и А. Берже полагают, что Вагиф родился несколько позже . С юных лет он обучался у некоего Шафи-эфенди, овладел арабским и персидским языками. Помимо этого будущий поэт интересовался астрономией, приобрёл навыки зодчего. Ввиду частых феодальных междоусобиц, которые вспыхивали на границе с Грузией, примерно в 1759 году жители ряда сёл Казаха переселились в Карабахское ханство . В их числе оказалась и семья Вагифа. Вначале он проживал в селении Тертербасар, где занимался преподаванием, вслед за этим он открывает школу в Шуше , где продолжает учить детей .

Примерно в 1769-1770 гг. Молла Панах оказался при дворе карабахского хана. По рассказу Рзакулибека, проживая в Шуше, Вагиф подружился со многими влиятельными людьми, в числе которых оказался Мирза Вели Бахарлы. Последний был доверенным лицом карабахского Ибрагим Халил-хана . Мирза Вели Бахарлы удивился, когда Мола Панах Вагиф заранее сообщил ему о предстоящем лунном затмении и землетрясении, о чём он поведал хану. Тот встретился с Вагифом и, оценив его познания, решил привлечь к управлению ханством. Вначале Вагифа назначили церемониймейстером, а позже он стал главным везирем, пробыв на этой должности до конца своих дней .

Находясь на посту везиря, Вагиф принимал участие в строительстве многих объектов в Шуше. Карадаги пишет, что «покойны Молла Панах» был руководителем всех работ, связанных как с личными постройками хана и его детей, так и с возведением городской стены и ограды. По сообщению А. Берже: «Вагиф был особенно известен как опытный инженер. Ханский дворец в Шуше, жилые здания и крепостные стены были построены им» . Популярность Молла Панаха была настолько велика, что по сей день бытует поговорка: «Не всякий грамотей может стать Молла Панахом» .

На посту везиря Вагиф проявил незаурядные способности дипломата. При его участии был заключён оборонительный союз между Карабахом , Грузией , Талышским и Эриванским ханствами против Ирана . Он же был инициатором переговоров с Россией , имевших целью заручиться её поддержкой .

Поход Ага Мухаммед-шаха. Гибель

Творчество

Своей весенней красотой цветок любой затмила ты.
Прекрасным станом ствол живой тубы святой затмила ты.

Красавица вселенной всей - пыль под сандалией твоей.
Над Искандаровой главой серп золотой затмила ты.

Благоуханье кос твоих дороже мира для меня.
Небесный мир передо мной и мир земной затмила ты.

Я - раб дуги твоих бровей, мне больше нет пути в михраб, -
Каабы свет, свет божества, день огневой затмила ты!

Произведения Вагифа в рукописях не сохранились. Впоследствии они были собраны по отдельным записям или из уст певцов. Первый сборник стихов Вагифа был издан в 1856 году М. Ю. Нерсесовым в Темир-Хан-Шуре (ныне - Буйнакск). Собиранием стихов Вагифа усиленно занимался и Мирза Фатали Ахундов . Первое наиболее полное их собрание было издано в 1945 году (русский перевод ) .

Поэтическое творчество Вагифа, открывшее новую страницу в азербайджанской поэзии, было близко к народу. Лирика поэта жизнерадостна; Вагиф трезво судит о реальной жизни, а её невзгоды стремится преодолеть силой разума, находя философский смысл даже в скорбях. Высшую награду человеку Вагиф видел в земной, почти языческой любви. В отличие от поэтов-романтиков, воспевавших возвышенно-жертвенную любовь к идеальной красавице, Вагиф поэтизирует наслаждение, создаёт образы вполне реальных красавиц, весёлых проказниц («Фиалка», «Двух красавиц я славлю», «Грудь упругая прекрасна») .

В поздние годы в стихах Вагифа чувствуется мотив превратности судьбы (бессилие человека перед лицом рока, провидения), обычный для средневековой восточной лирики («Видади, ты на чёрствые эти сердца погляди»). Горечью пропитана философская лирика («Кто совершенен, того постигают напасти судьбы»), проникнутая также ироническим отношением к миру обмана и зла («Я правду искал, но правды снова и снова нет») .

Напишите отзыв о статье "Вагиф, Молла Панах"

Примечания

Карягды, Джалал Магеррам оглы // Художники народов СССР: биобиблиографический словарь. - Искусство , 1995. - С. 282 .
Оригинальный текст (рус.)

Среди его монументально-декоративных работ статуи - «Колхозник» (железобетон, 1939, Самур-Дивичинский канал, АэССР), «Поэт, государственный деятель XVIII в. Молла Панах Вагиф» (цемент, 1940, лоджия Музея азербайджанской литературы, Баку) и «Колхозница»…
Вагиф, Молла Панах // Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров . - 3-е изд. - М . : Советская энциклопедия, 1969-1978.
, с. 12-13.
, с. 13.
, с. 14-15.
, с. 18-19.
, с. 15.
, с. 38-39.
, с. 13.
Советский Нагорный Карабах: торжество ленинской национальной политики. - Баку: Азербайджанское гос. изд-во, 1983. - С. 115.
, с. 15, 17.
Сумбатзаде А. С. Азербайджанская историография XIX-XX веков. - Баку: Элм, 1987. - С. 21.

Ссылки

Вагиф Молла Панах - статья из Большой советской энциклопедии .

Литература

Дадашзаде А. Певец жизни (Раздумья о Вагифе). - Баку: Изд-во АН Азербайджанской ССР, 1968.
Караев Я. Вагиф. Очерк творчества. - Баку: Язычы, 1984.

Отрывок, характеризующий Вагиф, Молла Панах

Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.
– Ах, народ этот! – говорил граф, покачивая головой.
Старый кучер Ефим, с которым одним только решалась ездить графиня, сидя высоко на своих козлах, даже не оглядывался на то, что делалось позади его. Он тридцатилетним опытом знал, что не скоро еще ему скажут «с богом!» и что когда скажут, то еще два раза остановят его и пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется к нему в окно и попросит его Христом богом ехать осторожнее на спусках. Он знал это и потому терпеливее своих лошадей (в особенности левого рыжего – Сокола, который бил ногой и, пережевывая, перебирал удила) ожидал того, что будет. Наконец все уселись; ступеньки собрались и закинулись в карету, дверка захлопнулась, послали за шкатулкой, графиня высунулась и сказала, что должно. Тогда Ефим медленно снял шляпу с своей головы и стал креститься. Форейтор и все люди сделали то же.
– С богом! – сказал Ефим, надев шляпу. – Вытягивай! – Форейтор тронул. Правый дышловой влег в хомут, хрустнули высокие рессоры, и качнулся кузов. Лакей на ходу вскочил на козлы. Встряхнуло карету при выезде со двора на тряскую мостовую, так же встряхнуло другие экипажи, и поезд тронулся вверх по улице. В каретах, коляске и бричке все крестились на церковь, которая была напротив. Остававшиеся в Москве люди шли по обоим бокам экипажей, провожая их.
Наташа редко испытывала столь радостное чувство, как то, которое она испытывала теперь, сидя в карете подле графини и глядя на медленно подвигавшиеся мимо нее стены оставляемой, встревоженной Москвы. Она изредка высовывалась в окно кареты и глядела назад и вперед на длинный поезд раненых, предшествующий им. Почти впереди всех виднелся ей закрытый верх коляски князя Андрея. Она не знала, кто был в ней, и всякий раз, соображая область своего обоза, отыскивала глазами эту коляску. Она знала, что она была впереди всех.
В Кудрине, из Никитской, от Пресни, от Подновинского съехалось несколько таких же поездов, как был поезд Ростовых, и по Садовой уже в два ряда ехали экипажи и подводы.
Объезжая Сухареву башню, Наташа, любопытно и быстро осматривавшая народ, едущий и идущий, вдруг радостно и удивленно вскрикнула:
– Батюшки! Мама, Соня, посмотрите, это он!
– Кто? Кто?
– Смотрите, ей богу, Безухов! – говорила Наташа, высовываясь в окно кареты и глядя на высокого толстого человека в кучерском кафтане, очевидно, наряженного барина по походке и осанке, который рядом с желтым безбородым старичком в фризовой шинели подошел под арку Сухаревой башни.
– Ей богу, Безухов, в кафтане, с каким то старым мальчиком! Ей богу, – говорила Наташа, – смотрите, смотрите!
– Да нет, это не он. Можно ли, такие глупости.
– Мама, – кричала Наташа, – я вам голову дам на отсечение, что это он! Я вас уверяю. Постой, постой! – кричала она кучеру; но кучер не мог остановиться, потому что из Мещанской выехали еще подводы и экипажи, и на Ростовых кричали, чтоб они трогались и не задерживали других.
Действительно, хотя уже гораздо дальше, чем прежде, все Ростовы увидали Пьера или человека, необыкновенно похожего на Пьера, в кучерском кафтане, шедшего по улице с нагнутой головой и серьезным лицом, подле маленького безбородого старичка, имевшего вид лакея. Старичок этот заметил высунувшееся на него лицо из кареты и, почтительно дотронувшись до локтя Пьера, что то сказал ему, указывая на карету. Пьер долго не мог понять того, что он говорил; так он, видимо, погружен был в свои мысли. Наконец, когда он понял его, посмотрел по указанию и, узнав Наташу, в ту же секунду отдаваясь первому впечатлению, быстро направился к карете. Но, пройдя шагов десять, он, видимо, вспомнив что то, остановился.
Высунувшееся из кареты лицо Наташи сияло насмешливою ласкою.
– Петр Кирилыч, идите же! Ведь мы узнали! Это удивительно! – кричала она, протягивая ему руку. – Как это вы? Зачем вы так?
Пьер взял протянутую руку и на ходу (так как карета. продолжала двигаться) неловко поцеловал ее.
– Что с вами, граф? – спросила удивленным и соболезнующим голосом графиня.
– Что? Что? Зачем? Не спрашивайте у меня, – сказал Пьер и оглянулся на Наташу, сияющий, радостный взгляд которой (он чувствовал это, не глядя на нее) обдавал его своей прелестью.
– Что же вы, или в Москве остаетесь? – Пьер помолчал.
– В Москве? – сказал он вопросительно. – Да, в Москве. Прощайте.
– Ах, желала бы я быть мужчиной, я бы непременно осталась с вами. Ах, как это хорошо! – сказала Наташа. – Мама, позвольте, я останусь. – Пьер рассеянно посмотрел на Наташу и что то хотел сказать, но графиня перебила его:
– Вы были на сражении, мы слышали?
– Да, я был, – отвечал Пьер. – Завтра будет опять сражение… – начал было он, но Наташа перебила его:
– Да что же с вами, граф? Вы на себя не похожи…
– Ах, не спрашивайте, не спрашивайте меня, я ничего сам не знаю. Завтра… Да нет! Прощайте, прощайте, – проговорил он, – ужасное время! – И, отстав от кареты, он отошел на тротуар.
Наташа долго еще высовывалась из окна, сияя на него ласковой и немного насмешливой, радостной улыбкой.

Пьер, со времени исчезновения своего из дома, ужа второй день жил на пустой квартире покойного Баздеева. Вот как это случилось.
Проснувшись на другой день после своего возвращения в Москву и свидания с графом Растопчиным, Пьер долго не мог понять того, где он находился и чего от него хотели. Когда ему, между именами прочих лиц, дожидавшихся его в приемной, доложили, что его дожидается еще француз, привезший письмо от графини Елены Васильевны, на него нашло вдруг то чувство спутанности и безнадежности, которому он способен был поддаваться. Ему вдруг представилось, что все теперь кончено, все смешалось, все разрушилось, что нет ни правого, ни виноватого, что впереди ничего не будет и что выхода из этого положения нет никакого. Он, неестественно улыбаясь и что то бормоча, то садился на диван в беспомощной позе, то вставал, подходил к двери и заглядывал в щелку в приемную, то, махая руками, возвращался назад я брался за книгу. Дворецкий в другой раз пришел доложить Пьеру, что француз, привезший от графини письмо, очень желает видеть его хоть на минутку и что приходили от вдовы И. А. Баздеева просить принять книги, так как сама г жа Баздеева уехала в деревню.
– Ах, да, сейчас, подожди… Или нет… да нет, поди скажи, что сейчас приду, – сказал Пьер дворецкому.
Но как только вышел дворецкий, Пьер взял шляпу, лежавшую на столе, и вышел в заднюю дверь из кабинета. В коридоре никого не было. Пьер прошел во всю длину коридора до лестницы и, морщась и растирая лоб обеими руками, спустился до первой площадки. Швейцар стоял у парадной двери. С площадки, на которую спустился Пьер, другая лестница вела к заднему ходу. Пьер пошел по ней и вышел во двор. Никто не видал его. Но на улице, как только он вышел в ворота, кучера, стоявшие с экипажами, и дворник увидали барина и сняли перед ним шапки. Почувствовав на себя устремленные взгляды, Пьер поступил как страус, который прячет голову в куст, с тем чтобы его не видали; он опустил голову и, прибавив шагу, пошел по улице.
Из всех дел, предстоявших Пьеру в это утро, дело разборки книг и бумаг Иосифа Алексеевича показалось ему самым нужным.
Он взял первого попавшегося ему извозчика и велел ему ехать на Патриаршие пруды, где был дом вдовы Баздеева.
Беспрестанно оглядываясь на со всех сторон двигавшиеся обозы выезжавших из Москвы и оправляясь своим тучным телом, чтобы не соскользнуть с дребезжащих старых дрожек, Пьер, испытывая радостное чувство, подобное тому, которое испытывает мальчик, убежавший из школы, разговорился с извозчиком.
Извозчик рассказал ему, что нынешний день разбирают в Кремле оружие, и что на завтрашний народ выгоняют весь за Трехгорную заставу, и что там будет большое сражение.
Приехав на Патриаршие пруды, Пьер отыскал дом Баздеева, в котором он давно не бывал. Он подошел к калитке. Герасим, тот самый желтый безбородый старичок, которого Пьер видел пять лет тому назад в Торжке с Иосифом Алексеевичем, вышел на его стук.
– Дома? – спросил Пьер.
– По обстоятельствам нынешним, Софья Даниловна с детьми уехали в торжковскую деревню, ваше сиятельство.
– Я все таки войду, мне надо книги разобрать, – сказал Пьер.
– Пожалуйте, милости просим, братец покойника, – царство небесное! – Макар Алексеевич остались, да, как изволите знать, они в слабости, – сказал старый слуга.
Макар Алексеевич был, как знал Пьер, полусумасшедший, пивший запоем брат Иосифа Алексеевича.
– Да, да, знаю. Пойдем, пойдем… – сказал Пьер и вошел в дом. Высокий плешивый старый человек в халате, с красным носом, в калошах на босу ногу, стоял в передней; увидав Пьера, он сердито пробормотал что то и ушел в коридор.
– Большого ума были, а теперь, как изволите видеть, ослабели, – сказал Герасим. – В кабинет угодно? – Пьер кивнул головой. – Кабинет как был запечатан, так и остался. Софья Даниловна приказывали, ежели от вас придут, то отпустить книги.
Пьер вошел в тот самый мрачный кабинет, в который он еще при жизни благодетеля входил с таким трепетом. Кабинет этот, теперь запыленный и нетронутый со времени кончины Иосифа Алексеевича, был еще мрачнее.
Герасим открыл один ставень и на цыпочках вышел из комнаты. Пьер обошел кабинет, подошел к шкафу, в котором лежали рукописи, и достал одну из важнейших когда то святынь ордена. Это были подлинные шотландские акты с примечаниями и объяснениями благодетеля. Он сел за письменный запыленный стол и положил перед собой рукописи, раскрывал, закрывал их и, наконец, отодвинув их от себя, облокотившись головой на руки, задумался.
Несколько раз Герасим осторожно заглядывал в кабинет и видел, что Пьер сидел в том же положении. Прошло более двух часов. Герасим позволил себе пошуметь в дверях, чтоб обратить на себя внимание Пьера. Пьер не слышал его.
– Извозчика отпустить прикажете?
– Ах, да, – очнувшись, сказал Пьер, поспешно вставая. – Послушай, – сказал он, взяв Герасима за пуговицу сюртука и сверху вниз блестящими, влажными восторженными глазами глядя на старичка. – Послушай, ты знаешь, что завтра будет сражение?..
– Сказывали, – отвечал Герасим.
– Я прошу тебя никому не говорить, кто я. И сделай, что я скажу…
– Слушаюсь, – сказал Герасим. – Кушать прикажете?
– Нет, но мне другое нужно. Мне нужно крестьянское платье и пистолет, – сказал Пьер, неожиданно покраснев.
– Слушаю с, – подумав, сказал Герасим.
Весь остаток этого дня Пьер провел один в кабинете благодетеля, беспокойно шагая из одного угла в другой, как слышал Герасим, и что то сам с собой разговаривая, и ночевал на приготовленной ему тут же постели.
Герасим с привычкой слуги, видавшего много странных вещей на своем веку, принял переселение Пьера без удивления и, казалось, был доволен тем, что ему было кому услуживать. Он в тот же вечер, не спрашивая даже и самого себя, для чего это было нужно, достал Пьеру кафтан и шапку и обещал на другой день приобрести требуемый пистолет. Макар Алексеевич в этот вечер два раза, шлепая своими калошами, подходил к двери и останавливался, заискивающе глядя на Пьера. Но как только Пьер оборачивался к нему, он стыдливо и сердито запахивал свой халат и поспешно удалялся. В то время как Пьер в кучерском кафтане, приобретенном и выпаренном для него Герасимом, ходил с ним покупать пистолет у Сухаревой башни, он встретил Ростовых.

1 го сентября в ночь отдан приказ Кутузова об отступлении русских войск через Москву на Рязанскую дорогу.

Молла Панах Вагиф – первый визирь Гарабахского ханства, известный политический и общественный деятель Азербайджана XVIII века, один из выдающихся поэтов Азербайджана, создатель новой, близкой к народному творчеству, реалистической школы, оказавшей огромное влияние на дальнейшее развитие азербайджанской поэзии.
Молла Панах Вагиф родился 6 апреля 1717 года в селе Салахлы ныне Газахского района (ныне Газахский район) в крестьянской семье. Получил хорошее образование, знал персидский и арабские языки, музыку, архитектуру, математику. Учёность Вагифа получила известность далеко за пределами его Азербайджана. В народе сложилась поговорка: ≪Не всякий, кто учится, может стать Моллой Панахом Вагифом≫.
Вагиф занимался преподавательской деятельностью в медресе при мечети (именно с этим связана приставка к имени поэта ≪молла≫) в городе Газах, а затем в Гарабахе. Слава поэта дошла до правителя Гарабаха Ибрагим Халил-хана, и тот пригласил Вагифа во дворец и назначил визирем. На этом посту Вагиф проявил незаурядные способности дипломата. При его участии был заключён оборонительный союз между Гарабахом, Грузией, Талышским и Эриванским ханствами против Ирана. Он же был инициатором переговоров с Россией, имевших целью заручиться её поддержкой. Вагиф серьезно изучал астрономию и с успехом использовал свои знания как на практике, для предсказаний затмений и календарных выкладок, так и для астрологических изысканий. Достаточно хорошо Вагиф владел и практической математикой и использовал эти знания при строительстве ханского дворца, жилых домов и крепостных стен в Шуше. Обладая обширной библиотекой, Вагиф непрерывно занимался самообразованием. Он заметно выделялся своей ученостью среди дворцовой знати и интеллигенции Шуши и оправдал свой поэтический псевдоним Вагиф (≪Сведущий≫).
Произведения поэта были собраны впоследствии по отдельным записям или из уст певцов. Первый сборник стихов Вагифа был издан в 1856 году Мирзой Юсифом в Темир-Хан-Шуре (ныне Буйнакск). Затем Мирза Фатали Ахундов собрал богатый материал и передал его видному востоковеду Адольфу Берже, который издал их в 1867 году в Лейпциге. Одновременно творчеством Вагифа заинтересовался составляющий большую антологию азербайджанской поэзии муфтий Закавказья Гусейн Эфенди Гаибов, потомок известного поэта Видади, близкого друга Вагифа. Хотя Гаибов свои рукописи не опубликовал, его материалами до сих пор пользуются многие литературоведы. Наконец, последний раз в дореволюционный период его произведения были изданы редактором газеты ≪Новая жизнь≫ Гашим-беком Везировым. После революции для сбора и публикации сочинений Вагифа очень много сделал Салман Мумтаз. Первое наиболее полное их собрание было издано в 1945 году (русский перевод 1949 г.). В 1982 году на могиле поэта в Шуше был воздвигнут мавзолей.
В своей поэзии Вагиф использует все классические формы восточной поэзии. Однако особое место занимает поэтическая форма –гошма, взятая им из народного творчества. Язык этих стихов предельно приближен к народному. До минимума сведено заимствование арабских и фарсидских слов. Вагиф вырос в ашугской среде и прекрасно знал вкусы и потребности аудитории.
Увлечение этой поэтической формой положительно повлияло на содержание и язык стихов классических форм. Любовь в стихах Вагифа окончательно освобождается от суфийско-мистической символики, присущей в какой-то степени большинству азербайджанских средневековых поэтов. Поэт воспевает наслаждение жизнью, красоту возлюбленной, горечь разлуки и радости встреч. К концу жизни в творчестве поэта начинают преобладать глубоко философские, обличительные стихи о смысле жизни и бренности мира.

Я правду искал, но правды снова и снова нет.
Все подло, лживо и криво – на свете прямого нет.
Друзья говорят – в их речи правдивого слова нет,
Ни верного, ни родного, ни дорогого нет.
Брось на людей надежду – решенья иного нет.

Все вместе и каждый порознь, нищий, царь и лакей –
Каждый из них несчастлив в земной юдоли своей.
Их всех сожрала повседневность, оторванность от людей,
И сколько бы я ни слушал бесчисленных их речей –
В них, кроме лжи и неправды, смысла второго нет.

Странный порядок в силу у сильных мира вступил:
Чье бы печальное сердце ты ни развеселил, –
Оно тебе злом отплатит, отплатит по мере сил, –
Им неприятен всякий, кто доброе совершил...
На целом огромном свете мне друга родного нет.

Ученый и с ним невежда, учитель и ученик –
Снедаемы все страстями, в плену у страстей одних.
Истина всюду пала, грех повсюду проник,
Кто в молл и шейхов поверит, тот ошибется в них.
Ни в одном человеке чувства святого нет.

Всякий чего-то ищет, погонею поглощен,
Ищут себе престолов, венцов, диадем, корон.
Шах округляет земли – за ними в погоне он.
Влюбленный бежит за тою, в которую он влюблен.
Ни радости нет на свете, ни прочного крова нет.

Алхимиками я сделал множество гончаров.
В золото обращал я прах забытых гробов,
Из щебня я делал яхонт, с камня срывал покров,
В бриллианты мог превращать я бляхи на шеях ослов,
Признанья искал – но мир мне ответил сурово: нет!

Тот, кто дворец Джамшида в развалины превратил,
Тот веселье и счастье безжалостно поглотил.
Нет никого, кто б в горе кровь свою не пролил,
Сам я не раз жестокой судьбою испытан был.
Повсюду царство коварства – и царства другого нет.

Ты на людей, как солнце, свой излучаешь свет –
Помни, что слов признанья в радостной вести нет.
Честь, благородство, стыдливость давно уж утратил свет.
Услышали мы, что где-то найден честности след,
Я долго искал и знаю: чувства такого нет.

Я мир такой отвергаю, он в горле стал поперек,
Он злу и добру достойного места не приберег.
В нем благородство тщетно: потворствует подлым рок,
Щедрости нет у богатых – у щедрых пуст кошелек.
И ничего в нем, кроме насилия злого, – нет.

Я видел конец надежды, мечтаний конец пустой,
Конец богатства и славы с их земной суетой,
Конец увлеченья женской невянущей красотой,
Конец и любви, и дружбы, и преданности святой.
Я знаю, что совершенства и счастья людского нет.

Потухли глаза, старею, жизнь черней и черней.
Сколько красавиц мимо прошло за тысячи дней!
Дурною была подруга – погублено счастье с ней!
Аллах, одари Вагифа милостию своей:
Ведь, кроме тебя, на свете друзей у больного нет.

Перевод Константина СИМОНОВА

Видади, ты на черствые эти сердца погляди,
И на время, что мчится вперед без конца, погляди!

На судьбу, что злодея внезапно сравняла с землей,
И на праведный гнев, на десницу творца погляди!

На бессилье того, чей светильник под утро угас,
А вчера вызывал поклоненье льстеца, – погляди!

И на эту надменную голову, павшую в прах,
Ей уже не носить золотого венца, – погляди!

На того, кто меня без пощады казнить повелел,
На того, кто его превратил в мертвеца, погляди!

Для доски гробовой нужно шаху четыре гвоздя,
На того, кто от гибели спас кузнеца, погляди!

Пусть примером паденья послужит Ага-Мухаммед,
Опустели роскиошные стены дворца, – погляди!

Не гляди на подругу и друга, на сына и дочь.
На творца всемогущего, как на отца, погляди!

О Вагиф, пред очами твоими пророк Мухаммед,
На избранника божьего и мудреца погляди!

Перевод В.ПОТАПОВОЙ

Задержите в полете удар крыла:
Слово есть у меня для вас, журавли,
Вереница ваша откуда летит?
Начинайте об этом рассказ, журавли.

Очарован вами высокий Багдад,
Он прилету вашему будет рад.
Вы широкими крыльями бейте в лад,
Не роняйте перо в этот раз, журавли.

Я с возлюбленной милой давно разлучен,
Словно бабочка, я красотой сожжен.
Я ищу кареглазую среди жен.
Не видали ль вы этих глаз, журавли?

Полюбил я сурьму этих карих очей.
Пусть не сглазят и в темноте ночей,
Пусть минует вас сокол, глядите зорчей!
Я хочу, чтоб вас случай спас, журавли!

Ваша дикая песня нежна, нежна,
И душа моя радостью обновлена.
И Вагифа душа высоко взметена,
Чтобы вечно лететь возле вас, журавли!

Перевод Владимира ЛУГОВСКОГО

Женщина, что сердцем хороша, –
Век пройдет, – она бледней не станет.
Если, словно лал, светла душа,
От невзгод она темней не станет.

Благородной красота верна,
Стройная – не сгорбится она.
Если добротой одарена,
Не изменит, холодней не станет.

Кровь ее девически чиста,
Ярче свежих роз ее уста.
Стрел острей ресницы… Лет до ста
Ранящая сталь слабей не станет.

Страшно ль совершенной жить сто лет!
Пусть уже в движеньях силы нет,
Но в глазах горит все тот же свет.
Обаянье меньше в ней не станет.

Истинное счастье – не забудь –
В той, что знает страсти скорбный путь:
К девушкам, Вагиф, не надо льнуть,
А не то спокойных дней не станет.

Перевод Марии ПЕТРОВЫХ

Своей весенней красотой цветок любой затмила ты.
Прекрасным станом ствол живой тубы святой затмила ты.

Красавица вселенной всей – пыль под сандалией твоей.
Над Искандаровой главой серп золотой затмила ты.

Благоуханье кос твоих дороже мира для меня.
Небесный мир передо мной и мир земной затмила ты.

Я – раб дуги твоих бровей, мне больше нет пути в михраб, –
Каабы свет, свет божества, день огневой затмила ты!

И если страждет, как Меджнун, Вагиф и гибнет, как Фархад,
Лейли - сияющей душой, Ширин - красой затмила ты.

Перевод Владимира ДЕРЖАВИНА

Если милая приходит, с чем сравнится счастье это?
Целовать ее и слышать юной крови жаркий ток,
Видеть круглый подбородок перламутрового цвета,
Отсвет утреннего солнца – золотой румянец щек.

Лебедь белая дивится шее девичьей лебяжьей.
Я стою вблизи потока изнывающий от жажды.
Ты была небесной феей рождена на свет однажды,
Но затмила красотою фею-мать в недолгий срок.

Грудь округлая прекрасна, тело знойное прекрасно.
И лицо твое в улыбке и спокойно, и прекрасно.
Кипарис ты мой высокий, тополь стройный и прекрасный,
Эти царственные плечи для блаженства создал бог!

Губы – алые кораллы, зубы – жемчуга сиянье.
Ах, зачем меня решила вдруг отдать на осмеянье!
Ты особенно красива в этом ярком одеянье,
И к лицу тебе, плутовка, твой оранжевый платок.

Если б скорбного Вагифа полюбила дорогая,
То болезнь его мгновенно излечила дорогая,
Если б дом мой потаенно посетила дорогая,
Чтоб лицо ее и руки целовать я вечно мог!

Перевод Татьяны СТРЕШНЕВОЙ

Кто заболеет любовью к рассыпанным локонам – тот
В ямочкн нежных ланит, как в колодец Юсуф, попадет.

Кто совершенен, того постигают напасти судьбы,
Так полнолунья краса постепенно к ущербу идет.

Сильному духом – арена страданья, разлука, тюрьма,
Лишь негодяй, недостойный, не ведая скорби, живет.

Чистым и ярко блестящим выходит из горна металл.
Пламя металл от изъянов очистит, но угли пожрет.

Вот рассыпаются кудри, скрывая любимой лицо,
Ибо лицо, как предатель, смятенье души выдает.

Клады таятся в развалинах, так же для чистых душой
Часто бывает прибежищем всяческой скверны оплот.

Так же, как черная родинка прекрасноликой к лицу,
Радость украшена грустью и праздник - годиной забот.

О Видади! На мученья разлуки тебя и меня,
Словно Юсуфа-Канана, жестокий обрек небосвод.

Ты ж для любви, для цепей ее стар, – отойди, Видади!
Пусть молодой их Вагиф за тебя, за себя понесет.

Перевод Владимира ДЕРЖАВИНА

Я мечтой к кудрям прикован, ароматным, как цветок.
От любви изнемогаю, стан согнулся, взор поблек.

Если будет живописец рисовать ее портрет, –
Я хочу стать тонкой кистью, чтоб коснуться нежных щек.

Будто облако восхода на челе ее горит.
Лебедь белая, не бойся, насмерть ранен злой стрелок.

Ты меня околдовала – стал я пленником твоим,
Без тебя, как месяц в небе, я блуждаю одинок.

Я – Вагиф, мне нет спасенья, гибель родинки сулят …
Ради ямочки на щечке мукам я себя обрек.

Перевод Татьяны СТРЕШНЕВОЙ

Родиной Вагифа называл селение Гасансу (англ.) русск. , близ Акстафы . Но в то же время он отмечал, что по некоторым сведениям родиной поэта считается селение Салахлы . Точная дата рождения поэта не установлена. По косвенным данным годом его рождения называется 1717 год ; Рзакулибек и А. Берже полагают, что Вагиф родился несколько позже . И. Джахангиров и С. Мумтаз писали, что Вагиф родился примерно в 1733 году в Гыраг Салахлы , возле Казаха .

С юных лет он обучался у некоего Шафи-эфенди, овладел арабским и персидским языками. Помимо этого будущий поэт интересовался астрономией, приобрёл навыки зодчего. Ввиду частых феодальных междоусобиц, которые вспыхивали на границе с Грузией, примерно в 1759 году жители ряда сёл Казаха переселились в Карабахское ханство . В их числе оказалась и семья Вагифа. Вначале он проживал в селении Тертербасар, где занимался преподаванием, вслед за этим он открывает школу в Шуше , где продолжает учить детей . В Шуше он основал махалле Саатлы, куда вместе с ним переселились 17 семей из рода Саатлы .

По словам придворного историографа Мирзы Джамала , Вагиф пользовался «большой известностью и популярностью как мудрый и опытный визирь» . Абрахам Бекназарянц, который был придворным Ага Мухаммад-шаха , называл Молла Панаха духовным вождём карабахских тюрок (азербайджанцев) . Последующие азербайджанские историки XIX века, являющиеся уроженцами Карабаха, утверждали, что Молла Панах Вагиф пользовался большим авторитетом у Ибрагим Халил-хана . Так, Мирза Адигёзал-бек называл Вагифа «главным секретарём и собеседником, ведающим всеми делами страны, прочной опорой... государства» . Карадаги говорил: «покойный Ибрагим-хан считал Молла Панаха способным к любому делу, всегда относился к нему как к самому дорогому другу и прислушивался к его советам» . По сообщению Мир Мехти Хазани , Молла Панах был

Находясь на посту везиря, Вагиф принимал участие в строительстве многих объектов в Шуше. Карадаги пишет, что «покойны Молла Панах» был руководителем всех работ, связанных как с личными постройками хана и его детей, так и с возведением городской стены и ограды. По сообщению А. Берже: «Вагиф был особенно известен как опытный инженер. Ханский дворец в Шуше, жилые здания и крепостные стены были построены им» . Популярность Молла Панаха была настолько велика, что по сей день бытует поговорка: «Не всякий грамотей может стать Молла Панахом» .

После прихода к власти в ханстве Мамедбека, последний в 1797 году казнил Вагифа вместе с его сыном Алиагой , по преданию, приказав сбросить их со скалы в пропасть . Это убийство, прежде всего, произошло по политическим мотивам. В то же время во взаимоотношениях между Мамедбеком Джеванширом и Молла Панахом были и другие эпизоды. Например, Вагиф в своё время воспрепятствовал женитьбе Мамедбека на ханской дочери, поскольку не желал его сближения с Ибрагим Халил-ханом . Историки XIX века отмечали, что Мамедбек теперь был влюблён в жену самого Вагифа .

Дом поэта был разорён, рукописи уничтожены . Долгое время могила поэта была местом поклонения, о чём писал ещё в начале XX века Фиридун-бек Кочарлинский . В январе 1982 года на могиле поэта был открыт мавзолей (арх. А. Саламзаде и Э. Кануков, скульптор А. Мустафаев) . Местность, ставшей местом сооружения мемориала, называется «Джыдыр-дюзи» (поле для скачек), которое расположено в юго-восточной части города . Во время Карабахской войны мавзолей был разрушен.

Семья

Помимо родного, Вагиф свободно владел персидским и арабским языками .

Супругой поэта была Гызханум . По имеющимся скудным сведениям у Вагифа были две дочери и сын Алиага, писавший стихи под псевдонимом Алим. Дочери были выданы замуж за сыновей другого азербайджанского поэта Молла Вели Видади .

Творчество

После смерти Вагифа рукописи его стихов были уничтожены или расхищены. Тем не менее ряд стихов сохранились в памяти ашугов , а некоторые люди даже собирали и переписывали его произведения в особые тетради - джунги . В Республиканской рукописной фонде Азербайджана и Музее истории азербайджанской литературы содержатся десятки джунгов, а также рукописных альманахов - тезкире со стихами поэта.

Первый сборник со стихами поэта («Вагиф и его современники»), куда вошло 70 его поэтических произведений, был издан в 1856 году в Темир-Хан-Шуре историографом Мирза Юсуфом Нерсесовым (Карабаги) . Помощь в составлении ему оказал поэт Мирзаджан Мадатов, который и посоветовал собрать поэтический сборник . Первым переводом Вагифа на другой язык является газель, опубликованная в 1849 году в журнале «Рубон» в переводе поэтом Тадеушом Лада-Заблоцким на польский язык .

Ашуг Али называл Вагифа «ханом поэтов» , а крупный азербайджанский литературовед дореволюционного периода Ф. Кочарлинский - «национальным поэтом» .

Примечания

Карягды, Джалал Магеррам оглы // Художники народов СССР: биобиблиографический словарь. - Искусство , 1995. - С. 282 .
Оригинальный текст (рус.)
Среди его монументально-декоративных работ статуи - «Колхозник» (железобетон, 1939, Самур-Дивичинский канал, АэССР), «Поэт, государственный деятель XVIII в. Молла Панах Вагиф» (цемент, 1940, лоджия Музея азербайджанской литературы, Баку) и «Колхозница»…
Немецкая национальная библиотека , Берлинская государственная библиотека , Баварская государственная библиотека и др. Record #118966960 // Общий нормативный контроль (GND) - 2012-2016.
идентификатор BNF : платформа открытых данных - 2011.
Faceted Application of Subject Terminology
Вагиф, Молла Панах // Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров . - 3-е изд. - М. : Советская энциклопедия, 1969-1978.
, с. 13.
, с. 7-8, прим. 1.
, с. 12-13.
Mymtaz S., Çəhəngirov İ. Molla Pənah (Vaqif). - Azərnəşr, 1933. - С. 3.
, с. 18.
, с. 14-15.
, с. 22.
, с. 36.

Молла Панах Вагиф (1717—1797) — один из крупнейших лириков в азербайжданской поэзии. Оптимизм, многокрасочность, богатство образов, отточенное художественное мастерство, живой и выразительный язык — вот наиболее существенные особенности творчества Вагифа.

Стихотворения Вагифа еще при его жизни пользовались огромной популярностью в народе. Они заучивались наизусть, записывались в рукописные антологии и тетради.

Вагиф прожил полную драматизма жизнь. Простой учитель, он, благодаря незаурядным способностям, стал везиром Карабахского ханства и оставался на этом посту до конца жизни. Вагиф пользовался большим влиянием при дворе Ибрагим-хана и оказывал воздействие на внешнюю политику ханства.

Дальновидный государственный деятель и дипломат, Вагиф был сторонником сближения с Россией и Грузией, принимал активное участие в отражении иранского нашествия. Когда войско Ага-Мухаммед-шаха заняло главный город Карабахского ханства — Шушу, Вагиф был брошен в темницу, и его ожидала казнь.

Убийство шаха спасло ему жизнь, но ненадолго: временно захвативший власть в ханстве Мамед-бек, племянник Ибрагим-хана, видевший в Вагифе стойкого сторонника своего дяди, казнил поэта.

Главная тема поэзии Вагифа — любовь и душевная красота человека. Эта традиционная для поэзии Ближнего Востока тема получила в творчестве Вагифа своеобразное решение. В Средние века романтическое отношение поэтов к любви, к любимой чаще всего было связано с суфийской традицией. Любовь для лирического героя была некоей высшей сферой, отдаленной от повседневной жизни.

Вагиф же воспевал любовь земную. Для него любовь — вовсе не искус, не служение мистическому идеалу. Его возлюбленная — не кумир, а реальное существо.

Герой Вагифа — человек живых страстей, и реальная встреча с возлюбленной для него важнее рассуждений о возвышенном, об идеальном счастье, что было характерно для Насими (XIV в.) или Физули (XVI в.). Вагиф призывает свою подругу наслаждаться радостями жизни:

О было б место, где совсем одни

Могли мы говорить с тобой вдвоем

И, за руки друг друга взяв, шутить

И целый день пробыть с тобой вдвоем.

(Перевод В. Державина)

Столь земных, жизненных стихов до Вагифа в азербайжданской поэзии было очень немного. Поэт, воспевая реальную женщину, описывает ее красоту с характерной для него пластичностью и конкретностью:

Как идет блеску плеч темнота волос!

Возле гибкого стана — струение кос.

Ярче мрамора грудь, ярче белых роз,

Есть ли руки на свете нежней твоих!

(Перевод М. Петровых)

Вагиф замечательный мастер словесного портрета. Несколькими штрихами он умело создавал поэтический образ реальных женщин со всеми их национальными особенностями и приметами. Такое описание внешнего облика, одежды, обилие этнографически-бытовых деталей, местного колорита отличает лирику Вагифа от поэзии его предшественников:

Окутан весь стан ее красным платком,

Подол золотым изукрашен шитьем,

Мы, деву увидев в наряде таком,

Мгновенно сгореть в восхищенье должны.

Знай, карими очи обязаны быть

У девы, чьи брови — как черная нить,

И грозди монет ее кудри увить

Как царственное украшенье должны.

(Перевод Н. Чуковского)

В ряде стихотворений поэт выражает недовольство затворничеством женщин-мусульманок, вынужденных подчиняться религиозным предписаниям. Поэт, которого так волновало и вдохновляло любое проявление земной красоты, считает нелепым прятать под чадрой самое прекрасное творение природы — женскую красоту.

«Зубы твои, губы безупречны, в волосах, в подбородке — ни капли недостатка, брови, очи, лицо, фигура — совершенны, зачем же скрываться, к чему этот покров, этот стыд?» — восклицает он. Поэт был сторонником взаимного понимания и уважения в любви: «...С возлюбленным дели суровый путь, в минуты горя друга не забудь!»

Лирика Вагифа была полностью обращена к земным делам, к земным радостям; ее отличает глубоко оптимистичный настрой. И эти качества завоевали ему особое место в азербайджанской поэзии Позднего Средневековья.

Интересно проследить диалог двух поэтов — Вагифа и Видади. Они обмениваются мыслями и спорят о вечных вопросах бытия, жизни, смерти, любви, призвания человека.

Диалог полон дружеских шуток, лукавства, поэтической игры, но за ними — вопрос вопросов: может ли человек, знающий о бренности всего сущего и взирающий на человеческие страдания, оптимистически смотреть на мир? Видади дает отрицательный ответ, Вагиф — положительный.

Как бы ни был ничтожен и суетен или трагичен и жесток сей бренный мир, он ближе и дороже нам, чем будущий Эдем, где мы будем уже не люди — да и будем ли мы вообще?..

Если сердца живого не кончился бой,

Все султаны и ханы ничто пред тобой,

Наслаждайся своей беспечальной судьбой!.

Почему ж огорчился ты, я не пойму, и заплакал?..

(Перевод Л. Длигача)

Вагиф утверждает, что истинное счастье возможно только на земле, среди людей, вопреки любым испытаниям: «Свадьбою, праздником считаю я страдания мира сего // умный выдержит все это».

Художник, вдохновенно воспевавший радости жизни, хорошо знал и страдания людей. Трагические события в конце жизненного пути (кратковременный приход к власти в Карабахском ханстве враждебных ему сил, предательство близких людей) чрезвычайно обострили социальное мироощущение поэта. Мухаммас «Я правду искал...» — гражданский манифест Вагифа.

Здесь поэт уже не певец радости бытия, а обвинитель своего века, своей среды:

Я правду искал, но правды снова и снова нет.

Все подло, лживо и криво — на свете прямого нет.

Ненасытна алчность — и владык, и тех, кто рвется владычить:

Всякий чего-то ищет, погонею поглощен,

Ищут себе престолов, венцов, диадем, корон,

Шах округляет земли — за ними в погоне он...

Но все это суета, и счастье на земле не нашел никто из них:

Все вместе и каждый порознь, нищий, царь и лакей —

Каждый из них несчастлив в земной юдоли своей.

Их всех сожрала повседневность, оторванность от людей...

Я мир такой отвергаю, он в горле стал поперек,

Он злу и добру достойного места не приберег,

В нем благородство тщетно: потворствует подлым рок,

Щедрости нет у богатых — у щедрых пуст кошелек.

И ничего в нем, кроме насилия злого, нет.

(Перевод К. Симонова)

Художественно-изобразительные средства лирики Вагифа многообразны. Поэт часто использует синтаксические параллелизмы, повторы одного и того же слова или словосочетания. Эти повторы либо усиливают его основную мысль, либо придают ей новые оттенки. Поэзия Вагифа богата образными сопоставлениями, сравнениями.

Глубоко проникнув в тайную тайных классической тюрко-и персоязычной поэзии, в специфику ее художественно-изобразительных средств и приемов, Вагиф соединил их с оригинальными открытиями и находками ашугского творчества.

При этом он шел зачастую от фольклора, от народного языка и добивался совершенно нового звучания стиха. Благодаря Вагифу, народная стихотворная форма — гошма — стала широко применяться в письменной поэзии и сыграла большую роль в демократизации литературы, в ее приближении к реалистическому восприятию жизни.

Герой поэзии Вагифа — конкретный человек своего века, с индивидуальными чертами. Историко-бытовая, этнографическая достоверность — характерные особенности лирики Вагифа. В целом творчество Вагифа как бы отразило наиболее характерные переходные симптомы литературного процесса на рубеже двух исторических эпох: конца Позднего Средневековья и начала Нового времени и открыло широкие горизонты для грядущих поэтических исканий.

История всемирной литературы: в 9 томах / Под редакцией И.С. Брагинского и других - М., 1983-1984 гг.