Мёртвые души. Мёртвые души Краткое содержание 4 главы мертвые

Подъехав к трактиру, Чичиков приказал оста­новиться, для того чтобы дать отдохнуть лошадям и самому перекусить. Далее следует небольшое авторское лирическое отступление по поводу уникальности желудка господина средней руки. Именно эта категория людей вызывает зависть да­же у господ большой руки, поскольку способна как за один присест, так и в течение дня поглотить не­вероятное количество пищи, причем без вреда соб­ственному организму.

Пока Павел Иванович расправлялся с поросен­ком под сметаной и с хреном, он успел подробней­шим образом расспросить старуху, подававшую на стол, о том, кто держит трактир, про ее семью, а также про состояние местных помещиков. Ста­руха знала и Манилова, и Собакевича. Последне­го она не жаловала, поскольку тот всегда заказы­вал только одно блюдо, съедал его да еще за ту же цену требовал и добавки.

Когда Чичиков уже доедал своего поросенка, к трактиру подъехала легкая бричка. Из нее вы­шли двое мужчин. Один замешкался на улице, а другой вошел в трактир, разговаривая со слугой. Это был высокий белокурый мужчина, с которым Павел Иванович хотел было заговорить, однако следом зашел второй человек. Черноволосый мо­лодец с полными щеками, увидев Чичикова, рас­ставил руки и вскричал: «Ба, ба, ба! Какими судь­бами?» Это оказался Ноздрев, с которым Павел Иванович познакомился дома у одного из городских чиновников. Не дождавшись ответа, молодец стал хвастаться своими проделками на ярмарке. Его речь была шумна и беспорядочна. Перескакивая с одного предмета на другой, Ноздрев рассказал о том, как в пух и прах проигрался на ярмарке. Тут же, не отвлекаясь от разговора, он представил Чи­чикову своего спутника, Мижуева, своего зятя, ко­торого винил в своем проигрыше, так как он не дал ему больше денег. Ноздрев стал вспоминать, что один давеча выпил семнадцать бутылок шампан­ского. Столь откровенная ложь удивила Мижуева, вступившего со своим родственником в спор. Но­вый знакомый пригласил Чичикова к себе домой. Ноздрев тут же приказал притащить из брички породистого щенка и заставил Чичикова щупать ему уши и нос.

Ноздрев относился к категории людей, называе­мых разбитными малыми. Говорун, кутила, лихач, он быстро сходился с людьми, однако ж, подру­жившись, мог в этот же вечер и подраться. Не раз Ноздрев был бит за вранье, клевету или жульни­чество, однако уже на следующий день встречал­ся с этими людьми как ни в чем не бывало. Же­нитьба не остепенила этого гуляку, тем более что жена вскоре умерла, оставив ему двух детей. За детьми присматривала смазливая нянька. Ни од­но собрание, на котором присутствовал Ноздрев, не обходилось без истории: или выведут его под руки жандармы, или свои же приятели вытолка­ют из комнаты, или проврется так, что самому со­вестно будет. Ноздрев и врал-то иногда без всякой на то причины, к примеру, что лошадь у него бы­ла какой-нибудь голубой или розовой шерсти. Еще этот человек любил сделать гадость, причем тому, кто более всего с ним сходился. Ноздрев распускал о своем друге глупейшие небылицы, однако на его счету были и расстроенные торговые сделки, и не состоявшиеся свадьбы. У Ноздрева была страсть и к обмену. Все было предметом мена. Нередко слу­чалось так, что, доменявшись до того, что оста­вался в одном коротеньком сюртуке, Ноздрев шел искать какого-нибудь приятеля, чтобы восполь­зоваться его экипажем.

Подъехав к своему имению, Ноздрев стал хва­статься перед спутниками своей деревней, собака­ми, конюшней и лошадьми. Обед был дурно сварен. Повар руководствовался более вдохновением, не­жели кулинарными рецептами, зато различных горячительные напитки были в изобилии. Чичи­ков заметил, что Ноздрев, подливая гостям, сам пьет не очень много. Павел Иванович так же стал тайком выплескивать вино в тарелку. Обед затя­нулся, Чичиков не говорил о деле, ожидая, когда останется с хозяином наедине. Наконец Мижуев ушел. Когда Ноздрев выслушал просьбу Чичико­ва, он, казалось, нисколько не удивился. Хозяин стал выспрашивать, для чего это гостю понадоби­лось, обзывая его при этом жуликом и мошенни­ком. Наконец Ноздрев пообещал Павлу Ивановичу просто отдать своих умерших крестьян при усло­вии, что тот купит у него породистого жеребца. Гость стал отказываться. Тогда хозяин по очереди стал предлагать другие ненужные Чичикову ве­щи. Затем Ноздрев предложил Павлу Ивановичу сыграть на деньги и снова услышал отказ. Это ра­зозлило хозяина. Он назвал Чичикова дрянью и фетюком.

Молча поужинав, рассорившиеся приятели ра­зошлись по комнатам. Чичиков ругал себя за то, что заговорил с Ноздревым о своем деле. Он боял­ся, что тот распустит про него сплетню. Утром пер­вым делом Чичиков предложил закладывать бричку. Во дворе он встретил Ноздрева, который заговорил с гостем как ни в чем не бывало. За завт­раком хозяин снова стал предлагать Чичикову сы­грать в карты, на что тот ответил отказом. Сошлись на шашках. Ноздрев стал жульничать, гость отка­зался доигрывать партию. Дело чуть было не до­шло до рукоприкладства, поскольку хозяин хотел заставить гостя продолжить игру. Положение спас капитан-исправник, приехавший к Ноздреву сооб­щить, что тот находится под судом. Чичиков, не до­жидаясь окончания разговора, схватил шапку, сел в бричку и велел погонять во весь дух.

Перед вами краткое содержание 4 главы произведения «Мертвые души» Н.В. Гоголя.

Очень краткое содержание «Мертвых душ» можно найти , а представленное ниже – довольно подробное.
Общее содержание по главам:

Глава 4– краткое содержание.

Подъехав к трактиру, Чичиков приказал остановиться, для того чтобы дать отдохнуть лошадям и самому перекусить. Далее следует небольшое авторское лирическое отступление по поводу уникальности желудка господина средней руки. Именно эта категория людей вызывает зависть даже у господ большой руки, поскольку способна как за один присест, так и в течение дня поглотить невероятное количество пищи, причем без вреда собственному организму.

Пока Павел Иванович расправлялся с поросенком под сметаной и с хреном, он успел подробнейшим образом расспросить старуху, подававшую на стол, о том, кто держит трактир, про ее семью, а также про состояние местных помещиков. Старуха знала и Манилова, и Собакевича. Последнего она не жаловала, поскольку тот всегда заказывал только одно блюдо, съедал его, да еще за ту же цену требовал и добавки.

Когда Чичиков уже доедал своего поросенка, к трактиру подъехала легкая бричка. Из нее вышли двое мужчин. Один замешкался на улице, а другой вошел в трактир, разговаривая со слугой. Ото был высокий белокурый мужчина, с которым Павел Иванович хотел было заговорить, однако следом зашел второй человек. Черноволосый молодец с полными щеками, увидев Чичикова, расставил руки и вскричал: «Ба, ба, ба! Какими судьбами ?» Это оказался Ноздрев, с которым Павел Иванович познакомился дома у одного из городских чиновников. Не дождавшись ответа, молодец стал хвастаться своими проделками на ярмарке. Его речь была шумна и беспорядочна. Перескакивая с одного предмета на другой, Ноздрев рассказал о том, как в пух и прах проигрался на ярмарке. Тут же, не отвлекаясь от разговора, он представил Чичикову своего спутника, Мижуева, своего зятя, которого винил в своем проигрыше, так как он не дал ему больше денег. Ноздрев стал вспоминать, что один давеча выпил семнадцать бутылок шампанского. Столь откровенная ложь удивила Мижуева, вступившего со своим родственником в спор. Новый знакомый пригласил Чичикова к себе домой. Ноздрев тут же приказал притащить из брички породистого щенка и заставил Чичикова щупать ему уши и нос.

Ноздрев относился к категории людей, называемых разбитными малыми. Говорун, кутила, лихач, он быстро сходился с людьми, однако ж, подружившись, мог в этот же вечер и подраться. Не раз Ноздрев был бит за вранье, клевету или жульничество, однако уже на следующий день встречался с этими людьми как ни в чем не бывало. Женитьба не остепенила этого гуляку, тем более что жена вскоре умерла, оставив ему двух детей. За детьми присматривала смазливая нянька. Ни одно собрание, на котором присутствовал Ноздрев, не обходилось без истории: или выведут его под руки жандармы, или свои же приятели вытолкают из комнаты, или проврется так, что самому совестно будет. Ноздрев и врал-то иногда без всякой на то причины, к примеру, что лошадь у него была какой-нибудь голубой или розовой шерсти. Еще этот человек любил сделать гадость, причем тому, кто более всего с ним сходился. Ноздрев распускал о своем друге глупейшие небылицы, однако на его счету были и расстроенные торговые сделки, и не состоявшиеся свадьбы. У Ноздрева была страсть и к обмену. Все было предметом мена. Нередко случалось так, что, доменявшись до того, что оставался в одном коротеньком сюртуке, Ноздрев шел искать какого-нибудь приятеля, чтобы воспользоваться его экипажем.

Подъехав к своему имению, Ноздрев стал хвастаться перед спутниками своей деревней, собаками, конюшней и лошадьми. Обед был дурно сварен. Повар руководствовался более вдохновением, нежели кулинарными рецептами, зато различных горячительные напитки были в изобилии. Чичиков заметил, что Ноздрев, подливая гостям, сам пьет не очень много. Павел Иванович так же стал тайком выплескивать вино в тарелку. Обед затянулся, Чичиков не говорил о деле, ожидая, когда останется с хозяином наедине. Наконец Мижуев ушел. Когда Ноздрев выслушал просьбу Чичикова, он, казалось, нисколько не удивился. Хозяин стал выспрашивать, для чего это гостю понадобилось, обзывая его при этом жуликом и мошенником. Наконец Ноздрев пообещал Павлу Ивановичу просто отдать своих умерших крестьян при условии, что тот купит у него породистого жеребца. Гость стал отказываться. Тогда хозяин по очереди стал предлагать другие ненужные Чичикову вещи. Затем Ноздрев предложил Павлу Ивановичу сыграть на деньги и снова услышал отказ. Это разозлило хозяина. Он назвал Чичикова дрянью и фетюком.

Молча поужинав, рассорившиеся приятели разошлись по комнатам. Чичиков ругал себя за то, что заговорил с Ноздревым о своем деле. Он боялся, что тот распустит про него сплетню. Утром первым делом Чичиков предложил закладывать бричку. Во дворе он встретил Ноздрева, который заговорил с гостем как ни в чем не бывало. За завтраком хозяин снова стал предлагать Чичикову сыграть в карты, на что тот ответил отказом. Сошлись на шашках. Ноздрев стал жульничать, гость отказался доигрывать партию. Дело чуть было не дошло до рукоприкладства, поскольку хозяин хотел заставить гостя продолжить игру. Положение спас капитан-исправник, приехавший к Ноздреву сообщить, что тот находится под судом. Чичиков, не дожидаясь окончания разговора, схватил шапку, сел в бричку и велел погонять во весь дух.

Подъехавши к трактиру, велел остановиться.
Причин явилось множество. Озвучим две для вас:
Дать отдых лошадям – как им не утомиться?
И сам перекусил бы хоть что-нибудь сейчас!

К таким вот господам (скорее к их желудкам!)
Имеет автор зависть, оправданно, причём!
Нарочно в пику тем в Москве, по Петербургам,
Кто думал очень много, что даже пот ручьём,

О том, что бы поесть на завтрак или в ужин?
Какой бы им обед во вторник сочинить?
Набор пилюль особых перед едой им нужен…
Простому человеку как это уяснить?

Как может он понять те вкусы и пристрастия,
Когда без содрогания на блюдо не взглянуть?
На пауков морских… Предмет для сладострастия?
К примеру, тех же устерс… вот как их внутрь втянуть?

Они же их глотали со всяким вожделением,
А после отправлялись в Карлсбад иль на Кавказ…
Вот к этим господам нет в сердце умиления,
Не их числа герой наш сказать бы в самый раз!

Он больше относился к тем, что в одном трактире
Закусят преизрядно холодной ветчиной,
На следующей станции зря время не транжиря
Испросят поросёнка, уже давясь слюной!

Не разбирая времени, они за стол садятся
И чтобы ни подали, всё меж зубов шкварчит:
Стерляжией ухой с налимом насладятся,
В заедку расстегайчик! «Подай ещё!»- кричит,

Какой-нибудь колбаски позапечённой с луком
Иль сдобной кулебяки, чтоб с плёсом из сома!
Красиво, с аппетитом, причмокивая звуком!
Одарены от Неба изрядно и весьма!

Любой из тех вот, первых, сейчас бы согласился
За эту вот способность часть своего отдать:
Крестьян ли половину, имения б лишился,
Лишь бы таким желудком в дальнейшем обладать!

Но вот беда, что деньги не так уж и всесильны –
Счастливой той способности на них не приобресть…
Но наш герой в трактире. Откушать и обильно
Решительно настроен. Желудку его честь!

Трактир, казалось, ждал – гостеприимно встретил
Под узеньким навесом, что на столбах лежал.
«Обточены искусно! - так он себе отметил -
Похожи на подсвечники!» Секунду взгляд держал.

Внутри себя трактир с избой был русской схожим,
Размерами побольше – отличие от той.
Узорочье резное вкруг окон с сказкой схоже,
Пестрело свежим деревом, работы не простой!

На ставнях нарисованы с цветочками кувшины.
По деревянной лестнице направился наверх
И там, в сенях широких, взобравшись на вершины,
Старуху в пёстрых ситцах увидел прежде всех.

«Пожалуйте сюда!» - та вежливо сказала,
Что он, не медля, сделал - за нею в след вошёл.
За дверью всё знакомо - обычнейшая зала,
«Приятелей» старинных сейчас же глаз нашёл:

Огромный самовар, что не бывал без дела,
В углу шкаф треугольный среди скоблёных стен
И непременно кошка, лежащая тут смело,
С котятами слепыми – привычная из сцен…

В углу под образами яички из фарфора,
Висевшие на ленточках на красных, голубых,
Пучки душистых трав по принципу фавора –
Задумай кто понюхать, тот час поднял бы чих…

Ну, и конечно, зеркало, что так отображало
Взглянувших внутрь него, как вздумалось сейчас…
Кому бы, например, теперь принадлежало
И не лицо – лепёшка и лишних пара глаз?

Достаточно подробно трактир сей описали,
Вернёмся, наконец, к герою своему,
А он, как все мы помним, находится здесь в зале,
Пора бы и заказ спросить уже ему!

«Что, поросёнок есть?» - вопрос к стоявшей бабе.
«Есть!» - отвечала та. «Давай его сюда!
Он с хреном и сметаной?» «Да!» - улыбнувшись слабо.
Недурственно готовят, заметьте, господа!

Она ушла куда-то, чтоб быстренько вернуться
С ножом, тарелкой, вилкой – сейчас всё видеть мог.
Крахмальная салфетка всё не желала гнуться,
Солонку не поставить – упасть старалась вбок…

Герой тотчас пустился с ней в разговор, конечно!
Не медля расспросил чей будет трактир сей?
Сама ли его держит иль кто другой? Сердечно,
Внимательно выслушивал, вопросы, как ручей…

И всё-то интересно: каков доход, к примеру,
Женаты ль сыновья и с ними ли живут?
Какую взял старшой? Сноха ладна ли в меру?
Большое ли приданое? Что, прибавленья ждут?

И не сердился ль тесть, что подношений мало?
Само-собой фамилии помещиков спросил
Какие есть в округе? Сказала сколько знала,
Перечислений ряд примерно так гласил:

Полковник Чепраков, Блохин и Почитаев,
Мыльной да Собакевич… (вот этот нам знаком…)
И тут же услыхал, что многих почитает,
Манилова, к примеру: «О, энтот не таков!

Повеликатней будет последнего намного:
Велит тот час курчонка какого отварить,
Телятинки закажет, печёночки немного…
Приветливо, любезно со всяким говорит.

Что принесёшь, отведает всего, чуть прикоснётся…
Не то, что Собакевич! Из блюд всегда одну
И слупит подчистую, никак не откачнётся…
Ещё добавки стребует за ту же всё цену…»

Во время их беседы он кушал поросёнка,
Которого на блюде остался лишь кусок.
За стенами колёса вдруг прозвучали звонко.
Он выглянул в окно: кто бы приехать мог?

Увидел пред трактиром прелёгонькую бричку
Запряженную тройкой недурственных коней.
Оттуда вылезали на вид весьма приличных
Мужчин каких-то двое, один в рост подлинней.

Тот, что повыше был, как будто белокурый,
А тот, что чуть пониже, чернявый, темноват.
Что посветлей в венгерке, одетый по фигуре,
А тёмный - в архалуке обычном, простоват…

Издалека сюда тащилась колясчонка,
Пустая и влекомая какой-то четвернёй.
Верёвочная упряжь смотрелась хлипко, тонко,
Все хомуты на клочья… аж хлопнул пятернёй…

Который посветлей по лестнице направился,
Чернявый между тем всё не искал покой:
Чего-то щупал в бричке, слугу о чём-то справился,
Махая в то же время коляске той рукой.

И Чичиков ответил. Вошедший был мужчина
Повыше средний росту и худощав с лица,
Как говорят: издержан… своя тому причина…
Плюс рыжие усы – портрет чтоб до конца.

По загоревшей коже смог сделать заключение,
Что тот, конечно, знал вот что такое дым,
Не пороховой – табачный! Имелось увлечение…
Не к средним бы годам, скорее к молодым…

За несколько минут они б разговорились
И ближе познакомились, набор в словах простой
В начало был положен: согласно умилились,
Что ехать поприятней – дождь пыль прибил собой…

Но в этот вот момент другой сюда поднялся
И сразу же картуз свой сбросил с головы.
Взъерошил пятернёй смоль-чуб: слегка примялся…
Как лучше описать, чтоб увидали вы?

Не очень и высок, недурно, впрочем, сложен,
Румянец по щекам, улыбка – снег темней!
Кровь с молоком сказать? Да, знаете, похоже!
Здоровье так и прыскало от личности от всей!

Плюс чёрная густая в причёске шевелюра,
Приятная для взгляда пушистость бакенбард,
Осанистая, крепкая в движениях фигура.
Заметил сразу Чичикова и был, казалось, рад!

«Ба, ба, ба! Какими здесь судьбами?»-
Вскричал сейчас же тот, расставив две руки.
И Чичиков признал: Ноздрёв тут перед нами,
Обед у прокурора, манеры чьи легки…

Он тот, кто чрез минуту так коротко сходился
Со всеми, кто случался, пусть повод не давал,
На «ты» лишь обращался, казалось, не сердился,
Коль слышал удивленье, но не переставал…

«Откуда ты теперь?-посыпались вопросы,
Ответы на которые не очень-то и ждал –
А я, брат, еду с ярмарки! Продулся в пух там просто!
Поверишь ли, не знаю, как сам того не ждал!

Ни разу в своей жизни вот так не продувался…
Ведь я на обывательских! Взгляни какая дрянь!
Насилу дотащили… Спасибо, зять попался,
К нему вот перелез! – и к зятю слово – Встань!

Вы точно не знакомы? Позволь тебе представить:
Мижуев, мне он зять! Сложилось по судьбе…»
И тут же продолжал… Умолкнуть не заставить:
« Всё утро, представляешь, речь только о тебе!

Я так и говорил: смотри, коль мы не встретим
Где по дороге Чичикова! Ну, что? Ведь, говорил?»
Зять молчалив, наверно. Смолчал и не ответил,
Смотрел на них устало, лишь взглядами дарил…

«Ну, брат, когда б ты знал, как я теперь продулся!
Всё, что с собою было, осталось там – спустил:
Четвёрку рысаков, часы – вдруг улыбнулся –
Взгляни, нет ничего на мне, всё по ветру пустил!»

И Чичиков взглянул и точно, что заметил:
Цепочки даже нету… оправдан, видно, пыл…
И даже показалось (на редкость же приметлив!),
Что бакенбард один прорежен знатно был…

А тот, не умолкая, всё продолжал с восторгом:
«Случись тогда двадцатка – вот ты бы одолжил!
Не только б отыгрался, а сверху больше много,
Тридцатку тысяч с лишком в бумажник бы сложил!»

«Всегда так говоришь – вмешался белокурый –
Я дал полсотни, помнишь, так тут же и продул!»
«И те бы не продул, не сделай глупость с дури,
Ведь я после пароле да утку вдруг загнул!

Когда б не эта глупость, весь банк сорвал бы, точно!»
«Однако, не сорвал…» - тот снова пробубнил…
«Не вышло из-за утки… не зли меня нарочно!
Ведь, кажется, понятно, подробно объяснил!

По-твоему, майор тот хорошо играет?»
«А хорошо иль плохо, тебя вот обыграл!»
«Вот важность-то какая! Чего так распирает?
И я вот так смогу и он про это знал!

Но это не игра! Решился б он дуплетом!
Вот тут-то и смотри какой майор игрок!
За то, брат ты мой, Чичиков, кутили ж мы при этом!
Отличнейшая ярмарка! Любой отметить мог!

Теперь вот даже вспомню и так тебя жалею,
Что ты там не случился! Такой великий съезд!
Купцы, представить можешь, и те почти немели
Какая шла торговля! Всё, что свезли окрест

По выгоднейшим цена немедля распродали!
А в трёх верстах от города стоял драгунский полк.
Все офицеры здесь! Всех в городе видали,
Все сорок человек! В винище знают толк!

Как мы начали пить… Штабс–ротмистр Поцелуев,
Такой, брат ты мой, славный! Усы какие, брат!
Бордо зовёт бурдашкой премило, как милует…
Кувшинников – поручик! Знакомству много рад!

Премилый человек! Могу сказать – кутила!
Мы всё с ним вместе были, так коротко сошлись!
Какое там вино у Пономарёва было!
Такое не встречалось и отродясь, кажись…

Но нужно тебе знать, что он мошенник страшный
И в его лавку лучше совсем не заходить!
Подмешивает в вина, разбойничек вчерашний!
Ведь даже бузиною пытался разводить…

Но если так случится, что вытащит из дальней
Секретной комнатёнки, то тут, брат мой, держись!
Не встретишь уже лучше, по вкусу идеальней,
Ну просто в эмпиреях находишься, кажись…

А можешь ли представить шампанское такое,
Что даже губернаторское в сравненье просто квас!
Не просто, что клико, а как бы и двойное,
Ах, просто матрадура – названье в самый раз!

И если б только это! Так нет – достал бутылочку
Французского, конечно, с названием бонбон!
Про запах что сказать? Розетка, моя милочка,
Не обижайся, право, за этот вольный тон!

Так славно покутили! В романах не опишешь!
Уж после нас, представишь, приехал туда князь,
Хотел найти шампанского, но где его отыщешь?
Мы всё употребили! Гуляли просто всласть!

Поверь ещё теперь, что я там за обедом
Семнадцать штук бутылок в один присест испил!»
«Ну, столько ты не выпил!» - зятёк заметил следом.
«Как честный человек, скажу! Там и свидетель был!»

"Ты можешь говорить всё, что тебе угодно,
Но я тебе скажу - и десять не суметь!"
«Вот хочешь об заклад, что выпью? Благородно!»
«К чему бы тут заклад? Желанья нет хотеть!»

«Поставь своё ружьё!» «Не нагоняй мне зуду!»
«Попробуй же, поставь!» «Отстань же, не хочу!»
«Остался б без ружья… обманывать, что ль буду?
Я, брат наверно знаю, когда что получу!

Эх, Чичиков ты, Чичиков! Как мне безумно жалко,
Что ты там с нами не был! Вот что теперь скажу!
Уже бы с тем Кувшинниковым во век ты не расстался,
Ведь, ты не наши скряги как я их всех держу!

Ведь, ничего б не стоило пуститься в круговерти!
Ты, право слово, свинтус… а как ещё назвать?
Дай поцелую что ли? Люблю почти до смерти!
Мижуев, посмотри! Вот что о нём сказать?

Вот кто он мне такой? Иль я ему, обратно…
А тут судьба свела, случайность на пути…
Приехал вон откуда, я здесь живу приватно…
Переплелись, однако, дороги – не сойти…

А сколько было, брат, карет там! Преизрядно!
В фортунку крутанул – извольте получить:
Две баночки помады, фарфор (узор нарядный!),
И плюс к тому гитара! Ещё крутнул – фюить!

Канальство или как, ведь сверху шесть целковых!
А как мог не крутнуть, коль первый раз прошло?
А, впрочем, ерунда… К Кувшинникову снова –
Такой, брат, волокита и так всё гладко шло!

На всех почти балах мы с ним там побывали!
Одна была такая – не знаю как сказать…
А разодета как: вся в рюшах-трюшах! В зале
Второй такой не сыщешь и пальцем показать…

На что уж я, ты знаешь, и то себе отметил:
Вот, чёрт возьми, пожалуй… Мелькало в голове!
Как этот вот Кувшинников вперёд меня заметил,
Ведь бестия какая, да не одна – прям две…

Подсел и на французском сейчас ей комплименты.
Поверишь, простых баб и тех не пропустил…
Клубничкою попользоваться – так эти вот моменты
Со смехом называл нам, и всяк его простил!

А сколько было рыб и балыков чудесных!
Я таки исхитрился – везу с собой один!
Купил ещё не быв стеснённым в деньгах тесно,
Имелись ещё деньги… потом уж всё спустил…

А ты куда теперь? Спросить всё забываю?»
«С визитом к человечку, так скажем, одному!»
«На что он вдруг тебе? Ко мне теперь поедем!»
«Нет! Это невозможно! По делу я к нему!»

«Ну, вот уже и дело! Оподелдок Иваныч!
Пари держу, что врёшь! Только скажи к кому?»
«Да, дело! Очень важное!» «И непременно на ночь?
К кому же ты собрался? И в мыслях не пойму!»

Тут Чичиков замялся: «Ну, так и быть, отвечу!
Визит мой к Собакевичу!» Ноздрёв захохотал.
«И что в этом смешного? Смеяться, право, нечего…»
Изрядно недовольный герой забормотал…

Но тот его не слушал, заливисто смеялся
Тем ярким, звонким смехом, как может человек
Здоровьем не обиженный, открыто удивлялся,
Распахнуто и искренно, с слезою из-под век!

Выказывая миру все зубы до единого,
Что сахара белее, как жемчуга блестят!
Заливисто и громко: «Эк, как его подкинуло!»-
Случись когда соседи, с испугу вспучат взгляд.

«Да, ведь, и жизни той ты рад уже не будешь,
Когда к нему приедешь: он просто жидомор!
Поверь уже теперь! Во век не позабудешь –
Я честный человек, но можно и на спор!

Ведь, мне характер твой, как свой, почти известен!
Жестоко там опешишься, коль вздумаешь найти
Банчишку хоть какого, бонбона, чтоб до песен…
Пошли ты его к чёрту! С ума легко сойти!

Надумал куда ехать! По мне – так вместе с нами!
Попотчую отменно – вон балычок с собой!
Пономарёв всё клялся: «Для вас одних отвесил!
Хоть с обыском пройдитесь – нигде, не Боже мой!»

Они с откупщиком мошенники первейшие –
Не за спиною где, в глаза им говорю!
Смеются только бестии… приятели нежнейшие…
Прям так и распирает, как только где узрю…

Ах, брат, совсем забыл тебе сказать, однако!
И знаю, что пристанешь, а всё одно скажу…
Имей уже в виду, хоть обижайся всяко,
И десять тысяч сунешь, а всё же откажу!

Вот так вот наперёд о том и объявляю –
Из-за стола поднялся и подошёл к окну:
«Порфирий! Слышь, Порфирий! К тебе, ведь, заявляю!
Неси сюда щенка! Готовисси ко сну?»

Слуга его в то время балык надыбал в бричке
И без раздумий всяких кусочек отхватил…
Врасплох, считай, застали… «А!»- крикнул по привычке,
Скорее руку с рыбой за спину запустил…

Но тот уж отошёл и ничего не видел,
И похвальбы своей на миг не прекратил:
«Ты знаешь, брат мой Чичиков, я свет тогда не взвидел,
Как увидал его… Чуть-чуть не упустил…

Ведь краденый щенок! Ей-Богу! Вот те слово!
За самого себя хозяин не отдал…
Ты помнишь ту каурую, что взял у Хворостырёва?
Её ему сулил!» Но тот их не видал

И даже не слыхал! Ноздрёву это странно…
Тут подошла старуха: «Подать ли закусить?
Не будете ль чего?» «Не будем…- покаянно –
А, впрочем, рюмку водки не дурно бы вкусить!

Какая у тебя?» Она ему: «Анисовая!»
«Ну, что ж? Давай анисовой!» «Другую захвати!» -
Включился белокурый. «В театре там актриса,
Как канарейка пела! Кувшинников: ах, ти!

Ты как, мне говорит, пройтись насчёт клубнички?
Такой, брат, балагур! Не сыщешь – не ищи!
Одних там балаганов штук пятьдесят в наличии!
Как Фернади крутился! Смотри и трепещи!»

Старуха подав рюмки, пред ними поклонилась,
Но тут вошёл Порфирий с щеночком на руках.
«Клади его на пол! Скорее, сделай милость!»
Тот сразу положил. Ноздрёв воскликнул: «Ах!

Смотри, какой щенок!» Поднял того за спинку.
Тот заскулил с испугу, визглявый поднял вой…
Внимательно на брюхо смотрел, как на картинку:
«Ты почему, мошенник, приказ не сполнил мой?

Ты даже не подумал повычесать его!»
«Нет, барин! Я вычёсывал!» - Порфирий не смолчал.
«А почему же блохи?» «Понятно бы с чего-
Чай, с брички поналезли!» - нахально отвечал…

«Так и скажи, что врёшь! Иль я того не вижу?
Не вспоминал о том, что надо почесать!
Не только не исполнил, а, как о том предвижу,
Своих понапустил… Не знаешь, что сказать?

Поди-ка сюда, Чичиков! Смотри какие уши!
Рукою их пощупай!» «Собака не дурна!»
«Нет! Ты возьми нарочно, как есть меня послушай,
Потрогай его уши!» «Порода уж видна!»

«А нос! Возьмись за нос! Ого какой холодный!»
Обидеть не желая, тот взял щенка за нос:
«Хорошее чутьё!» «Хороший? Бесподобный!»
Отдал щенка Порфирию, чтоб тот его унёс.

«Вот истинный мордаш! Поверь, уж я-то знаю!
На мордаша, признаюсь, зуб я давно острил…
Я, как никто другой, в породах понимаю!
Он маловат, конечно, а то бы зашустрил!

Послушай меня, Чичиков! Ты должен непременно
Теперь ко мне поехать, недалеко – пять вёрст!
Легко домчимся – духом! Доверься – несомненно!
Потом и к Собакевичу, коль ты настолько прост…»

«Чего же не заехать? Зазвать вон как старался…
Чем он других-то хуже? Такой же человек…
Горазд, видать, на всё, к тому же проигрался…»
Подумал про себя, потом уже изрек:

«Изволь! Уговорил, но без задержек только –
Мне время очень дорого…» «Ни Боже мой, душа!
Вот это хорошо! Раздумывал-то сколько…
Втроём все и покатим теперь же не спеша!»

«Нет, ты уже, пожалуйста, меня-то отпусти!
Я не могу с тобою, мне надобно домой! –
Проговорил Межуев – Товарищ есть в пути,
В их бричку пересядешь…» «Ни даже Боже мой!

Не сметь о том и думать!» «Жена сердиться будет…
Пусти уж, сделай милость!» «Сказал тебе: ни-ни!
Всё пустяки, брат мой! Поверь мне, не убудет…
Поедешь с нами вместе!» «Езжайте же одни…»

Межуев был из тех, в характере которых
На самый первый взгляд упорство, вроде, есть –
Рта не успел открыть, сейчас вступают в споры,
Хотя, сказать в защиту, не каждому та честь!

Из тех ещё, к примеру, что вряд ли согласятся
С чем не согласны сами, что против них идёт:
Коль белое – то белое и чёрным не назваться,
На дурака не скажут – умней других людей!

Сумеют настоять, пойдут своей дорогой,
И под чужую дудку им точно не плясать,
И не обидь ничем, и лучше бы не трогай –
Решительными красками портрет живописать!

Но кончится всё тем, как и понять не знаешь,
Что принимал за твёрдость и не она совсем,
А вовсе даже мягкость… с чего? Не понимаешь-
Согласен и со всеми! А возражал зачем?

Короче, начал гладью, но гадью всё закончил…
«Вздор! – повторил Ноздрёв, надев ему картуз.
И он пошёл за ними смиренно, даже очень,
Хоть на душе сейчас лежал, конечно, груз…

«За водочку бы, барин!» - напомнила старуха.
«Ах, да, зятёк! Послушай, отдай ей, заплати!
В кармане ни копейки, то есть буквально сухо…»
«И сколько мы должны?» «Да, что уж там? Ах-ти…

Двугривенный всего!» - с улыбкой хлебосольной.
«Однако же, ты врёшь! Полтины хватит ей!»
«Нет! Маловато, барин!» - полтиною довольна
С почтеньем проводила до выходных дверей.

Убытку не несла – ведь вчетверо спросила!
Приезжие уселись по бричкам, по своим
И Чичикова бричка близ той заколесила,
В которой был Ноздрёв и зять, конечно, с ним.

А следом уж за ними, частенько отставая,
Ноздрёва колясчонка на тощих лошадях,
Порфирий ею правил, совсем не уставая.
Щенок за пассажира на барских площадях…

Меж новыми друзьями шёл разговор, конечно,
Но он не интересен читателю сейчас.
Поступим по-другому и вовсе не беспечно –
Продолжим про Ноздрёва коротенький рассказ.

Лицо ему подобных читателю знакомо.
Таких людей немало встречалось на пути.
Зовут их разбитными не зря, и так - весомо:
У них уже и в детстве компания в чести!

Хотя при всём при этом частенько их колотят…
Есть бесшабашность в лицах открытых, удалых!
Знакомятся легко и всё подряд «молотят»,
Подчас, бесцеремонно, без такта, «бьют под дых»…

Коль дружбу заведут, то не на день – на вечность!
Но всякий почти раз затеется буза
И точно, что виною тут будет их беспечность,
Как вихрь какой внезапный иль скорая гроза…

Всегда говоруны, кутилы, народ видный!
Ноздрёв и в тридцать пять, как в двадцать лет – един!
Охотник погулять, не семьянин завидный,
Легко всё, беззаботно – себе сам господин!

Женитьба на него никак не повлияла
Ещё и потому, что жёнушка его
Раненько умерла, прожив с ним очень мало,
Оставив двух детишек на мужа своего…

Которые ему совсем не нужны были,
Вот то есть абсолютно, решительно совсем!
Они, поди, и голос отца того забыли…
Дня дома не сидел… и то сказать – зачем?

Однако за детьми присматривала нянька…
А чуткий его нос за много-много вёрст
Умел учуять бал. Пирушку где-то с банькой,
Где ярмарки, где съезды… вот как был нос не прост!

В одно мгновенье ока там и спорил уже лишку,
И заводил сумятицу за игровым столом.
Подобно всем таковским, имелась страсть к картишкам,
Играл, но не безгрешно, кончая часто злом:

Премудростей знал много и тонкостей различных,
За кои же партнёрами бывал частенько бит -
Случалось, колотили пребольно и прилично
И даже сапогами, что ухудшало вид…

Роскошным бакенбардам с ним вместе доставалось –
Такую передержку вдруг задавали тем,
Что жидкими весьма на долго оставались,
Бывало, что лишался одной из них совсем…

Но полные здоровьем ланита лишь блистали,
Вмещая в себя столько к взращенью мощных сил,
Что бакенбарды снова и скоро вырастали
Ещё и лучше прежних! Господь, что ли, хранил?

Но, что всего странней(лишь на Руси бывало!)
Они встречались снова: кто бит и те, кто бил,
Как будто ничего плохого и не знали,
Не помнят как они и он про то забыл…

Ноздрёв был человек во многом исторический!
На каждом из собраний, где бы ни побывал,
Случались и истории, всегда категорически,
Он словно приключения откуда призывал!

Иль выведут из зала под рученьки жандармы,
Иль вытолкают в шею приятели его…
Случались даже драки, порою и до травмы-
Не это, так другое… Не высказать всего!

Бывало, что нарежется в буфете до отвалу…
Или проврётся жутко, аж стыдно самому…
Без видимой нужды… К чему бы то пристало?
Но сколько ни гадай, не скажешь почему…

Возьмётся и расскажет, что есть в его конюшне
Лошадка шерсти розовой иль, может, голубой!
Те, кто и хотел послушать, покинут его лучше,
А кто-то даже скажет: «Чего это с тобой?

Ты, брат, слегка увлёкся и отливаешь пулю!»
И отойдут в сторонку, чтоб близко не стоять…
А кто-то и не выдержит, да и покажет дулю…
Случалось, что и сцепятся, не сразу и разнять…

Есть средь людей такие, что любят гадить ближним
Без видимых к тому каких-нибудь причин…
И даже среди тех, кто не чета всем «нижним»
И вовсе при чинах, скрываясь средь личин…

Он будет руку жать, беседовать о важном…
Наружность благородная, с звездою на груди,
И вдруг нагадит вам пред взглядами однажды,
Как от простого смертного и от того не жди…

И ты стоишь в растерянности, что-почему не знаешь…
Дивиться лишь останется и больше ничего…
Сбит с толку окончательно, плечами пожимаешь,
А он пошёл себе… забыл... не до того…

Такая же вот страсть была и у Ноздрёва:
С кем ближе всех сходился, тому он и «солил»
И всё за просто так, за «живо, брат, здорово»
С премилою улыбкой, чем ещё больше злил…

Расстраивал и свадьбы, как будто то безделки,
Распустит небылицу – не выдумать глупей…
Коль поделился с ним – не подписать и сделки…
Повсюду успевал… Попробуй ты успей…

При этаком наборе считал себя вам другом,
Любезнейшим приятелем, добрейшим изо всех!
При встрече говорил, что рад, готов к услугам,
По-дружески обнимет и спросит: «Как успех?

Ведь ты такой подлец, что не найти второго!
Ни разу не заедешь!» Вот так вот! А чего?
Как будто бы за ним не числилось плохого,
И все поступки-пакости вам милость от него!

Ноздрёв был человеком во многих отношеньях
Многосторонним даже, что нелегко понять:
В одно и тоже время был в нескольких решеньях –
Уехать на край света и всё пообменять!

Ружьё, собака, лошадь- всё было средством мены,
Но вовсе не затем, чтоб в плюсе результат!
Происходило действо как средство перемены,
Неугомонной юркости и часто невпопад…

Случись попасть на ярмарке на простака какого
И обыграть на деньги и сумму получить,
Сейчас же накупал тьму-тьмущую такого,
Что попадалось сразу! Что в перечень включить?

А всё, что вдруг попало: курительные свечи,
Изюм и хомуты, точильный инструмент,
Табак и пистолеты, горшки кухонной печке,
Посуду из фаянса, набор каких-то лент,

Селёдки, сапоги и жеребец на племя,
Для нянюшки платочки, голландские холсты…
На сколько хватит денег! Заметим в то же время,
Что очень-очень редко домой мог привезти

Вот эти все покупки, поскольку всё спускалось
Почти что в тот же день другому игроку
Плюс в иной раз к тому же ещё и прибавлялась
Любимейшая трубка, кисет, пуд табаку,

А то и четверня со всем к тому набором:
С коляскою и с кучером, и сюртуком с плеча…
И не отдать нельзя – сочтут, пожалуй, вором,
Опять же поколотят без меры сгоряча…

Случалось и не редко, домой уж отправлялся
В коротком сюртучишке иль в архалуке, что ль,
Искал себе попутчика… Тому не удивлялись,
И почти все жалели: «Садись рядком, изволь…»

Таким вот был Ноздрёв во всём своём обличии!
Быть может, тот характер избитым назовут
И станут говорить, подобных нет в наличии,
Уж нет таких ноздрёвых… ошибка сразу тут!

Такие есть меж нами, пожалуйста, не спорьте!
Быть может, в другом платье, но всюду и везде…
Не будьте легкомысленны, нас от того увольте,
Ноздрёвы не повывелись к несчастью иль беде…

Все три, меж тем, коляски к крылечку подкатили,
Но в доме у Ноздрёва никто о том не знал,
Прибытия не ждали и не предвосхитили:
Никто встречать не вышел, он никого не звал…

Два мужика на козлах столовую белили,
Затягивая ладно задумчивый мотив…
Ноздрёв вбежал туда - всё сразу удалили:
И мужиков и козлы, как ветром подхватив…

Поранее пяти не выйдет… Хозяин, возвратившись,
Повёл своих гостей осматривать и – всё,
Что у него в деревне, задержкой не смутившись
И в два часа иль больше прошли насквозь неё!

В конюшне задержались по времени подольше.
Там были две кобылы, так, ничего на вид:
Одна каурой масти, другая в серый больше
И в «яблоках» орловских. На чужаков косит…

Заметил тут же зять. «Ей-богу, дал десятку!
Клянусь теперь чем хочешь! Побьёмся об заклад!»
«Божись иль не божись, скажу вновь по порядку-
И тысячи не стоит!» - стоял, потупив взгляд…

Там, в этой же конюшне, козла вдруг повстречали.
По старому поверью он был при лошадях
И точно с ними ладил: его не замечали,
Гулял у них под брюхом, как дома, не в гостях!

Потом уже повёл, взглянули б на волчонка,
Которого нарочно держал здесь на цепи:
«Кормлю сырым лишь мясом, рассчитывая тонко,
Что зверем совершенным сумеет он взрасти!»

Осматривали пруд, в котором велась рыба
Такой величины, что трудно описать:
Два взрослых мужика едва, поймав, могли бы
Изрядно помотавшись, на брег её достать!

В чём родственник, конечно, немедля усомнился,
Тот лишь махнул рукой – как хочешь, хоть не верь…
Вновь разгорелся спор уже привычно в лицах…
«Ах, Чичиков! На псарню веду тебя теперь!

Отличнейшую пару собак сейчас представлю!
Наводит изумленье их мясов чёрных твердь!
Такая, брат мой, крепость! Щиток – игла, добавлю!
Нигде, поверь душа, таких не лицезреть!»

Красивый кроха-домик стоял уж перед ними
По центру огороженного со всех сторон двора.
Заполнен этот двор собаками одними…
Хозяина заметили, затеялась «игра».

Что странно, дружелюбно гостей здесь принимали,
Старались «поздороваться», удастся и лизнуть…
Какими только кличками их тут не называли!
Назвать всех не берёмся – язык легко запнуть:

Пожар, Пороховой и Скосырь, Стреляй и Обругай,
Награда, Попечительница, Касатка, Припекай,
Черкай и Северга, Хитрюга, Допекай,
Весёлый и Угрюмый… и, как его? Сверкай!

При этом всевозможных цветов и сочетаний:
Муругих, чёрно-белых, с подпалиной и без…
Встречались полво-пегие: потомство тех «свиданий»,
Которое являлось велением Небес…

Пересмотрев собак, вводивших в изумленье
Необычайной крепостью своих чёрных мясов-
Хорошие собаки, сошлись в определенье,
Пожалуй, в первый раз за несколько часов!

Пошли смотреть на суку слепую совершенно.
Всё в точности по слову – она была слепа:
«Но пару лет назад, вы ахнули б, наверно,
От этой крымской суки немела вся толпа!»

За псарнею все дружно на мельницу смотрели
Где не хватало порхлицы… Как объяснить чего?
Представьте себе место, где утверждать умели
Тот самый верхний камень веретена всего!

Веретено вращалось, а вместе с ним и порхлица –
Такое дал названье русский мужик ему!
Чудное не чудное, а говорят и помнится,
Вписалось в его речь, пришлось и по уму!

«А тут, на этом месте, задумана мной кузница!»-
Ноздрёв всем объявил. Пошли её смотреть.
Всё осмотрели: точно! Согласны – это кузница,
Пора бы уж и горну в ней огоньком гореть!

«А вот на этом поле – взмахнул туда рукою-
От зайцев-русаков земли не разглядеть!
Такое их количество – погибель аж, не скрою!
И это моё поле! Потомкам им владеть!

Вот с места не сойти, я сам вот тут однажды
За заднюю ногу схватил вдруг русака!»
«И снова не поверю! И не поверю дважды –
Так зайца не поймать! Ищи, брат, дурака!»-

Заметил снова зять. «А вот поймал! Нарочно! –
На то ему ответил – Теперь вас поведу
Смотреть мою границу, указанную точно!»
Повёл их через поле... шли, как на поводу…

Что делать? Побрели меж взброненными нивами,
Да между перелогами… Наш Чичиков устал…
Частенько у них ноги тонули между глинами,
Выдавливали воду – низинные места…

Сначала береглись, ступали осторожно,
Потом, увидев то, что был напрасным труд,
Что ничему не служит и что избегнуть сложно,
Брели уж напрямки, на туфлях грязи пуд…

Прошли уже довольно большое расстояние
И точно обнаружили границу - столб и ров:
«Вот видите теперь, что входит в состоянье?
Всё, что до рва – моё! Именье – будь здоров!

И даже по ту сторону – тот лес, хотя, к примеру,
Который вон синеет и даже, что за ним!»
«Не все твои слова возможно брать на веру-
Когда вот этот лес успел вдруг стать твоим?

Когда же ты успел купить его так скоро?»
«Представь себе, купил! И дорого отдал!
Третьего дня свершилось! Решительно и споро!»
«Да ты же был на ярмарке! Народ тебя видал!»

«Ну, право же, Софрон! Вместо меня, что ль, некому?
Как надо совершили! Приказчик завершил!»
«Ну, разве что приказчик… но я своё кумекаю…»
Зять снова усомнился – частенько тот грешил…

Обратно возвращались той самою дорогой.
Он самым первым делом провёл их в кабинет.
На кабинет который тот походил не много,
Поскольку тем присущего в той комнатке и нет:

Ни книг там, ни бумаг в заводе не бывало…
Висели только сабли по стенам, два ружья:
Одно в триста рублей, другое больше встало –
Купил за восемьсот… Поверите ль, друзья?

И тут же показал турецкие кинжалы,
Ошибочная запись гласила на одном:
«Сибиряков Василий», но как держали жало!
Шарманка вдруг возникла, но это уж потом.

Не без приятности играла та шарманка,
Но где-то в середине, казалось, там, внутри,
В мелодиях был сбой, какая-то обманка,
Иль сразу, изначально, так мастер похитрил:

Звучавшая мазурка оканчивалась песней
«Мальбруг в поход собрался», а песня в свой черёд
Вдруг завершалась вальсом! Что, право, интересней,
Чем было бы, как должно везде, у всех идёт!

Ещё одну особенность гостям как не заметить?
Ноздрёв уж перестал давно её вертеть,
Но звук не прекращался, а скрипом ржавых петель,
Играл у всех на нервах… сил мало, чтоб терпеть…

Из многих её дудок, одна всё не желала
Совсем угомониться и продолжала «петь»…
Потом явились трубки числом совсем не малым…
Хотели иль не очень, пришлось на них смотреть…

Различных самых форм из дерева и глины,
Обкуренные – нет и даже из пеньки…
Обтянутые замшей. Мундштук короткий, длинный,
Встречались с янтарём! Весомы и легки…

Средь этого добра кисет дивной работы!
«Расшит самой графиней, шептавшей мне «люблю!»,
А ручки у неё, поверьте, это что-то:
Субтильнее не встретишь, восторг и суперфлю!»

Балык перед обедом. Немного закусили.
За сам обед позвали уже вблизи пяти.
Отправились не медля, как только пригласили,
Проголодавшись знатно от долгого пути.

Про сам обед, коль честно, и говорить не хочется…
Как видно, для хозяина не в жизни самоцель…
Что подавалось, как – не важно! Что морочиться?
Не голоден и славно… что выводом отсель?

Поэтому и повара держал без наворотов…
Тому совсем комфортно – чего желать ещё?
Другой хозяин, может, погнал бы за ворота,
А этому всё ладно и лишь бы горячо!

Из поданных им блюд, что явно подгорело,
А что-то не сварилось – так и принёс сырым…
Принцип его подхода к готовке, скажем смело,
На вдохновенье строился, уменье шло вторым…

По- видимому, клал в кастрюли что попало,
Что было под рукою его на тот момент,
То, что в итоге будет, совсем не волновало…
Использовал в рецептах обычный сортимент:

Стоял ли возле перец – то сыпал без разбору,
Капуста ли попалась – совал без лишних дум…
Без меры молоко, крупы, для каши впору,
Ветчинки и гороху – всё, что придёт на ум!

Зато Ноздрёв налёг теперь уже на вина!
И суп не подавали, портвейном оделил
По полному стакану, аж краешка не видно
И сразу госотерна, не мешкая, налил,

Поскольку не встречалось обычного сотерна
В губернских и уездных не крупных городах,
Но только госотерн… Престижнее, наверно…
И с выдержкой приличной, конечно же, в годах…

Потом велел подать мадеры Той бутылочку,
Которую фельдмаршал не видел, не пивал…
И это было точно, поскольку, моя милочка,
Сказать его словами – никто бы не подал!

Казалось, от неё во рту всё возгорело…
Купцы, прознавши вкус помещиков давно,
Вливали в неё ром нахально, даже смело!
Иные – царской водки, коль русским всё равно…

Желудки у них крепкие – снесут… И, ведь, сносили!
Критерий самый главный: а как оно горит?
И чем повыше пламя – почтенным подносили…
Такое восприятие о многом говорит…

Затем распорядился принесть «вон ту» бутылку,
Какую-то особенную, что, по его словам –
Шампань и бурганьон: «Бьёт знатно по затылку,
Поскольку вперемешку, признаюсь сразу вам!»

При этом очень щедро плескал в оба стакана –
Направо и налево, но в своё совсем чуть-чуть…
Но Чичиков не промах, заметил: «Эко, странно…
Держись, брат, осторожно! Внимательнее будь!»

Чуть отвлечётся тот – выплёскивал в тарелку…
А на столе рябиновка! Хозяин объявил:
Вкус сливок совершенно, забыв одну безделку,
Что аромат сивухи все сливки перебил…

Затем бальзам какой-то – не вспомнить даже имя,
А, впрочем, сам хозяин то так, то так назвал.
Обед давно закончился и Бог бы уже с ними,
Но гости за столом – хозяин не вставал…

Всё что-то говорил… Что? Чичиков не слушал,
Поскольку занят был раздумьями о том,
Как подступить к нему, сказать как можно лучше
О собственной причине, единственной притом…

Сомненья и не малые к тому же возникали,
Что сам предмет таков – при всех не обсудить…
Уединенья требовал, пусть зять мешал едва ли…
Всё ж лишний человек… хотелось погодить…

Но к счастью его зять помог, того не зная,
Почувствовав в себе изрядный перегруз…
Проситься стал домой, лениво так зевая
И даже очень вяло, сказать не побоюсь-

Как будто бы клещами на лошадь нёс хомут!
По русской поговорке – как наш народ умён!
«И нет! И ни-ни! И не придумай!» - на то Ноздрёв ему-
Соорудим банчишку…» Но непреклонен он:

Не обижай меня! Дружище, я поеду! –
Зять отвечал упрямо – И не держи меня!
Жена будет в претензии, ждала уже к обеду,
А заявлюсь, сам видишь, уже в финале дня…»

«А ну её, жену… такое дело, верно,
Затеете, важнее которого и нет…»
«Нет, брат! Она такая, другой не сыщешь, верная
С ней обращаться плохо не честно и не след!

Ко мне всегда с вниманием,
Аж, слёзы на глазах…
Такие, брат, услуги и даже со старанием…
Когда б ты только знал и то б воскликнул «ах»!

Нет! Ты уж не держи: как честный человек, поеду!
По истинной по совести заверю в том тебя!»
«И, правда, не держи! Что в нём после обеду?
И грамма проку нет, скажу уже любя…»

«Ну, что же? Поезжай, коль бабиться охота!
Фетюк ты настоящий – на этом остаюсь!»
«Нет, брат, ты не ругай!- совсем через зевоту –
Фетюк тут ни при чём – сказать не побоюсь!

Когда б ты знал, я жизнью своею ей обязан…
Такая, право, добрая и милая ко мне…
И ждёт уже давно… я обещаньем связан,
Чтоб рассказать об ярмарке, что видел в этом дне…»

«Да, ладно! Поезжай! Ври чепуху с три короба!
Вот и картузик твой!» «Нет, брат, ты вновь не прав!
Тебе совсем нельзя о ней с таким вот гонором,
Меня тем обижаешь…» «Езжай и будь здоров!»

«Да, брат, поеду, точно! Прости, что не остался…
Душою бы и рад, но, веришь, не могу…»
Зять ещё очень долго пред кем-то извинялся,
А сам уж ехал в бричке по сонному логу…

Не много в этот вечер о ярмарке узнала
Жена его, конечно, что вряд ли и ждала…
За столько лет ужели всех слабостей не знала?
Такого быть не может… с велика до мала…

«Такая, право, дрянь! – Ноздрёв во след ругался –
Смотри, как потащился! А пристяжной не плох!
Давно его приметил и подцепить старался…
Да с ним не сговориться, не слышит, как оглох…

Фетюк, как есть фетюк!» Порфирий принёс свечи
Как только они в комнату уже вдвоём вошли.
Колода карт в руках: « Без банка скучен вечер!
Рублей по триста, что ли? Ну, что – сдаю? Пошли?»

Но Чичиков прикинулся, как будто и не слышал,
Своё как будто вспомнил и так заговорил:
«А! Чтоб не позабыть – и голосом потише-
Есть маленькая просьба, не свыше всяких сил!»

«Какая?» «А дай слово, что ты её исполнишь!»
«Да, что это за просьба?» «Вперёд ты слово дай!»
«Ну, так и быть, изволь!» «И вправду, что изволишь?»
«Исполню, слово чести!» «Ответ сначала дай:

Чай, у тебя ведь много теперь крестьян умерших,
Которые не счёркнуты покуда из живых?»
«Ну, есть, поди… и – что?» - казалось, что опешил.
«Переведи их мне!» «На что?» - аж спёрло дых…

«Ну, так… мне очень нужно…» «На что?» «Моё то дело!»
«Ты что-нибудь затеял? Признайся честно - что?»
«Да, что уж я затеял? Что можно? Мёртво тело…
Пустяк, ведь, совершенный, не годный ни на что…»

«Тогда, зачем, скажи!» «Какой ты любопытный!
Вот всяческую дрянь потрогать норовит…»
«К чему не говоришь? Зачем такой вот скрытный?»
«Да, что тебе за прибыль всё знать? – смущённый вид-

Ну, просто так! Фантазия такая приключилась…»
«Пока всё не откроешь, не жди и перевод!»
«Вот сам и погляди - нечестно, твоя милость –
Ты слово дал исполнить и вдруг обратный ход?»

«Как хочешь, так и думай, а не получишь! Точка!»
И Чичиков задумался, как лучше подступить?
Придумать и сказать, чтоб тот поверил точно,
Поскольку неуместно теперь же отступить…

Смущаясь, объявил, что этим самым действом
Желает себе в обществе добавить статус, вес:
Поместий больших нет, откуда быть и средствам,
Так до того вот времени хоть что наперевес…

«Врёшь! Врёшь! – на то Ноздрёв – Прехитрая уловка!
Уж я-то точно вижу, что ты заврался, брат!»
Но тот и сам заметил, что выдумал не ловко,
И повод к этой сделке как будто тоже слаб…

«Ну, так я тебе скажу со всяким откровением,
Но только уж, пожалуйста, не проговорись о том…
Надумал я жениться, но есть к тому сомнения…
Родители невесты не против, но при том

Хотят чтобы у зятя душ, скажем, триста было…
Такая, брат, комиссия… я сам уже не рад…
А так как у меня нет даже половины…»
«Ну, врёшь!» - опять Ноздрёв и снова невпопад…

«Ну, вот уж здесь не вру! Вот даже ни на столько!»
И на мизинце пальцем немного показал.
«Я голову поставлю, что врёшь… Зачем вот только?»
«Однако и обидно! С чего бы тут я лгал?»

«Позволь сказать по дружбе, ведь ты большой мошенник!
Ведь я же тебя знаю… Вот, как ты врать посмел?
Не я начальник твой! Ведь, ты брат мой, бездельник!
Ты б у меня, поверишь, давно бы уж висел!

Я б сам тебя повесил на первой же осине!»
Таким вот замечанием герой наш оскорблён!
Любую, скажем, грубость считал невыносимой
И очень неприятной, том более о нём…

Он даже не любил с собою в обращенье
Какой-то фамильярности… никак не допускал!
И даже от начальства и то всегда в смущенье…
И вдруг теперь такое… не ждал и не искал…

Обиделся серьёзно. К чему бы то пристало?
Тому и дела мало… Опять же продолжал:
«Ей-богу, говорю! Повесить - даже мало!»
При этом слишком вольно плечо ему пожал…

«Всему же есть границы! – с достоинством ответил-
Подобными речами в казармах щеголять!
Не хочешь передать (при этом вдруг заметил),
Тогда продай их, что ли?» «Ага! Уже продать!

Да ты, ведь я уж знаю, за дорого не купишь!
Ведь ты, подлец такой, цены не всхочешь дать!»
«Да ведь и ты хорош! Чего суёшь мне кукиш?
Они из бриллиантов все у тебя видать!»

«Ну, так и есть. Я знал!» «Скажи-ка, только честно,
Жидовские замашки откуда у тебя?
Ты должен бы за так отдать их, безвозмездно!
По дружбе, если хочешь, как говоришь, любя!»

«Чтоб доказать тебе: в скалдырниках не значусь!
Я не возьму за них нарочно ничего!
Купи лишь жеребца, а их возьми в придачу!»
«Зачем мне жеребец? Теперь не до него!»

«Помилуй, как зачем? Всего лишь за четыре!
Ведь за него, ты помнишь, я десять отвалил!»
«Но он не нужен мне и за бесплатно в мире…
Завода не держу! Не стоит и хвалить!»

«Нет! Ты меня послушай! Как ты не понимаешь?
Ведь я с тебя теперь возьму всего лишь три!
А остальную тысячу потом уже добавишь…
Не благородно, что ли? Ты сам-то посмотри!»

«Ещё раз говорю: мне жеребец не нужен!»
«Тогда купи кобылу! Каурую бери!»
«И этой не хочу!» «Зазря с тобой я дружен!
К кобыле серый конь – за две всего, смотри!

Ты, Чичиков, чудак, каких ищи не сыщешь!
На первой даже ярмарке подашь их и легко!
И в трое против выручишь! Приличнейшие тыщи!»
«Вот сам и продавай! А мне они на кой?»

Да всё это понятно, но мне теперь хотелось
Любезность хоть какую тебе, брат, оказать!
Не хочешь лошадей? Собак купить приспелось?
Такую продам пару – слов не найдёшь сказать!

Брудастые, с усами, шерсть кверху, как щетина!
А лапа вся в комке, земли не задеёт!
А бочковатость рёбер – уму непостижимо!»
«Зачем бы мне собаки?»- опять отпор даёт.

«Да я вот так хочу! Бери в обзаведенье!
Такое, брат, занятие и сердцу и уму!
Не только для охоты, а так, для наблюдения!
Сколь хочешь обижайся, тебя я не пойму…

Ни кони, ни собаки тебе не интересны…
Тогда купи шарманку за девятьсот рублей!
Считай, за половину, открыто скажу, честно,
Тебе отдам со скидкой, обычай средь друзей…»

«На что она нужна, ведь я не немец, чай,
Чтоб шляться по дорогам, выспрашивать рубли!»
«Да ты взгляни получше! Хоть каплю различай –
Это не та шарманка! Где б взять они могли?

Просто орган! Послушай! Пойдём, ещё посмотришь!
Из красного вся дерева! – сам за рукав тянул,
Как тот не упирался, поддаться и всего лишь…
Тащил по коридору, аж своротивши стул…

«Не хочешь коль на деньги, тогда давай меняться:
Я дам тебе шарманку и всех тех мёртвых душ,
А ты мне свою бричку! В накладе б не остаться…
Плюс триста, что ль, целковых!» «Я не согласен! Чушь!

А я-то в чём поеду?» «Отдам тебе другую!
Немного перекрасишь и сам не отличишь!»
«Неугомонный бес согнул его дугою…»-
Подумал было Чичиков, а тот опять: «Молчишь?

«И вовсе не молчу – мне этого не нужно!»
«Так бричка. Плюсом души, шарманка: да ты чё?»
«Сказал же – не хочу!» - уж голосом натужно…
«А отчего не хочешь? Не дорого ж за всё…

Так вот ты, брат, какой… С тобою, как я вижу,
Нельзя как меж друзьями хорошими никак…
Сейчас уже скажу, чем даже не обижу –
Что ты как есть двуличный…» «Да, что же я дурак?

Ты сам-то посуди: зачем мне, что не надо?»
«Нет, это ты, пожалуй, уже не говори –
Теперь я раскусил, достаточно и взгляда –
Ракалия такая… так на меня не зри…

А хочешь, метнём банчик? На кон всех и поставлю
И плюсом хоть шарманку!» «Решиться здесь на банк,
Как в неизвестность ввергнуться… и, что ещё добавлю.
Не в том я настроении… Так, что, прости, никак!»

«С чего вдруг неизвестность? Так и сказать не смеешь-
Единственно удача иль счастье или фарт!
С тобою коль они – и выиграть сумеешь,
А если отвернутся, то хоть подпрыгни, факт…»

А сам всё продолжал метать в руках колоду.
Словами так и сыпал – задору задавал:
«А… вот она, девятка! С чего взяла вдруг моду?
Из-за тебя проклятой продулся я в отвал…

И чувствовал – продашь, и даже так подумал.
Вот чёрт тебя дери… аж холод по спине…
И что же получилось? Наличность ветер сдунул…
И вот она опять… что пристаёшь ко мне?»

Вот тут вошёл Порфирий, принёс вина бутылку,
Но Чичиков решительно сказал ему отказ:
«Не стану больше пить! – тот подавил ухмылку –
Да и играть не буду!» - не опуская глаз.

«Играть-то отчего теперь ты не намерен?»
«Не расположен вовсе. Признаться: не люблю…
К игре я не охотник. Вот так, по крайней мере,
Когда бы и пришлось, то только так, терплю…»

«И отчего вот так?» «А так вот, не охотник!
Таким Господь создал!» «И дрянь же ты, скажу!
Фетюк! Как есть фетюк! Подлец, как есть, негодник!
Не так я прежде думал – ошибся вот, гляжу!»

«За что же ты бранишься? За то, что не играю?
Продай мне душ одних и забывай как звать!»
«Ни чёрта не получишь! И даже крохи с краю!
Хотел было задаром, за просто так отдать,

Теперь и за три царства душонки не получишь!
С тобой нельзя совсем, как с близким говорить…
Печник, совсем печник! Держи теперь вот кукиш!
Ах, шильник! Как Собакевич точно! И не желаю зрить…

Вот с этих самых пор нет до тебя мне дела!
Порфирий! Скажи конюху, чтоб лошадям его
Овса не смел давать!» Вот это было смело!
Такого даже Чичиков мог ждать меньше всего…

А тот не удержался, как будто было мало,
И бросил ещё фразу и снова, как упрёк:
«Зачем теперь, скажи, в тебе желанье встало
Попасться на глаза мне? Свернуть куда не смог?»

Но гость вновь промолчал, а тут подали ужин.
Поужинали вместе, но щедрый хлебосол,
Каким был за обедом, смотрел прохладно, вчуже…
Опять же вин обилие не украшало стол…

Одна бутылка с кипрским торчала одиноко.
Кислятина ужасная… и пить никто не стал…
Обиделись и - оба… обиделись жестоко…
Ноздрёв и тот примолк, ругаться перестал…

Закон гостеприимства: ругайся не ругайся,
А на ночь не погонишь, оставишь ночевать…
Провёл до комнатушки: «Вот тут располагайся!
Вот только доброй ночи не буду и желать!»

В принеприятнейшем расположенье духа
Герой наш находился по завершенью дня.
Он внутренне досадовал, что поступил так глупо:
«Ведь не хотел же ехать! Что сам себе не внял?»

Потраченное время было ужасно жалко,
А, кроме всего прочего, зачем о душах с ним?
Дрянь человек Ноздрёв! Словно ворона-галка
Раскаркается всюду… Секрет им не храним…

Наврёт, поди, с три короба, чёрт знает, что добавит…
И выйдут дрязги-сплетни… Совсем не хорошо…
Дурак я в самом деле… Он мне ума прибавит…
Ещё кому довериться получше не нашёл…»

От дум тех лихорадило, никак не засыпалось,
К тому же, ещё кто-то жалил всего – кусал…
Рать насекомых бойких(вот так ему казалось).
Всей своей горстью грёб, всё тело расчесал…

«А чтоб вас чёрт побрал с Ноздрёвым вашим вместе!»
Вот так вот приговаривал… с кем говорить нашёл…
Не ночевал так дурно ни в коем ещё месте…
Проснулся рано утром и к кучеру пошёл.

Закладывать теперь же распорядился бричку.
А, возвращаясь в дом, Ноздрёва повстречал.
Тот тоже был в халате, не дурственном, приличном
И с непременной трубкой: «Привет!» - ему вскричал.

Приветствовал по-дружески, как только нынче встретил:
«Как ночевалось, брат?» - с улыбочкой спросил.
«Да, так себе…» - сказал, совсем не был приветлив,
На лицемерье просто уже не стало сил…

«А мне, представишь брат, такая мерзость снится,
Что гнусно и рассказывать, ты кабы только знал…
Во рту после вчерашнего не знаю что творится –
Весь эскадрон, как будто, с конями ночевал…

Представь себе приснилось, что высекли меня!
И кто вообрази! Ни в жизнь не угадать –
Вчерашние приятели, явившись среди дня…
К чему бы то теперь? Как можно разгадать?»

А Чичиков подумал: «А жаль, не в самом деле!
Вот хорошо бы было, случись всё наяву!»
«Ей-богу! И пребольно… проснулся – зуд на теле…
Всю ночь, видать чесался… Ай, блохи? Не пойму…

А ты чего в халате? Ступай, что ль, одевайся!
А я пойду приказчика ругну, такой подлец.
Потом приду к тебе, не мешкай, постарайся!»
«Без завтрака б уехал! Простился б, наконец!»-

Подумал наш герой, идя переодеться.
Свершив весь туалет, в столовую пошёл.
Нельзя никак иначе, куда бы ему деться?
Тут, как ни плох хозяин, тайком не хорошо…

В столовой на столе чайный прибор поставлен,
Бутылка рому тут же, а в комнате самой
Никто не прибирался: весь раскардаш оставлен,
Вчерашние следы не стёрты, ни Бог мой…

Весь в хлебных крохах пол со щёткой не встречался,
Табачная зола на скатерти видна…
Никто не озаботился, убрать не постарался…
Сложилось впечатление: кому она нужна

Та чистота-порядок? Хозяину всё ладно
И слугам всё равно… вот если бы спросил
Кого спросить бы надо, да наказал наглядно,
Наверное, б забегали… другой раз не просил…

Обдумав всё вот так, герой наш огляделся,
Но тут во след ему пожаловал Ноздрёв
Как утром был в халате – в другое не оделся,
В руке опять чубук – курить был будь здоров!

Под утренним халатом нет никакой одежды,
Лишь на груди открытой, как будто борода…
Хорош для живописца: такие вот невежды
В портретных их сюжетах мелькают иногда!

Они, те живописцы, прилизанность не любят…
Молчанье затянулось… И тут Ноздрёв спросил?
«Ты, как, не передумал? Играть на души будем?»
«Нет, брат, я не играю - желанья нет и сил…

Купить – изволь, куплю!» «Но я-то не торгую!
Не стану я снимать плевы с невесть чего.
Вот банчик это – да! Партеичку, другую…
Прокинем хотя талию!» Тот смотрит на него:

«Нет! Я уже сказал! Устал и повторяться!»
«Давай тогда меняться!» «И это не хочу!»
«Вот, почему, скажи, не хочешь обменяться?» -
Излишне фамильярно потрогав по плечу.

Но Чичиков молчал. «Давай сыграем в шашки!
Коль выиграть сумеешь – всех сразу заберёшь!
Ведь у меня их много живых, но уж вчерашних…
Порфирий! Подай шашки! Скорее, что ты ждёшь?»

«Напрасный будет труд – играть с тобой не буду!»
«Да это же не банк! Теперь же предварю,
Что я играю плохо, ходы и те забуду…
Коль дашь что наперёд, скажу: благодарю!»

«А, может, правда сесть сыграть с ним в эти шашки?
Когда-то я играл, недурственно причём!
На штуки не поднимется, не выйдут трюки-шашни…
Изволь! Давай сыграем!» «А души дашь почём?-

От радости Ноздрёв на стуле развернулся –
По ста рублей за штуку?» «Довольно пятьдесят!»
«Ну, что это за куш? – с ответом встрепенулся –
Уж лучше в эту сумму включу что из щенят,

Средней руки какого или к часам печатку,
Из золота, заметь!» «Ну, так и быть, изволь!»
«Что дашь мне наперёд?» «С какого бы достатку?
Конечно, ничего!» «Как ничего? Позволь!

Ведь я же предварял – играю очень скверно…
По крайней мере, пусть два хода, но мои!»
«Я сам играю плохо! Больше того, примерно…
Не знаю, кто тут лучше из нас из обоих…»

«Да знаем, знаем мы, как плохо вы играете!»-
Сказал Ноздрёв на это и выступил вперёд.
«Давненько же не брал я в руки шашек, знаете!» -
Свою продвинул Чичиков. Теперь Ноздрёва ход.

«Знаем мы вас, знаем, как плохо вы играете! –
На то ему хозяин, опять же сделав ход,
И тут же рукавом другую сдвинул…» Знаете!
Так это что же тут? У этой место вот,

Осаживай назад!» «Кого?» «Вот шашку эту!»
И тут же увидал, как там ещё одна
Почти пробилась в дамки. Вскочил, ища ответу…
Озноб от возмущенья уже хлестал сполна…

« С тобою даже в шашки играть нельзя, дружище!
Вот эдак кто же ходит, чтоб по три шашки вдруг?
Нигде такого нет, и в правилах не сыщешь!»
«Чего ты кипятишься? Ошибочка на круг…

Подвинулась нечаянно вторая, отодвину…»
«А эта вот откуда, скажи-ка мне, взялась?»
«Какая бы ещё? Сказать вот не премину –
В тебе, брат ты мой Чичиков, уже бушует страсть!»

«Я говорю про ту, что в дамки пробирается!»
«На полном основании! Ужель не помнишь ты?»
«Нет, брат мой, погоди! Неправедно втирается –
Я все ходы считаю! Ей место у черты!

Вновь, невзначай пристроил?» «Какое ещё место?
Да ты, брат, сочинитель неважный, я гляжу!
Да за кого меня ты вот держишь, интересно?
Чтоб я стал плутовать!?» «Ещё чего – держу?

Вот это, брат ты мой, моё, однако, дело!
Но только знай: отныне с тобой я не игрок!
Ни за одним столом, когда бы не приспело,
Играть с тобой не буду!» «Как отказаться смог,

Когда игра начата? Не можно отказаться!»
«Имею на то право, ведь ты шельмуешь, брат!
Нечестно, неприлично!» «Как смеешь обзываться?
Всё врёшь ты и нарочно! Бери слова обрат!»

«Нет! Это ты сам врёшь!» «Нет! Я играл всё честно!
Начали, так доигрывай! Когда садился, знал!»
«Не стану! Не заставишь! Ведь даже интересно!»
И хладнокровно шашки рукою все смешал…

Ноздрёв, как роза, вспыхнул и подскочил так близко,
Что Чичикову тут же пришлось вдруг отступить…
«Играть тебя заставлю! – сказал тот гласом низко –
Я помню все ходы! Придётся уступить!»

«Да, нет, брат! Дело кончено! Играть с тобой не буду!»
«Так ты играть не хочешь?» «Нельзя играть с тобой!»
«Ты прямо говори, решительно!» «Не буду!»
Тот подступал всё ближе… уж тесно меж собой…

На всякий случай Чичиков лицо прикрыл руками,
Поскольку это дело таким стало теперь…
Как пламя разгорелось… Махал уж кулаками…
Не зная как избавиться, герой смотрел на дверь…

А тот вновь размахнулся и очень могло статься,
Что вдруг одна из щёк могла иметь удар,
Заставивший тем самым не с честью пусть расстаться,
Но и не к славе вящей случился бы тот «дар»…

Но Чичиков сумел счастливо увернуться
И ухватить Ноздрёва за обе за руки,
Что так теперь задорно решили замахнуться,
И накрепко скрутил. Умолкли игроки…

Ноздрёв всё порывался хоть как освободиться…
Никак не выходило, тогда он закричал:
«Порфирий! Эй, Павлушка!» - сам дёргается, тщится,
Но Чичиков сильнее, то каждый замечал…

Услышав его крики(зачем вплетать дворовых?
Зачем бы тут свидетели пикантнейшей из сцен?
С тем вместе понимая, что в стенах он суровых…)
Разжал сейчас же руки, освободив совсем…

Но к ним уже вошли хозяйские людишки:
Знакомый нам Порфирий и с ним ещё другой,
Павлушка, парень дюжий, и даже много слишком…
Невыгодное дело сцепиться с тем слугой…

Ноздрёв воспрял, конечно, проговорил сердито:
«Так ты не хочешь, значит, как надо завершить?
Но только не увиливай, а говори открыто!»
«Нет никакой возможности! Больно силён грешить!»

На это ему Чичиков и посмотрел в окошко,
За ним свою же бричку сейчас же разглядел.
И, вроде, вот она – пройти совсем немножко.
Но как туда прорваться, когда б и захотел?

Два дюжих дурака в превосходящей силе
Навряд ли отойдут с поклоном или без…
Коль даже б попросил и то б не пропустили,
Поскольку подчинённые, пусть их хозяин бес…

А тот твердит своё, лицо огнём пылает…
«Я б доиграл, конечно, когда бы ты играл
Как человеку честному приличность полагает,
Но ты же так не можешь…» «Подлец! – тот заорал-

Увидел, что моя, а не твоя выходит,
Скорей мешать игру! Так! Бейте же его!»
Герой наш побледнел: легко ухороводят…
Хотел ответить что-то… не вышло ничего…

Тот весь в жару, в поту вперёд всё порывался,
Черешневый чубук, как маршальский, что ль, жезл,
Как к неприступной крепости с отрядом прорывался:
«Бейте его!» - кричал, словно на стены лез…

Благодаря которой приказ дают нарочно
Держать его за руки во время бойких дел,
Чтобы в запале он беды не наворочал,
Но поздно: загорелся, в особый раж влетел…

Горячностью своею совсем разрушил планы,
Что пользы никакой от той бравады нет,
Что миллионы ружей палят и непрестанно,
Что стены неприступны, что взвода тает след…

И что уже свистит та пуля роковая,
Готовая захлопнуть глотку ему навек…
Но Чичиков не крепость… совсем не таковая…
Обычнейший из смертных и слабый человек…

Душа его от страха давно сбежала в пятки
И даже хлипкий стул валялся в стороне –
Защиты тщетной средство враз отняли ребятки…
Уж и глаза зажмурил – не мёртв, жив не вполне…

Готовился отведать от чубука Ноздрёва
И Бог один лишь знает, ещё б что привелось…
Попал, как кур в ощип не заживо здорово…
Всё пред глазами встало, как до того жилось…

Но тут звон колокольчиков, как с облаков, спустился,
Раздался стук колёс: подъехал экипаж,
А, может, и телега… Вдруг храп коней вместился
Во весь ноздрёвский дом, как взял на абордаж!

И все тотчас невольно взглянули за окошко:
В полувоенной форме с телеги кто-то слез,
Потолковал там с кем-то по времени немножко
Да и вошёл в столовую, как Ангелом с Небес!

«Кто господин Ноздрёв, скажите, из вас будет?»-
Задал вдруг незнакомец всем бывшим тут вопрос.
Мог Чичиков мечтать, молился ли о чуде?
Сказать не можем точно и неуместен спрос…

Ноздрёв очнулся первым: «Ответьте прежде сами
С кем честь теперь имею, так скажем, говорить?»
«Я капитан-исправник» «И что свело нас с вами?»
«Я прибыл с извещеньем и должен сообщить,

На вас открыто дело, вы под судом отныне!»
«Какое ещё дело? Что вы несёте вздор?»
«Замешены в историю с помещиком Максимовым,
Нанесена обида!» «Да не видал в упор!

Вы врёте всё теперь!» - вскричал Ноздрёв с обидой.
«Извольте замолчать! Я, сударь, офицер!
Явился к вам по службе, не просто так для виду!
С слугой так говорите, с лакеем, например!»

Тут Чичиков не стал ждать темы продолженья,
Схватил свою шапчонку, бочком да на крыльцо!
Скорее в свою бричку без крохи торможенья
И Селифан погнал, взглянув ему в лицо…

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Подъехавши к трактиру, Чичиков велел остановиться по двум причинам. С одной стороны, чтоб дать отдохнуть лошадям, а с другой стороны, чтоб и самому несколько закусить и подкрепиться. Автор должен признаться, что весьма завидует аппетиту и желудку такого рода людей. Для него решительно ничего не значат все господа большой руки, живущие в Петербурге и Москве, проводящие время в обдумывании, что бы такое поесть завтра и какой бы обед сочинить на послезавтра, и принимающиеся за этот обед не иначе, как отправивши прежде в рот пилюлю; глотающие устерс, морских пауков и прочих чуд, а потом отправляющиеся в Карлсбад или на Кавказ. Нет, эти господа никогда не возбуждали в нем зависти. Но господа средней руки, что на одной станции потребуют ветчины, на другой поросенка, на третьей ломоть осетра или какую-нибудь запеканную колбасу с луком и потом как ни в чем не бывало садятся за стол в какое хочешь время, и стерляжья уха с налимами и молоками шипит и ворчит у них меж зубами, заедаемая расстегаем или кулебякой с сомовьим плёсом, так что вчуже пронимает аппетит, - вот эти господа, точно, пользуются завидным даянием неба! Не один господин большой руки пожертвовал бы сию же минуту половину душ крестьян и половину имений, заложенных и только, чтобы иметь такой желудок, какой имеет господин средней руки; но то беда, что ни за какие деньги, ниже" имения, с улучшениями и без улучшений, нельзя приобресть такого желудка, какой бывает у господина средней руки.

Деревянный потемневший трактир принял Чичикова под свой узенький гостеприимный навес на деревянных выточенных столбиках, похожих на старинные церковные подсвечники. Трактир был что-то вроде русской избы, несколько в большем размере. Резные узорочные карнизы из свежего дерева вокруг окон и под крышей резко и живо пестрели темные его стены; на ставнях были нарисованы кувшины с цветами.

Взобравшись узенькою деревянною лестницею наверх, в широкие сени, он встретил отворявшуюся со скрипом дверь и толстую старуху в пестрых ситцах, проговорившую: "Сюда пожалуйте!" В комнате попались всё старые приятели, попадающиеся всякому в небольших деревянных трактирах, каких немало выстроено по дорогам, а именно заиндевелый самовар, выскобленные гладко сосновые стены, трехугольный шкаф с чайниками и чашками в углу, фарфоровые вызолоченные яички пред образами, висевшие на голубых и красных ленточках, окотившаяся недавно кошка, зеркало, показывавшее вместо двух четыре глаза, а вместо лица какую-то лепешку; наконец натыканные пучками душистые травы и гвоздики у образов, высохшие до такой степени, что желавший понюхать их только чихал и больше ничего.

Поросенок есть? - с таким вопросом обратился Чичиков к стоявшей бабе.

С хреном и со сметаною?

С хреном и со сметаною.

Давай его сюда!

Старуха пошла копаться и принесла тарелку, салфетку, накрахмаленную до того что дыбилась, как засохшая кора, потом нож с пожелтевшею костяною колодочкою, тоненький, как перочинный, двузубую вилку и солонку, которую никак нельзя было поставить прямо на стол.

Герой наш, по обыкновению, сейчас вступил с нею в разговор и расспросил, сама ли она держит трактир, или есть хозяин, а сколько дает доходу трактир, и с ними ли живут сыновья, и что старший сын холостой или женатый человек, и какую взял жену, с большим ли приданым, или нет, и доволен ли был тесть, и не сердился ли, что мало подарков получил на свадьбе, - словом, не пропустил ничего. Само собою разумеется, что полюбопытствовал узнать, какие в окружности находятся у них помещики, и узнал, что всякие есть помещики: Плотин, Почитаев, Мыльной, Чепраков-полковник, Собакевич. "А! Собакевича знаешь?" - спросил он и тут же услышал, что старуха знает не только Собакевича, но и Манилова, и что Манилов будет поделикатней Собакевича: велит тотчас сварить курицу, спросит и телятинки; коли есть баранья печенка, то и бараньей печенки спросит, и всего только что попробует, а Собакевич одного чего-нибудь спросит, да уж зато всё съест, даже и подбавки потребует за ту же цену.

Когда он таким образом разговаривал, кушая поросенка, которого оставался уже последний кусок, послышался стук колес подьехавшего экипажа. Взглянувши в окно, увидел он остановившуюся перед трактиром легонькую бричку, запряженную тройкою добрых лошадей. Из брички вылезали двое какие-то мужчин. Один белокурый, высокого роста; другой немного пониже, чернявый. Белокурый был в темно-синей венгерке, чернявый просто в полосатом архалуке. Издали тащилась еще колясчонка, пустая, влекомая какой-то длинношерстной четверней с изорванными хомутами и веревочной упряжью. Белокурый тотчас же отправился по лестнице наверх, между тем как черномазый еще оставался и щупал что-то в бричке, разговаривая тут же со слугою и махая в то же время ехавшей за ними коляске. Голос его показался Чичикову как будто несколько знакомым. Пока он его рассматривал, белокурый успел уже нащупать дверь и отворить ее. Это был мужчина высокого роста, лицом худощавый, или что называют издержанный, с рыжими усиками. По загоревшему лицу его можно было заключить, что он знал, что такое дым, если не пороховой, то по крайней мере табачный. Он вежливо поклонился Чичикову, на что последний ответил тем же. В продолжение немногих минут они вероятно бы разговорились и хорошо познакомились между собою, потому что уже начало было сделано, и оба почти в одно и то же время изъявили удовольствие, что пыль по дороге была совершенно прибита вчерашним дождем и теперь ехать и прохладно и приятно, как вошел чернявый его товарищ, сбросив с головы на стол картуз свой, молодцевато взъерошив рукой свои черные густые волосы. Это был среднего роста, очень недурно сложенный молодец с полными румяными щеками, с белыми, как снег, зубами и черными, как смоль, бакенбардами. Свеж он был, как кровь с молоком; здоровье, казалось, так и прыскало с лица его.

Ба, ба, ба! - вскричал он вдруг, расставив обе руки при виде Чичикова. - Какими судьбами?

Чичиков узнал Ноздрева, того самого, с которым он вместе обедал у прокурора и который с ним в несколько минут сошелся на такую короткую ногу, что начал уже говорить "ты", хотя, впрочем, он с своей стороны не подал к тому никакого повода.

Куда ездил? - говорил Ноздрев и, не дождавшись ответа, продолжал: - А я, брат, с ярмарки. Поздравь: продулся в пух! Веришь ли, что никогда в жизни так не продувался. Ведь я на обывательских приехал! Вот посмотри нарочно в окно! - Здесь он нагнул сам голову Чичикова, так что тот чуть не ударился ею об рамку. - Видишь, какая дрянь! Насилу дотащили, проклятые, я уже перелез вот в его бричку. - Говоря это, Ноздрев показал пальцем на своего товарища. - А вы еще не знакомы? Зять мой Мижуев! Мы с ним все утро говорили о тебе. "Ну, смотри, говорю, если мы не встретим Чичикова" Ну, брат, если б ты знал, как я продулся! Поверишь ли, что не только убухал четырех рысаков - всё спустил. Ведь на мне нет ни цепочки, ни часов... - Чичиков взглянул и увидел точно, что на нем не было ни цепочки, ни часов. Ему даже показалось, что и один бакенбард был у него меньше и не так густ, как другой. - А ведь будь только двадцать рублей в кармане, - продолжал Ноздрев, - именно не больше как двадцать, я отыграл бы все, то есть кроме того, что отыграл бы, вот как честный человек, тридцать тысяч сейчас положил бы в бумажник.

Ты, однако, и тогда так говорил, - отвечал белокурый, - а когда я тебе дал пятьдесят рублей, тут же просадил их.

И не просадил бы! ей-богу, не просадил бы! Не сделай я сам глупость, право, не просадил бы. Не загни я после пароле на проклятой семерке утку, я бы мог сорвать весь банк.

Однако ж не сорвал, - сказал белокурый.

Не сорвал потому, что загнул утку не вовремя. А ты думаешь, майор твой хорошо играет?

Хорошо или не хорошо, однако ж он тебя обыграл.

Эка важность! - сказал Ноздрей, - этак и я его обыграю. Нет, вот попробуй он играть дублетом, так вот тогда я посмотрю, я посмотрю тогда, какой он игрок! Зато, брат Чичиков, как покатили мы в первые дни! Правда, ярмарка была отличнейшая. Сами купцы говорят, что никогда не было такого съезда. У меня все, что ни привезли из деревни, продали по самой выгоднейшей цене. Эх, братец, как покутили! Теперь даже, как вспомнишь.. черт возьми! то есть как жаль, что ты не был. Вообрази, что в трех верстах от города стоял драгунский полк. Веришь ли, что офицеры, сколько их ни было, сорок человек одних офицеров было в городе; как начали мы, братец, пить... Штабс-ротмистр Поцелуев... такой славный! усы, братец, такие! Бордо называет просто бурдашкой. "Принеси-ка, брат, говорит, бурдашки!" Поручик Кувшинников... Ах, братец, какой премилый человек! вот уж, можно сказать, во всей форме кутила. Мы все были с ним вместе. Какого вина отпустил нам Пономарев! Нужно тебе знать, что он мошенник и в его лавке ничего нельзя брать: в вино мешает всякую дрянь: сандал, жженую пробку и даже бузиной, подлец, затирает; но зато уж если вытащит из дальней комнатки, которая называется у него особенной, какую-нибудь бутылочку - ну просто, брат, находишься в эмпиреях. Шампанское у нас было такое - что пред ним губернаторское? просто квас. Вообрази, не клико, а какое-то клико-матрадура, это значит двойное клико. И еще достал одну бутылочку французского под названием: бонбон. Запах? - розетка и все что хочешь. Уж так покутили!.. После нас приехал какой-то князь, послал в лавку за шампанским, нет ни одной бутылки во всем городе, все офицеры выпили. Веришь ли, что я один в продолжение обеда выпил семнадцать бутылок шампанского!

Ну, семнадцать бутылок ты не выпьешь, - заметил белокурый.

Как честный человек говорю, что выпил, - отвечал Ноздрев.

Ты можешь себе говорить все что хочешь, а я тебе говорю, что и десяти не выпьешь.

Ну хочешь об заклад, что выпью!

К чему же об заклад?

Ну, поставь ружье, которое купил в городе.

Не хочу.

Ну да поставь, попробуй.

И пробовать не хочу

Да, был бы ты без ружья, как без шапки. Эх, брат Чичиков, то есть как я жалел, что тебя не было Я знаю, что ты бы не расстался с поручиком Кувшинниковым. Уж как бы вы с ним хорошо сошлись! Это не то что прокурор и все губернские скряги в нашем городе, которые так и трясутся за каждую копейку. Этот, братец, и в гальбик, и в банчишку, и во все что хочешь. Эх, Чичиков, ну что бы тебе стоило приехать? Право, свинтус ты за это, скотовод эдакой! Поцелуй меня, душа, смерть люблю тебя! Мижуев, смотри, вот судьба свела: ну что он мне или я ему? Он приехал бог знает откуда, я тоже здесь живу... А сколько было, брат, карет, и все это en gros1. В фортунку крутнул: выиграл две банки помады, фарфоровую чашку и гитару; потом опять поставил один раз и прокрутил, канальство, еще сверх шесть целковых. А какой, если б ты знал, волокита Кувшинников! Мы с ним были на всех почти балах. Одна была такая разодетая, рюши на ней, и трюши, и черт знает чего не было... я думаю себе только: "черт возьми!" А Кувшинников, то есть это такая бестия, подсел к ней и на французском языке подпускает ей такие комплименты... Поверишь ли, простых баб не пропустил. Это он называет: попользоваться насчет клубнички. Рыб и балыков навезли чудных. Я таки привез с собою один; хорошо, что догадался купить, когда были еще деньги. Ты куда теперь едешь? ----

1 в большом количестве (франц.)

А а к человечку к одному, - сказал Чичиков.

Ну, что человечек, брось его! поедем во мне!

Нет, нельзя, есть дело.

Ну вот уж и дело! уж и выдумал! Ах ты, Оподелок Иванович!

Право, дело, да еще и нужное.

Пари держу, врешь! Ну скажи только, к кому едешь?

Ну, к Собакевичу.

Здесь Ноздрей захохотал тем звонким смехом, каким заливается только свежий, здоровый человек, у которого все до последнего выказываются белые, как сахар, зубы, дрожат и прыгают щеки, а сосед за двумя дверями, в третьей комнате, вскидывается со сна, вытаращив очи и произнося: "Эк его разобрало!"

Что ж тут смешного? - сказал Чичиков, отчасти недовольный таким смехом.

Но Ноздрев продолжал хохотать во все горло, приговаривая:

Ой, пощади, право, тресну со смеху!

Ничего нет смешного: я дал ему слово, - сказал Чичиков.

Да ведь ты жизни не будешь рад, когда приедешь к нему, это просто жидомор! Ведь я знаю твой характер, ты жестоко опешишься, если думаешь найти там банчишку и добрую бутылку какого-нибудь бонбона. Послушай, братец: ну к черту Собакевича, поедем во мне! каким балыком попотчую! Пономарев, бестия, так раскланивался, говорит: "Для вас только, всю ярмарку, говорит, обыщите, не найдете такого". Плут, однако ж, ужасный. Я ему в глаза это говорил: "Вы, говорю, с нашим откупщиком первые мошенники!" Смеется, бестия, поглаживая бороду. Мы с Кувшинниковым каждый день завтракали в его лавке. Ах, брат, вот позабыл тебе сказать: знаю, что ты теперь не отстанешь, но за десять тысяч не отдам, наперед говорю. Эй, Порфирий! - закричал он, подошедши к окну, на своего человека, который держал в одной руке ножик, а в другой корку хлеба с куском балыка, который посчастливилось ему мимоходом отрезать, вынимая что-то из брички. - Эй, Порфирий, - кричал Ноздрев, - принеси-ка щенка! Каков щенок! - продолжал он, обращаясь к Чичикову. - Краденый, ни за самого себя не отдавал хозяин. Я ему сулил каурую кобылу, которую, помнишь, выменял у Хвостырева... - Чичиков, впрочем, отроду не видел ни каурой кобылы, ни Хвостырева.

Барин! ничего не хотите закусить? - сказала в это время, подходя к нему, старуха.

Ничего. Эх, брат, как покутили! Впрочем, давай рюмку водки; какая у тебя есть?

Анисовая, - отвечала старуха.

Ну, давай анисовой, - сказал Ноздрей.

Давай уж и мне рюмку! - сказал белокурый.

В театре одна актриса так, каналья, пела, как канарейка! Кувшинников, который сидел возле меня, "Вот, говорит, брат, попользоваться бы насчет клубнички!" Одних балаганов, я думаю, было пятьдесят. Фенарди четыре часа вертелся мельницею. - Здесь он принял рюмку из рук старухи, которая ему за то низко поклонилась. - А, давай его сюда! - закричал он увидевши Порфирия, вошедшего с щенком. Порфирий был одет, так же как и барин, в каком-то архалуке, стеганном на вате, но несколько позамасленней.

Давай его, клади сюда на пол!

Порфирий положил щенка на пол, который, растянувшись на все четыре лапы, нюхал землю.

Вот щенок! - сказал Ноздрев, взявши его за приподнявши рукою. Щенок испустил довольно жалобный вой.

Ты, однако ж, не сделал того, что я тебе говорил, - сказал Ноздрев, обратившись к Порфирию и рассматривая брюхо щенка, - и не подумал вычесать его?

Нет, я его вычесывал.

А отчего же блохи?

Не могу знать. Статься может, как-нибудь из брички поналезли.

Врешь, врешь, и не воображал чесать; я думаю, дурак, еще своих напустил. Вот посмотри-ка, Чичиков, посмотри, какие уши, на-ка пощупай рукою.

Да зачем, я и так вижу: доброй породы! - отвечал Чичиков.

Нет, возьми-ка нарочно, пощупай уши!

Чичиков в угодность ему пощупал уши, примолвивши:

Да, хорошая будет собака.

А нос, чувствуешь, какой холодный? возьми-на рукою.

Не желая обидеть его, Чичиков взял и за нос, сказавши:

Хорошее чутье.

Настоящий мордаш, - продолжал Ноздрев, - а, признаюсь, давно острил зубы на мордаша. На, Порфирий, отнеси его!

Порфирий, взявши щенка под брюхо, унес его в бричку.

Послушай, Чичиков, ты должен непременно теперь ехать ко мне, пять верст всего, духом домчимся, а там, пожалуй, можешь и к Собакевичу.

"А что ж, - подумал про себя Чичиков, - заеду я в самом деле к Ноздреву. Чем же он хуже других, такой же человек, да еще и проигрался. Горазд он, как видно, на все, стало быть у него даром можно кое-что выпросить".

Изволь, едем, - сказал он, - но чур не задержать, мне время дорого.

Ну, душа, вот это так! Вот это хорошо, постой же, я тебя поцелую за это. - Здесь Ноздрев и Чичиков поцеловались. - И славно: втроем и покатим!

Нет, ты уж, пожалуйста, меня-то отпусти, - говорил белокурый, - мне нужно домой.

Пустяки, пустяки, брат, не пущу.

Право, жена будет сердиться; теперь же ты можешь, пересесть вот в ихнюю бричку.

Ни, ни, ни! И не думай.

Белокурый был один из тех людей, в характере которых на первый взгляд есть какое-то упорство. Еще не успеешь открыть рта, как они уже готовы спорить и, кажется, никогда не согласятся на то, что явно противуположно их образу мыслей, что никогда не назовут глупого умным и что в особенности не согласятся плясать по чужой дудке; а кончится всегда тем, что в характере их окажется мягкость, что они согласятся именно на то, что отвергали, глупое назовут умным и пойдут потом поплясывать как нельзя лучше под чужую дудку, - словом, начнут гладью, а кончат гадью.

Вздор!- сказал Ноздрев в ответ на каков-то ставление белокурого, надел ему на голову картуз, и - белокурый отправился вслед за ними.

За водочку, барин, не заплатили... - сказала старуха

А, хорошо, хорошо, матушка. Послушай, зятек! заплати, пожалуйста. У меня нет ни копейки в кармане.

Сколько тебе? - сказал зятек.

Да что, батюшка, двугривенник всего, - сказала старуха.

Врешь, врешь. Дай ей полтину, предовольно с нее.

Маловато, барин, - сказала старуха, однако ж взяла деньги с благодарностию и еще побежала впопыхах отворять им дверь. Она была не в убытке, потому что запросила вчетверо против того, что стоила водка.

Приезжие уселись. Бричка Чичикова ехала рядом с бричкой, в которой сидели Ноздрев и его зять, и потому они все трое могли свободно между собою разговаривать в продолжение дороги. За ними следовала, беспрестанно отставая, небольшая колясчонка Ноздрева на тощих обывательских лошадях. В ней сидел Порфирий с щенком.

Так как разговор, который путешественники вели между собою, был не очень интересен для читателя, то сделаем лучше, если скажем что-нибудь о самом Ноздреве, которому, может быть, доведется сыграть не вовсе последнюю роль в нашей поэме.

Лицо Ноздрева, верно, уже сколько-нибудь знакомо читателю. Таких людей приходилось всякому встречать немало. Они называются разбитными малыми, слывут еще в детстве и в школе за хороших товарищей и при всем том бывают весьма больно поколачиваемы. В их лицах всегда видно что-то открытое, прямое, удалое. Они скоро знакомятся, и не успеешь оглянуться, как уже говорят тебе "ты". Дружбу заведут, кажется, навек: но всегда почти так случается, что подружившийся подерется с ними того же вечера на дружеской пирушке. Они всегда говоруны, кутилы, лихачи, народ видный. Ноздрев в тридцать пять лет был таков же совершенно, каким был в осьмнадцать и двадцать: охотник погулять. Женитьба его ничуть не переменила, тем более что жена скоро отправилась на тот свет, оставивши двух ребятишек, которые решительно ему были не нужны. За детьми, однако ж, присматривала смазливая нянька. Дома он больше дня никак не мог усидеть. Чуткий нос его слышал за несколько десятков верст, где была ярмарка со всякими съездами и балами; он уж в одно мгновенье ока был там, спорил и заводил сумятицу за зеленым столом, ибо имел, подобно всем таковым, страстишку к картишкам. В картишки, как мы уже видели из первой главы, играл он не совсем безгрешно и чисто, зная много разных передержек и других тонкостей, и потому игра весьма часто оканчивалась другою игрою: или поколачивали его сапогами, или же задавали передержку его густым и очень хорошим бакенбардам, так что возвращался домой он иногда с одной только бакенбардой, и то довольно жидкой. Но здоровые и полные щеки его так хорошо были сотворены и вмещали в себе столько растительной силы, что бакенбарды скоро вырастали вновь, еще даже лучше прежних. И что всего страннее, что может только на одной Руси случиться, он чрез несколько времени уже встречался опять с теми приятелями, которые его тузили, и встречался как ни в чем не бывало, и он, как говорится, ничего, и они ничего.

Ноздрев был в некотором отношении исторический человек. Ни на одном собрании, где он был, не обходилось без истории. Какая-нибудь история непременно происходила: или выведут его под руки из зала жандармы, или принуждены бывают вытолкать свои же приятели. Если же этого не случится, то все-таки что-нибудь да будет такое, чего с другим никак не будет: или нарежется в буфете таким образом, что только смеется, или проврется самым жестоким образом, так что наконец самому сделается совестно. И наврет совершенно без всякой нужды: вдруг расскажет, что у него была лошадь какой-нибудь голубой или розовой шерсти, и тому подобную чепуху, так что слушающие наконец все отходят, произнесши: "Ну, брат, ты, кажется, уже начал пули лить". Есть люди, имеющие страстишку нагадить ближнему, иногда вовсе без всякой причины. Иной, например, даже человек в чинах, с благородною наружностию, со звездой на груди, будет вам жать руку, разговорится с вами о предметах глубоких, вызывающих на размышления, а потом, смотришь, тут же, пред вашими глазами, и нагадит вам. И нагадит так, как простой коллежский регистратор, а вовсе не так, как человек во звездой на груди, разговаривающий о предметах, вызывающих на размышление, так что стоишь только да дивишься, пожимая плечами, да и ничего более. Такую же странную страсть имел и Ноздрев. Чем кто ближе с ним сходился, тому он скорее всех насаливал: распускал небылицу, глупее которой трудно выдумать, расстроивал свадьбу, торговую сделку и вовсе не почитал себя вашим неприятелем; напротив, если случай приводил его опять встретиться с вами, он обходился вновь по-дружески и даже говорил: "Ведь ты такой подлец, никогда ко мне не заедешь". Ноздрев во многих отношениях был многосторонний человек, то есть человек на все руки. В ту же минуту он предлагал вам ехать куда угодно, хоть на край света, войти в какое хотите предприятие, менять все что ни есть на все, что хотите. Ружье, собака, лошадь - все было предметом мены, но вовсе не с тем, чтобы выиграть: это происходило просто от какой-то неугомонной юркости и бойкости характера. Если ему на ярмарке посчастливилось напасть на простака и обыграть его, он накупал кучу всего, что прежде попадалось ему на глаза в лавках: хомутов, курительных свечек, платков для няньки, жеребца, изюму, серебряный рукомойник, голландского холста, крупичатой муки, табаку, пистолетов, селедок, картин, точильный инструмент, горшков, сапогов, фаянсовую посуду - насколько хватало денег. Впрочем, редко случалось, чтобы это было довезено домой; почти в тот же день спускалось оно все другому, счастливейшему игроку, иногда даже прибавлялась собственная трубка с кисетом и мундштуком, а в другой раз и вся четверня со всем: с коляской и кучером, так что сам хозяин отправлялся в коротеньком сюртучке или архалуке искать какого-нибудь приятеля, чтобы попользоваться его экипажем. Вот какой был Ноздрев! Может быть, назовут его характером избитым, станут говорить, что теперь нет уже Ноздрева. Увы! несправедливы будут те, которые станут говорить так. Ноздрев долго еще не выведется из мира. Он везде между нами и, может быть, только ходит в другом кафтане; но легкомысленно непроницательны люди, и человек в другом кафтане кажется им другим человеком.

Между тем три экипажа подкатили уже к крыльцу дома Ноздрева. В доме не было никакого приготовления к их принятию. Посередине столовой стояли деревянные козлы, и два мужика, стоя на них, белили стены, затягивая какую-то бесконечную песню; пол весь был обрызган белилами. Ноздрев приказал тот же час мужиков и козлы вон и выбежал в другую комнату отдавать повеления. Гости слышали, как он заказывал повару обед; сообразив это, Чичиков, начинавший уже несколько чувствовать аппетит, увидел, что раньше пяти часов они не сядут за стол. Ноздрев, возвратившись, повел гостей осматривать все, что ни было у него на деревне, и в два часа с небольшим показал решительно все, так что ничего уж больше не осталось показывать. Прежде всего пошли они обсматривать конюшню, где видели двух кобыл, одну серую в яблоках, другую каурую, потом гнедого жеребца, на вид и неказистого, но за которого Ноздрев божился, что заплатил десять тысяч.

Десять тысяч ты за него не дал, - заметил зять. - Он и одной не стоит.

Ей-богу, дал десять тысяч, - сказал Ноздрев.

Ты себе можешь божиться, сколько хочешь, - отвечал зять.

Ну, хочешь, побьемся об заклад!- сказал Ноздрев.

Об заклад зять не захотел биться.

Потом Ноздрев показал пустые стойла, где были прежде тоже хорошие лошади. В этой же конюшне видели козла, которого, по старому поверью, почитали необходимым держать при лошадях, который, как казалось, был с ними в ладу, гулял под их брюхами, как у себя дома. Потом Ноздрев повел их глядеть волчонка, бывшего на привязи. "Вот волчонок! - сказал он. - Я его нарочно кормлю сырым мясом. Мне хочется, чтобы он был совершенным зверем!" Пошли смотреть пруд, в котором, по словам Ноздрева, водилась рыба такой величины, что два человека с трудом вытаскивали штуку, в чем, однако ж, родственник не преминул усомниться. "Я тебе, Чичиков, - сказал Ноздрев, - покажу отличнейшую пару собак: крепость черных мясом просто наводит изумление, щиток - игла!" - и повел их к выстроенному очень красиво маленькому домику, окруженному большим загороженным со всех сторон двором. Вошедши на двор, увидели там всяких собак, и густопсовых, и чистопсовых, всех возможных цветов и мастей: муругих, черных с подпалинами, полво-пегих, муруго-пегих, красно-пегих, черноухих, сероухих... Тут были все клички, все повелительные наклонения: стреляй, обругай, порхай, пожар, скосырь, черкай, допекай, припекай, северга, касатка, награда, попечительница. Ноздрев был среди их совершенно как отец среди семейства; все они, тут же пустивши вверх хвосты, зовомые у собачеев прави"лами, полетели прямо навстречу гостям и стали с ними здороваться. Штук десять из них положили свои лапы Ноздреву на плеча. Обругай оказал такую же дружбу Чичикову и, поднявшись на задние ноги, лизнул его языком в самые губы, так что Чичиков тут же выплюнул. Осмотрели собак, наводивших изумление крепостью черных мясов, - хорошие были собаки. Потом пошли осматривать крымскую суку, которая была уже слепая и, по словам Ноздрева, должна была скоро издохнуть, но года два тому назад была очень хорошая сука; осмотрели и суку - сука, точно, была слепая. Потом пошли осматривать водяную мельницу, где недоставало порхлицы, в которую утверждается верхний камень, быстро вращающийся на веретене, - "порхающий", по чудному выражению русского мужика.

А вот тут скоро будет и кузница! - сказал Ноздрев. Немного прошедши, они увидели, точно, кузницу, осмотрели и кузницу.

Вот на этом поле, - сказал Ноздрев, указывая пальцем на поле, - русаков такая гибель, что земли не видно; я сам своими руками поймал одного за задние ноги.

Ну, русака ты не поймаешь рукою! - заметил зять.

А вот же поймал, нарочно поймал! - отвечал Ноздрев - Теперь я поведу тебя посмотреть, - продолжал он, обращаясь к Чичикову, - границу, где оканчивается моя земля.

Ноздрев повел своих гостей полем, которое во многих местах состояло из кочек. Гости должны были пробираться между перелогами и взбороненными нивами. Чичиков начинал чувствовать усталость. Во многих местах ноги их выдавливали под собою воду, до такой степени место было низко. Сначала они было береглись и переступали осторожно, но потом, увидя, что это ни к чему не служит, брели прямо, не разбирая, где бо"льшая, а где меньшая грязь. Прошедши порядочное расстояние, увидели, точно, границу, состоявшую из деревянного столбика и узенького рва.

Вот граница! - сказал Ноздрев. - Все, что ни видишь по эту сторону, все это мое, и даже по ту сторону, весь этот лес, которым вон синеет, и все, что за лесом, все мое.

Да когда же этот лес сделался твоим? - спросил зять. - Разве ты недавно купил его? Ведь он не был твой.

Да, я купил его недавно, - отвечал Ноздрев.

Когда же ты успел его так скоро купить?

Как же, я еще третьего дня купил, и дорого, черт возьми, дал.

Да ведь ты был в то время на ярмарке.

Эх ты, Софрон! Разве нельзя быть в одно время и на ярмарке и купить землю? Ну, я был на ярмарке, а приказчик мой тут без меня и купил.

Да, ну разве приказчик! - сказал зять, но и тут усумнился и покачал головою.

Гости воротились тою же гадкою дорогою к дому. Ноздрев повел их в свой кабинет, в котором, впрочем, не было заметно следов того, что бывает в кабинетах, то есть книг или бумаги; висели только сабли и два ружья - одно в триста, а другое в восемьсот рублей. Зять, осмотревши, покачал только головою. Потом были показаны турецкие кинжалы, на одном из которых по ошибке было вырезано: "Мастер Савелий Сибиряков". Вслед за тем показалась гостям шарманка. Ноздрев тут же провертел пред ними кое-что. Шарманка играла не без приятности, но в средине ее, кажется, что-то случилось, ибо мазурка оканчивалась песнею: "Мальбруг в поход поехал", а "Мальбруг в поход поехал" неожиданно завершался каким-то давно знакомым вальсом. Уже Ноздрев давно перестал вертеть, но в шарманке была одна дудка очень бойкая, никак не хотевшая угомониться, и долго еще потому свистела она одна. Потом показались трубки - деревянные, глиняные, пенковые, обкуренные и необкуренные, обтянутые замшею и необтянутые, чубук с янтарным мундштуком, недавно выигранный, кисет, вышитый какою-то графинею, где-то на почтовой станции влюбившеюся в него по уши, у которой ручки, по словам его, были самой субдительной сюперфлю, - слово, вероятно означавшее у него высочайшую точку совершенства. Закусивши балыком, они сели за стол близ пяти часов. Обед, как видно, не составлял у Ноздрева главного в жизни; блюда не играли большой роли: кое-что и пригорело, кое-что и вовсе не сварилось. Видно, что повар руководствовался более каким-то вдохновеньем и клал первое, что попадалось под руку: стоял ли возле него перец - он сыпал перец, капуста ли попалась - совал капусту, пичкал молоко, ветчину, горох - словом, катай-валяй, было бы горячо, а вкус какой-нибудь, верно, выдет. Зато Ноздрев налег на вина: еще не подавали супа, он уже налил гостям по большому стакану портвейна и по другому госотерна, потому что в губернских и уездных городах не бывает простого сотерна. Потому Ноздрев велел принести бутылку мадеры, лучше которой не пивал сам фельдмаршал. Мадера, точно, даже горела во рту, ибо купцы, зная уже вкус помещиков, любивших добрую мадеру, заправляли ее беспощадно ромом, а иной раз вливали туда и царской водки, в надежде, что всё вынесут русские желудки. Потом Ноздрев велел еще принесть какую-то особенную бутылку, которая, по словам его, была и бургоньон и шампаньон вместе. Он наливал очень усердно в оба стакана, и направо и налево, и зятю и Чичикову; Чичиков заметил, однако же, как-то вскользь, что самому себе он не много прибавлял. Это заставило его быть осторожным, и как только Ноздрев как-нибудь заговаривался или наливал зятю, он опрокидывал в ту же минуту свой стакан в тарелку. В непродолжительном времени была принесена на стол рябиновка, имевшая, по словам Ноздрева, совершенный вкус сливок, но в которой, к изумлению, слышна была сивушища во всей своей силе. Потом пили какой-то бальзам, носивший такое имя, которое даже трудно было припомнить, да и сам хозяин в другой раз назвал его уже другим именем. Обед давно уже кончился, и вина были перепробованы, но гости всё еще сидели за столом. Чичиков никак не хотел заговорить с Ноздревым при зяте насчет главного предмета. Все-таки зять был человек посторонний, а предмет требовал уединенного и дружеского разговора. Впрочем, зять вряд ли мог быть человеком опасным, потому что нагрузился, кажется, вдоволь и, сидя на стуле, ежеминутно клевался носом. Заметив и сам, что находился не в надежном состоянии, он стал наконец отпрашиваться домой, но таким ленивым и вялым голосом, как будто бы, по русскому выражению, натаскивал клещами на лошадь хомут.

И ни-ни! не пущу! - сказал Ноздрев

Нет, не обижай меня, друг мой, право, поеду говорил зять, - ты меня очень обидишь.

Пустяки, пустяки! мы соорудим сию минуту банчишку.

Нет, сооружай, брат, сам, а я не могу, жена будет в большой претензии, право, я должен ей рассказать о ярмарке Нужно, брат, право, нужно доставить ей удовольствие. Нет, ты не держи меня!

Ну ее, жену, к..! важное в самом деле дело станете делать вместе!

Нет, брат! она такая почтенная и верная! Услуги оказывает такие... поверишь, у меня слезы на глазах. Нет, ты не держи меня;как честный человек, поеду. Я тебя в этом уверяю по истинной совести.

Пусть его едет, что в нем проку! - сказал тихо Чичиков Ноздреву.

А и вправду! - сказал Ноздрев. - Смерть не люблю таких растепелей! - и прибавил вслух:- Ну, черт с тобою, поезжай бабиться с женою, фетюк!(1)

(1) Ф е т ю к - слово, обидное для мужчины, происхоит от Фиты - буквы, почитаемой некоторыми неприличною буквою. (Прим. Н.В.Гоголя.)

Нет, брат, ты не ругай меня фетюком, - отвечал зять, - я ей жизнью обязан. Такая, право, добрая, милая, такие ласки оказывает... до слез разбирает; спросит, что видел на ярмарке нужно все рассказать, такая, право, милая.

Ну поезжай, ври ей чепуху! Вот картуз твой.

Нет, брат, тебе совсем не следует о ней так отзываться; этим ты, можно сказать, меня самого обижаешь, она такая милая.

Ну, так и убирайся к ней скорее!

Да, брат, поеду, извини, что не могу остаться. Душой рад бы был, но не могу.

Зять еще долго повторял свои извинения, не замечая, что сам уже давно сидел в бричке, давно выехал за ворота и перед ним давно были одни пустые поля. Должно думать, что жена не много слышала подробностей о ярмарке.

Такая дрянь! - говорил Ноздрев, стоя перед окном и глядя на уезжавший экипаж. - Вон как потащился! конек пристяжной недурен, я давно хотел подцепить его. Да ведь с ним нельзя никак сойтиться. Фетюк, просто фетюк!

Засим вошли они в комнату. Порфирий подал свечи, и Чичиков заметил в руках хозяина неизвестно откуда взявшуюся колоду карт.

А что брат, - говорил Ноздрев, прижавши бока колоды пальцами и несколько погнувши ее, так что треснула и отскочила бумажка. - Ну, для препровождения времени, держу триста рублей банку!

Но Чичиков прикинулся, как будто и не слышал, о чем речь, и сказал, как бы вдруг припомнив:

А! чтоб не позабыть: у меня к тебе просьба.

Дай прежде слово, что исполнишь.

Да какая просьба?

Ну, да уж дай слово!

Честное слово?

Честное слово.

Вот какая просьба: у тебя есть, чай, много умерших крестьян, которые еще не вычеркнуть из ревизии?

Ну есть, а что?

Переведи их на меня, на мое имя.

А на что тебе?

Ну да мне нужно.

Да на что?

Ну да уж нужно... уж это мое дело, - словом, нужно.

Ну уж, верно, что-нибудь затеял. Признайся, что?

Да что ж затеял? из этакого пустяка и затеять ничего нельзя.

Да зачем же они тебе?

Ох, какой любопытный! ему всякую дрянь хотелось бы пощупать рукой, да еще и понюхать!

Да к чему ж ты не хочешь сказать?

Да что же тебе за прибыль знать? ну, просто так, пришла фантазия.

Так вот же: до тех пор, пока не скажешь, не сделаю!

Ну вот видишь, вот уж и нечестно с твоей стороны: слово дал, да и на попятный двор.

Ну, как ты себе хочешь, а не сделаю, пока не скажешь, на что.

"Что бы такое сказать ему?" - подумал Чичиков в после минутного размышления объявил, что мертвые души нужны ему для приобретения весу в обществе, что он поместьев больших не имеет, так до того времени хоть бы какие-нибудь душонки.

Врешь, врешь! - сказал Ноздрев, не давши окончить. - Врешь, брат!

Чичиков и сам заметил, что придумал не очень ловко и предлог довольно слаб.

Ну, так я ж тебе скажу прямее, - сказал он, поправившись, - только, пожалуйста, не проговорись никому. Я задумал жениться; но нужно тебе знать, что отец и мать невесты преамбициозные люди. Такая, право, комиссия: не рад, что связался, хотят непременно, чтоб у жениха было никак не меньше трехсот душ, а так как у меня целых почти полутораста крестьян недостает...

Ну врешь! врешь! - закричал опять Ноздрев.

Ну вот уж здесь, - сказал Чичиков, - ни вот на столько не солгал, - и показал большим пальцем на своем мизинце самую маленькую часть.

Голову ставлю, что врешь!

Однако ж это обидно! что же я такое в самом деле! почему я непременно лгу?

Ну да ведь я знаю тебя: ведь ты большой мошенник, позволь мне это сказать тебе по дружбе! Ежели бы я был твоим начальником, я бы тебя повесил на первом дереве.

Чичиков оскорбился таким замечанием. Уже всякое выражение, сколько-нибудь грубое или оскорбляющее благопристойность, было ему неприятно. Он даже не любил допускать с собой ни в каком случае фамильярного обращения, разве только если особа была слишком высокого звания. И потому теперь он совершенно обиделся.

Ей-богу, повесил бы, - повторил Ноздрев, - я тебе говорю это откровенно, не с тем чтобы тебя обидеть, а просто по-дружески говорю.

Всему есть границы, - сказал Чичиков с чувством достоинства. - Если хочешь пощеголять подобными речами, так ступай в казармы, - и потом присовокупил:- Не хочешь подарить, так продай.

Продать! Да ведь я знаю тебя, ведь ты подлец, ведь ты дорого не дашь за них?

Эх, да ты ведь тоже хорош! смотри ты! что они у тебя бриллиантовые, что ли?

Ну, так и есть. Я уж тебя знал.

Помилуй, брат, что ж у тебя за жидовское побуждение. Ты бы должен просто отдать мне их.

Ну, послушай, чтоб доказать тебе, что я вовсе не какой-нибудь скалдырник, я не возьму за них ничего. Купи у меня жеребца, я тебе дам их в придачу.

Помилуй, на что ж мне жеребец? - сказал Чичиков, изумленный в самом деле таким предложением.

Как на что? да ведь я за него заплатил десять тысяч, а тебе отдаю за четыре.

Да на что мне жеребец? завода я не держу.

Да послушай, ты не понимаешь: ведь я с тебя возьму теперь всего только три тысячи, а остальную тысячу ты можешь заплатить мне после.

Да не нужен мне жеребец, бог с ним!

Ну, купи каурую кобылу.

И кобылы не нужно.

За кобылу и за серого коня, которого ты у меня видел, возьму я с тебя только две тысячи.

Да не нужны мне лошади.

Ты их продашь, тебе на первой ярмарке дадут за них втрое больше.

Так лучше ж ты их сам продай, когда уверен, что выиграешь втрое.

Я знаю, что выиграю, да мне хочется, чтобы и ты получил выгоду.

Чичиков поблагодарил за расположение и напрямик отказался и от серого коня, и от каурой кобылы.

Ну так купи собак. Я тебе продам такую пару, просто мороз по коже подирает! брудастая, с усами, шерсть стоит вверх, как щетина. Бочковатость ребр уму непостижимая, лапа вся в комке, земли не заденет.

Да зачем мне собаки? я не охотник.

Да мне хочется, чтобы у тебя были собаки. Послушай, если уж не хочешь собак, так купи у меня шарманку, чудная шарманка; самому, как честный человек, обошлась в полторы тысячи. тебе отдаю за девятьсот рублей.

Да зачем же мне шарманка? Ведь я не немец, чтобы, тащася с ней по дорогам, выпрашивать деньги.

Да ведь это не такая шарманка, как носят немцы. Это орган; посмотри нарочно: вся из красного дерева. Вот я тебе покажу ее еще! - Здесь Ноздрев, схвативши за руку Чичикова, стал тащить его в другую комнату, и как тот ни упирался ногами в пол и ни уверял, что он знает уже, какая шарманка, но должен был услышать еще раз, каким образом поехал в поход Мальбруг. - Когда ты не хочешь на деньги, так вот что, слушай: я тебе дам шарманку и все, сколько ни есть у меня, мертвые души, а ты мне дай свою бричку и триста рублей придачи.

Ну вот еще, а я-то в чем поеду?

Я тебе дам другую бричку. Вот пойдем в сарай, я тебе покажу ее! Ты ее только перекрасишь, и будет чудо бричка.

"Эк его неугомонный бес как обуял!" - подумал про себя Чичиков и решился во что бы то ни стало отделаться от всяких бричек, шарманок и всех возможных собак, несмотря на непостижимую уму бочковатость ребр и комкость лап.

Да ведь бричка, шарманка и мертвые души, все вместе!

Не хочу, - сказал еще раз Чичиков.

Отчего ж ты не хочешь?

Оттого, что просто не хочу, да и полно.

Экой ты, право, такой! с тобой, как я вижу, нельзя, как водится между хорошими друзьями и товарищами, такой, право!.. Сейчас видно, что двуличный человек!

Да что же я, дурак, что ли? ты посуди сам: зачем же приобретать вещь, решительно для меня ненужную?

Ну уж, пожалуйста, не говори. Теперь я очень хорошо тебя знаю. Такая, право, ракалия! Ну, послушай, хочешь метнем банчик? Я поставлю всех умерших на карту, шарманку тоже.

Ну, решаться в банк, значит подвергаться неизвестности, - говорил Чичиков и между тем взглянул искоса на бывшие в руках у него карты. Обе талии ему показались очень похожими на искусственные, и самый крап глядел весьма подозрительно.

Отчего ж неизвестности? - сказал Ноздрев. - Никакой неизвестности! будь только на твоей стороне счастие, ты можешь выиграть чертову пропасть. Вон она! экое счастье! - говорил он, начиная метать для возбуждения задору. - Экое счастье! экое счастье! вон: так и колотит! вот та проклятая девятка, на которой я все просадил! Чувствовал, что продаст, да уже, зажмурив глаза, думаю себе: "Черт тебя побери, продавай, проклятая!"

Когда Ноздрев это говорил, Порфирий принес бутылку. Но Чичиков отказался решительно как играть, так и пить.

Отчего ж ты не хочешь играть? - сказал Ноздрев.

Ну оттого, что не расположен. Да, признаться сказать, а вовсе не охотник играть.

Отчего ж не охотник?

Чичиков пожал плечами и прибавил:

Потому что не охотник.

Дрянь же ты!

Что ж делать? так бог создал.

Фетюк просто! Я думал было прежде, что ты хоть сколько-нибудь порядочный человек, а ты никакого не понимаешь обращения. С тобой никак нельзя говорить, как с человеком близким... никакого прямодушия, ни искренности! совершенный Собакевич, такой подлец!

Да за что же ты бранишь меня? Виноват разве я, что не играю? Продай мне душ одних, если уж ты такой человек, что дрожишь из-за этого вздору.

Черта лысого получишь! хотел было, даром хотел отдать, но теперь вот не получишь же! Хоть три царства давай, не отдам. Такой шильник, печник гадкий! С этих пор с тобой никакого дела не хочу иметь. Порфирий, ступай скажи конюху, чтобы не давал овса лошадям его, пусть их едят одно сено.

Последнего заключения Чичиков никак не ожидал.

Лучше б ты мне просто на глаза не показывался! - сказал Ноздрев.

Несмотря, однако ж, на такую размолвку, гость и хозяин поужинали вместе, хотя на этот раз не стояло на столе никаких вин с затейливыми именами. Торчала одна только бутылка с какие-то кипрским, которое было то, что называют кислятина во всех отношениях. После у ужина Ноздрев сказал Чичикову, отведя его в боковую комнату, где была приготовлена для него постель:

Вот тебе постель! Не хочу и доброй ночи желать тебе!

Чичиков остался по уходе Ноздрева в самом неприятном расположении духа. Он внутренно досадовал на себя, бранил себя за то, что к нему заехал и потерял даром время Но еще более бранил себя за то, что заговорил с ним о деле, поступил неосторожно, как ребенок, как дурак: ибо дело совсем не такого роду, чтобы быть вверену Ноздреву... Ноздрев человек-дрянь, Ноздрев может наврать, прибавить, распустить черт знает что, выйдут еще какие-нибудь сплетни - нехорошо, нехорошо. "Просто дурак я". - говорил он сам себе. Ночь спал он очень дурно. Какие-то маленькие пребойкие насекомые кусали его нестерпимо больно, так что он всей горстью скреб по уязвленному месту, приговаривая: "А, чтоб вас черт побрал вместе с Ноздревым!" Проснулся он ранним утром. Первым делом его было, надевши халат и сапоги, отправиться через двор в конюшню приказать Селифану сей же час закладывать бричку. Возвращаясь через двор, он встретился с Ноздревым, который был также в халате, с трубкою в зубах.

Ноздрев приветствовал его по-дружески и спросил, каково ему спалось.

Так себе, - отвечал Чичиков весьма сухо.

А я, брат, - говорил Ноздрев, - такая мерзость лезла всю ночь, что гнусно рассказывать, и во рту после вчерашнего точно эскадрон переночевал. Представь: снилось, что меня высекли, ей-ей! и, вообрази, кто? Вот ни за что не угадаешь: штабс-ротмистр Поцелуев вместе с Кувшинниковым.

"Да, - подумал про себя Чичиков, - хорошо бы, если б тебя отодрали наяву".

Ей-богу! да пребольно! Проснулся: черт возьми, в самом деле что-то почесывается, - верно, ведьмы блохи. Ну, ты ступай теперь одевайся, я к тебе сейчас приду. Нужно только ругнуть подлеца приказчика.

Чичиков ушел в комнату одеться и умыться. Когда после того вышел он в столовую, там уже стоял на столе чайный прибор с бутылкою рома. В комнате были следы вчерашнего обеда и ужина; кажется, половая щетка не притрогивалась вовсе. На полу валялись хлебные крохи, а табачная зола видна даже была на скатерти. Сам хозяин, не замедливший скоро войти, ничего не имел у себя под халатом, кроме открытой груди, на которой росла какая-то борода. Держа в руке чубук и прихлебывая из чашки, он был очень хорош для живописца, не любящего страх господ прилизанных и завитых, подобно цирюльным вывескам, или выстриженных под гребенку.

Ну, так как же думаешь? - сказал Ноздрев, немного помолчавши. - Не хочешь играть на души?

Я уже сказал тебе, брат, что не играю; купить - изволь, куплю.

Продать я не хочу, это будет не по-приятельски. Я не стану снимать плевы с черт знает чего. В бантик - другое дело. Прокинем хоть талию!

Я уж сказал, что нет.

А меняться не хочешь?

Не хочу.

Ну, послушай, сыграем в шашки, выиграешь - твои все. Ведь у меня много таких, которых нужно вычеркнуть из ревизии. Эй, Порфирий, принеси-ка сюда шашечницу.

Напрасен труд, я не буду играть.

Да ведь это не в банк; тут никакого не может быть счастия или фальши: все ведь от искусства; я даже тебя предваряю, что я совсем не умею играть, разве что-нибудь мне дашь вперед.

"Сем-ка я, - подумал про себя Чичиков, - сыграю с ним в шашки! В шашки игрывал я недурно, а на штуки ему здесь трудно подняться".

Изволь, так и быть, в шашки сыграю.

Души идут в ста рублях!

Зачем же? довольно, если пойдут в пятидесяти.

Нет, что ж за куш пятьдесят? Лучше ж в эту сумму я включу тебе какого-нибудь щенка средней руки или золотую печатку к часам.

Ну, изволь! - сказал Чичиков.

Сколько же ты мне дашь вперед? - сказал Ноздрев.

Это с какой стати? Конечно, ничего.

По крайней мере пусть будут мои два хода.

Не хочу, я сам плохо играю.

Давненько не брал я в руки шашек! - говорил Чичиков, подвигая тоже шашку.

Знаем мы вас, как вы плохо играете! - сказал Ноздрев, выступая шашкой.

Давненько не брал я в руки шашек! - говорил Чичиков, подвигая шашку.

Знаем мы вас, как вы плохо играете! - сказал Ноздрев, подвигая шашку, да в то же самое время подвинул обшлагом рукава и другую шашку.

Давненько не брал я в руки!.. Э, э! это, брат, что? отсади-ка ее назад! - говорил Чичиков.

Да шашку-то, - сказал Чичиков и в то же время увидел перед самым носом своим другую, которая, как казалось, пробиралась в дамки; откуда она взялась это один только бог знал. - Нет, - сказал Чичиков, вставши из-за стола, - с тобой нет никакой возможности играть! Этак не ходят, по три шашки вдруг!

Отчего ж по три? Это по ошибке. Одна подвинулась нечаянно, я ее отодвину, изволь.

А другая-то откуда взялась?

Какая другая?

А вот эта, что пробирается в дамки?

Вот тебе на, будто не помнишь!

Нет, брат, я все ходы считал и все помню; ты ее только теперь пристроил. Ей место вон где!

Как, где место? - сказал Ноздрев, покрасневши. - Да, ты, брат, как я вижу, сочинитель!

Нет, брат, это, кажется, ты сочинитель, да только неудачно.

За кого ж ты меня почитаешь? - говорил Ноздрев. - Стану я разве плутоватать?

Я тебя ни за кого не почитаю, но только играть с этих пор никогда не буду.

Нет, ты не можешь отказаться, - говорил Ноздрев, горячась, - игра начата!

Я имею право отказаться, потому что ты не так играешь, как прилично честному человеку.

Нет, врешь, ты этого не можешь сказать1

Нет, брат, сам ты врешь!

Я не плутовал, а ты отказаться не можешь, ты должен кончить партию!

Этого ты меня не заставишь сделать, - сказал Чичиков хладнокровно и, подошедши к доске, смешал шашки.

Ноздрев вспыхнул и подошел к Чичикову так близко, что тот отступил шага два назад.

Я тебя заставлю играть! Это ничего, что ты смешал шашки, я помню все ходы. Мы их поставим опять так, как были.

Нет, брат, дело кончено, я с тобою не стану играть.

Так ты не хочешь играть?

Ты сам видишь, что с тобою нет возможности играть.

Нет, скажи напрямик, ты не хочешь играть? - говорил Ноздрев, подступая еще ближе.

Не хочу! - сказал Чичиков и поднес, однако ж, обе руки на всякий случай поближе к лицу, ибо дело становилось в самом деле жарко.

Эта предосторожность была весьма у места, потому что Ноздрев размахнулся рукой... и очень бы могло статься, что одна из приятных и полных щек нашего героя покрылась бы несмываемым бесчестием; но, счастливо отведши удар, он схватил Ноздрева за обе задорные его руки и держал его крепко.

Порфирий, Павлушка! - кричал Ноздрев в бешенстве, порываясь вырваться.

Услыша эти слова, Чичиков, чтобы не сделать дворовых людей свидетелями соблазнительной сцены и вместе с тем чувствуя, что держать Ноздрева было бесполезно, выпустил его руки. В это самое время вошел Порфирий и с ним Павлушка, парень дюжий, с которым иметь дело было совсем невыгодно.

Так ты не хочешь оканчивать партии? - говорил Ноздрев. - Отвечай мне напрямик!

Партии нет возможности оканчивать, - говорил Чичиков и заглянул в окно. Он увидел свою бричку, которая стояла совсем готовая, а Селифан ожидал, казалось, мановения, чтобы подкатить под крыльцо, но из комнаты не было никакой возможности выбраться: в дверях стояли два дюжих крепостных дурака.

Так ты не хочешь доканчивать партии? - повторил Ноздрев с лицом, горевшим, как в огне.

Если бы ты играл, как прилично честному человеку. Но теперь не могу.

А! так ты не можешь, подлец! когда увидел, что не твоя берет, так и не можешь! Бейте его! - кричал он исступленно, обратившись к Порфирию и Павлушке, а сам схватил в руку черешневый чубук. Чичиков стал бледен как полотно. Он хотел что-то сказать, но чувствовал, что губы его шевелились без звука.

Бейте его! - кричал Ноздрев, порываясь вперед с черешневым чубуком, весь в жару, в поту, как будто подступал под неприступную крепость. - Бейте его! - кричал он таким же голосом, как во время великого приступа кричит своему взводу: "Ребята, вперед!" какой-нибудь отчаянный поручик, которого взбалмошная храбрость уже приобрела такую известность, что дается нарочный приказ держать его за руки во время горячих дел. Но поручик уже почувствовал бранный задор, все пошло кругом в голове его; перед ним носится Суворов, он лезет на великое дело. "Ребята, вперед!" - кричит он, порываясь, не помышляя, что вредит уже обдуманному плану общего приступа, что миллионы ружейных дул выставились в амбразуры неприступных, уходящих за-облака крепостных стен, что взлетит, как пух, на воздух его бессильный взвод и что уже свищет роковая пуля, готовясь захлопнуть его крикливую глотку. Но если Ноздрев выразил собою подступившего под крепость отчаянного, потерявшегося поручика, то крепость, на которую он шел, никак не была похожа на неприступную. Напротив, крепость чувствовала такой страх, что душа ее спряталась в самые пятки. Уже стул, которым он вздумал было защищаться, был вырван крепостными людьми из рук его, уже, зажмурив глаза, ни жив ни мертв, он готовился отведать черкесского чубука своего хозяина, и бог знает чего бы ни случилось с ним; но судьбам угодно было спасти бока, плеча и все благовоспитанные части нашего героя. Неожиданным образом звякнули вдруг, как с облаков, задребезжавшие звуки колокольчика, раздался ясно стук колес подлетевшей к крыльцу телеги, и отозвались даже в самой комнате тяжелый храп и тяжкая одышка разгоряченных коней остановившейся тройки. Все невольно глянули в окно: кто-то, с усами, в полувоенном сюртуке, вылезал из телеги. Осведомившись в передней, вошел он в ту самую минуту, когда Чичиков не успел еще опомниться от своего страха и был в самом жалком положении, в каком когда-либо находился смертный.

Позвольте узнать, кто здесь господин Ноздрев? - сказал незнакомец, посмотревши в некотором недоумении на Ноздрева, который стоял с чубуком в руке, и на Чичикова, который едва начинал оправляться от своего невыгодного положения.

Позвольте прежде узнать, с кем имею честь говорить? - сказал Ноздрев, подходя к нему ближе.

Капитан-исправник.

А что вам угодно?

Я приехал вам объявить сообщенное мне извещение, что вы находитесь под судом до времени окончания решения по вашему делу.

Что за вздор, по какому делу? - сказал Ноздрев.

Вы были замешаны в историю, по случаю нанесения помещику Максимову личной обиды розгами в пьяном виде.

Вы врете! я и в глаза не видал помещика Максимова!

Милостивый государь! позвольте вам доложить, что я офицер. Вы можете это сказать вашему слуге, а не мне!

Здесь Чичиков, не дожидаясь, что будет отвечать на это Ноздрев, скорее за шапку да по-за спиною капитана-исправника выскользнул на крыльцо, сел в бричку и велел Селифану погонять лошадей во весь дух.

Чичиков остановился возле трактира, чтобы отдохнуть и подкрепиться самому, а также дать отдохнуть лошадям. Он обладал хорошим аппетитом и относился «к господам средней руки, что на одной станции потребуют ветчины, на другой поросенка, на третей ломоть осетра или какую-нибудь запеканную колбасу с луком, а потом как ни в чем не бывало садятся за стол в какое хочешь время» и с удовольствием едят все, что им подают.

Он попросил подать поросенка с хреном и со сметаной, и за едой, по обыкновению, стал расспрашивать хозяйку, сама ли она держит трактир, какой от него доход, есть ли хозяин, с кем живут сыновья и т.д. А когда полюбопытствовал насчет окрестных помещиков, оказалось, что старуха знает и Собакевича, и Манилова. Манилов, по мнению хозяйки, был «поделикатней» Собакевича, который съедал все и за эту же цену требовал добавки.

Когда обед подходил к концу, перед трактиром остановилась легонькая бричка, запряженная тройкой лошадей, из которой вылезли двое мужчин: один белокурый, высокого роста, а другой немного пониже и чернявый. Издали тащилась еще плохонькая коляска, влекомая четверней. Белокурый сразу же отправился по лестнице наверх, а чернявый еще некоторое время что-то щупал в бричке и одновременно с этим разговаривал со слугой. Чичикову показалось, что он уже где-то слышал этот голос. Белокурый мужчина высокого роста в это время отворил дверь трактира и вежливо поклонился Чичикову, на что тот ответил тем же. Они уже было собирались разговориться, когда показавшийся в дверях чернявый с криками «Ба-ба-ба» кинулся к Чичикову, расставив руки.

Чичиков узнал Ноздрева, того самого, с которым он вместе обедал у прокурора и который с ним в несколько минут сошелся на такую короткую ногу, что начал уже говорить «ты», хотя, впрочем, он с своей стороны не подал к тому никакого повода.

Куда ездил? - говорил Ноздрев и, не дождавшись ответа, продолжал: - А я, брат, с ярмарки. Поздравь: продулся в пух! Веришь ли, что никогда в жизни так не продувался. Ведь я на обывательских приехал! Вот посмотри нарочно в окно! - Здесь он нагнул сам голову Чичикова, так что тот чуть не ударился ею об рамку. - Видишь, какая дрянь! Насилу дотащили, проклятые, я уже перелез вот в его бричку. - Говоря это, Ноздрев показал пальцем на своего товарища.

А вы еще не знакомы? Зять мой Мижуев! Мы с ним все утро говорили о тебе. «Ну, смотри, говорю, если мы не встретим Чичикова» Ну, брат, если б ты знал, как я продулся! Поверишь ли, что не только убухал четырех рысаков - все спустил. Ведь на мне нет ни цепочки, ни часов... - Чичиков взглянул и увидел точно, что на нем не было ни цепочки, ни часов. Ему даже показалось, что и один бакенбард был у него меньше и не так густ, как другой. - А ведь будь только двадцать рублей в кармане, - продолжал Ноздрев, - именно не больше как двадцать, я отыграл бы все, то есть кроме того, что отыграл бы, вот как честный человек, тридцать тысяч сейчас положил бы в бумажник.

Ты, однако, и тогда так говорил, - отвечал белокурый, - а когда я тебе дал пятьдесят рублей, тут же просадил их.

И не просадил бы! ей-богу, не просадил бы! Не сделай я сам глупость, право, не просадил бы. Не загни я после пароле на проклятой семерке утку, я бы мог сорвать весь банк…

Однако ж не сорвал, - сказал белокурый.

Не сорвал потому, что загнул утку не вовремя. А ты думаешь, майор твой хорошо играет?

Хорошо или не хорошо, однако ж он тебя обыграл.

Эка важность! - сказал Ноздрев, - этак и я его обыграю. Нет, вот попробуй он играть дублетом, так вот тогда я посмотрю, я посмотрю тогда, какой он игрок! Зато, брат Чичиков, как покатили мы в первые дни! Правда, ярмарка была отличнейшая. Сами купцы говорят, что никогда не было такого съезда. У меня все, что ни привезли из деревни, продали по самой выгоднейшей цене. Эх, братец, как покутили! Теперь даже, как вспомнишь... черт возьми! То есть как жаль, что ты не был... Веришь ли, что я один в продолжение обеда выпил семнадцать бутылок шампанского!

Ну, семнадцать бутылок ты не выпьешь, - заметил белокурый.

Как честный человек говорю, что выпил, - отвечал Ноздрев.

Ты можешь себе говорить все что хочешь, а я тебе говорю, что и десяти не выпьешь.

Ну хочешь об заклад, что выпью!

К чему же об заклад?

Ну, поставь ружье, которое купил в городе.

Не хочу.

Ну да поставь, попробуй.

И пробовать не хочу.

Да, был бы ты без ружья, как без шапки. Эх, брат Чичиков, то есть как я жалел, что тебя не было. Я знаю, что ты бы не расстался с поручиком Кувшинниковым. Уж как бы вы с ним хорошо сошлись! Это не то что прокурор и все губернские скряги в нашем городе, которые так и трясутся за каждую копейку. Этот, братец, и в гальбик, и в банчишку, и во все, что хочешь. Эх, Чичиков, ну что бы тебе стоило приехать? Право, свинтус ты за это, скотовод эдакой! Поцелуй меня, душа, смерть люблю тебя! Мижуев, смотри, вот судьба свела: ну что он мне или я ему? Он приехал бог знает откуда, я тоже здесь живу...

А я к человечку к одному, - сказал Чичиков.

Ну, что человечек, брось его! поедем ко мне!

Нет, нельзя, есть дело.

Ну вот уж и дело! уж и выдумал! Ах ты, Оподелдок Иванович!

Право, дело, да еще и нужное.

Пари держу, врешь! Ну скажи только, к кому едешь?

Ну, к Собакевичу.

Здесь Ноздрев захохотал тем звонким смехом, каким заливается только свежий, здоровый человек, у которого все до последнего выказываются белые, как сахар, зубы, дрожат и прыгают щеки, а сосед за двумя дверями, в третьей комнате, вскидывается со сна, вытаращив очи и произнося: «Эк его разобрало!»

Что ж тут смешного? - сказал Чичиков, отчасти недовольный таким смехом.

Но Ноздрев продолжал хохотать во все горло, приговаривая:

Ой, пощади, право, тресну со смеху!

Ничего нет смешного: я дал ему слово, - сказал Чичиков.

Да ведь ты жизни не будешь рад, когда приедешь к нему, это просто жидомор! Ведь я знаю твой характер, ты жестоко опешишься, если думаешь найти там банчишку и добрую бутылку какого-нибудь бонбона. Послушай, братец: ну к черту Собакевича, поедем ко мне! каким балыком попотчую!..

Узнав, что Чичиков едет по делу к Собакевичу, Ноздрев стал уговаривать поехать сначала к нему. А потом показал щенка, которого попытался ему продать. Зять просил Ноздрева отпустить его домой, но тот, невзирая на все доводы, отказался. Несмотря на то, что в его лице было какое-то упорство, характер у него был мягкий, и он находился под влиянием Ноздрева и не смел ему перечить. В итоге все трое отправились к Ноздреву.

Лицо Ноздрева, верно, уже сколько-нибудь знакомо читателю. Таких людей приходилось всякому встречать немало. Они называются разбитными малыми, слывут еще в детстве и в школе за хороших товарищей и при всем том бывают весьма больно поколачиваемы. В их лицах всегда видно что-то открытое, прямое, удалое. Они скоро знакомятся, и не успеешь оглянуться, как уже говорят тебе «ты». Дружбу заведут, кажется, навек: но всегда почти так случается, что подружившийся подерется с ними того же вечера на дружеской пирушке. Они всегда говоруны, кутилы, лихачи, народ видный. Ноздрев в тридцать пять лет был таков же совершенно, каким был в осьмнадцать и двадцать: охотник погулять. Женитьба его ничуть не переменила, тем более что жена скоро отправилась на тот свет, оставивши двух ребятишек, которые решительно ему были не нужны. За детьми, однако ж, присматривала смазливая нянька. Дома он больше дня никак не мог усидеть. Чуткий нос его слышал за несколько десятков верст, где была ярмарка со всякими съездами и балами; он уж в одно мгновенье ока был там, спорил и заводил сумятицу за зеленым столом, ибо имел, подобно всем таковым, страстишку к картишкам. В картишки, как мы уже видели из первой главы, играл он не совсем безгрешно и чисто, зная много разных передержек и других тонкостей, и потому игра весьма часто оканчивалась другою игрою: или поколачивали его сапогами, или же задавали передержку его густым и очень хорошим бакенбардам, так что возвращался домой он иногда с одной только бакенбардой, и то довольно жидкой. Но здоровые и полные щеки его так хорошо были сотворены и вмещали в себе столько растительной силы, что бакенбарды скоро вырастали вновь, еще даже лучше прежних. И что всего страннее, что может только на одной Руси случиться, он чрез несколько времени уже встречался опять с теми приятелями, которые его тузили, и встречался как ни в чем не бывало, и он, как говорится, ничего, и они ничего.

Ноздрев был в некотором отношении исторический человек. Ни на одном собрании, где он был, не обходилось без истории. Какая-нибудь история непременно происходила: или выведут его под руки из зала жандармы, или принуждены бывают вытолкать свои же приятели. Если же этого не случится, то все-таки что-нибудь да будет такое, чего с другим никак не будет: или нарежется в буфете таким образом, что только смеется, или проврется самым жестоким образом, так что наконец самому сделается совестно. И наврет совершенно без всякой нужды: вдруг расскажет, что у него была лошадь какой-нибудь голубой или розовой шерсти, и тому подобную чепуху, так что слушающие наконец все отходят, произнесши: «Ну, брат, ты, кажется, уже начал пули лить»...

Ноздрев во многих отношениях был многосторонний человек, то есть человек на все руки. В ту же минуту он предлагал вам ехать куда угодно, хоть на край света, войти в какое хотите предприятие, менять все что ни есть на все, что хотите. Ружье, собака, лошадь - все было предметом мены, но вовсе не с тем, чтобы выиграть: это происходило просто от какой-то неугомонной юркости и бойкости характера. Если ему на ярмарке посчастливилось напасть на простака и обыграть его, он накупал кучу всего, что прежде попадалось ему на глаза в лавках: хомутов, курительных свечек, платков для няньки, жеребца, изюму, серебряный рукомойник, голландского холста, крупичатой муки, табаку, пистолетов, селедок, картин, точильный инструмент, горшков, сапогов, фаянсовую посуду - насколько хватало денег. Впрочем, редко случалось, чтобы это было довезено домой; почти в тот же день спускалось оно все другому, счастливейшему игроку, иногда даже прибавлялась собственная трубка с кисетом и мундштуком, а в другой раз и вся четверня со всем: с коляской и кучером, так что сам хозяин отправлялся в коротеньком сюртучке или архалуке искать какого-нибудь приятеля, чтобы попользоваться его экипажем. Вот какой был Ноздрев! Может быть, назовут его характером избитым, станут говорить, что теперь нет уже Ноздрева. Увы! несправедливы будут те, которые станут говорить так. Ноздрев долго еще не выведется из мира. Он везде между нами и, может быть, только ходит в другом кафтане; но легкомысленно непроницательны люди, и человек в другом кафтане кажется им другим человеком...

Тем временем экипажи подкатили к крыльцу дома Ноздрева. Было заметно, что никто не ждал их приезда. В доме, посреди столовой, стояли деревянные козлы, два мужика белили стены, пол был обрызган белилами. Ноздрев велел выгнать мужиков вон, и, выбежав в другую комнату, дал повару распоряжения насчет обеда. Чичикову, который к этому времени успел проголодаться, стало ясно, что обеда не будет раньше пяти часов. Отдав распоряжения, Ноздрев повел гостей осматривать все, что только было у него в деревне. На все это понадобилось чуть больше часа. Все хозяйство, за исключением собачьего питомника, пребывало в запустенье. Когда они пошли прямо по полю к границе имения Ноздрева, выяснилось, что и лес вдали на другой стороне тоже якобы его.

Домой гости возвратились той же дорогой. Ноздрев повел их в свой кабинет, который мало чем был похож на кабинет. В нем не было книг и бумаг, висели только сабли и два ружья. Ноздрев показал еще турецкие кинжалы, на одном из которых по ошибке было вырезано: «Мастер Савелий Сибиряков». Затем гостям показали полусломанную шарманку, трубки - деревянные, глиняные, всяческие, явно выигранный чубук, кисет…

Около пяти часов они сели за стол. Не оставляло сомнений, что еда не играла большой роли в жизни хозяина: некоторые блюда пригорели, другие не доварились. Казалось, что повар руководствовался одним вдохновением и добавлял в пищу все, что попадалось ему под руку. Зато к вину Ноздрев относился с большим уважением - еще не подали супа, а он уже налил гостям по стакану лучшего вина, а затем велел принести еще. В продолжение всего вечера он усердно доливал в стаканы гостей, а себе при этом добавлял не много. Чичиков заметил это, и всякий раз ухитрялся вылить содержимое бокала в тарелку. Зять стал опять проситься домой, и благодаря поддержке Чичикова, ему это удалось. Покидая имение Ноздрева, он долго извинялся, пытаясь объяснить хозяину, какая у него хорошая жена. Послав вслед экипажу несколько ругательств, Ноздрев проводил гостя в комнату, и неизвестно откуда в его руках появилась колода карт. Чичиков наотрез отказался с ним играть и высказал ему свою просьбу - перевести на его имя умерших крестьян, которые еще не вычеркнуты из ревизии.

Ну уж, верно, что-нибудь затеял. Признайся, что?

Да что ж затеял? из этакого пустяка и затеять ничего нельзя.

Да зачем же они тебе?

Ох, какой любопытный! ему всякую дрянь хотелось бы пощупать рукой, да еще и понюхать!

Да к чему ж ты не хочешь сказать?

Да что же тебе за прибыль знать? ну, просто так, пришла фантазия.

Так вот же: до тех пор, пока не скажешь, не сделаю!

Ну вот видишь, вот уж и нечестно с твоей стороны: слово дал, да и на попятный двор.

Ну, как ты себе хочешь, а не сделаю, пока не скажешь, на что.

«Что бы такое сказать ему?» - подумал Чичиков и после минутного размышления объявил, что мертвые души нужны ему для приобретения весу в обществе, что он поместьев больших не имеет, так до того времени хоть бы какие-нибудь душонки.

Врешь, врешь! - сказал Ноздрев, не давши окончить. - Врешь, брат!

Чичиков и сам заметил, что придумал не очень ловко и предлог довольно слаб.

Ну, так я ж тебе скажу прямее, - сказал он, поправившись, - только, пожалуйста, не проговорись никому. Я задумал жениться; но нужно тебе знать, что отец и мать невесты преамбициозные люди. Такая, право, комиссия: не рад, что связался, хотят непременно, чтоб у жениха было никак не меньше трехсот душ, а так как у меня целых почти полутораста крестьян недостает...

Ну врешь! врешь! - закричал опять Ноздрев.

Ну вот уж здесь, - сказал Чичиков, - ни вот на столько не солгал, - и показал большим пальцем на своем мизинце самую маленькую часть.

Голову ставлю, что врешь!

Однако ж это обидно! что же я такое в самом деле! почему я непременно лгу?

Ну да ведь я знаю тебя: ведь ты большой мошенник, позволь мне это сказать тебе по дружбе! Ежели бы я был твоим начальником, я бы тебя повесил на первом дереве.

Чичиков оскорбился таким замечанием. Уже всякое выражение, сколько-нибудь грубое или оскорбляющее благопристойность, было ему неприятно. Он даже не любил допускать с собой ни в каком случае фамильярного обращения, разве только если особа была слишком высокого звания. И потому теперь он совершенно обиделся.

Ей-богу, повесил бы, - повторил Ноздрев, - я тебе говорю это откровенно, не с тем чтобы тебя обидеть, а просто по-дружески говорю.

Всему есть границы, - сказал Чичиков с чувством достоинства. - Если хочешь пощеголять подобными речами, так ступай в казармы, - и потом присовокупил:- Не хочешь подарить, так продай.

Продать! Да ведь я знаю тебя, ведь ты подлец, ведь ты дорого не дашь за них?

Эх, да ты ведь тоже хорош! смотри ты! что они у тебя бриллиантовые, что ли?

Ну, так и есть. Я уж тебя знал.

Помилуй, брат, что ж у тебя за жидовское побуждение. Ты бы должен просто отдать мне их.

Ну, послушай, чтоб доказать тебе, что я вовсе не какой-нибудь скалдырник, я не возьму за них ничего. Купи у меня жеребца, я тебе дам их в придачу.

Помилуй, на что ж мне жеребец? - сказал Чичиков, изумленный в самом деле таким предложением.

Как на что? да ведь я за него заплатил десять тысяч, а тебе отдаю за четыре.

Да на что мне жеребец? завода я не держу.

Да послушай, ты не понимаешь: ведь я с тебя возьму теперь всего только три тысячи, а остальную тысячу ты можешь заплатить мне после.

Да не нужен мне жеребец, бог с ним!

Ну, купи каурую кобылу.

И кобылы не нужно.

За кобылу и за серого коня, которого ты у меня видел, возьму я с тебя только две тысячи.

Да не нужны мне лошади.

Ты их продашь, тебе на первой ярмарке дадут за них втрое больше.

Так лучше ж ты их сам продай, когда уверен, что выиграешь втрое.

Я знаю, что выиграю, да мне хочется, чтобы и ты получил выгоду.

Чичиков поблагодарил за расположение и напрямик отказался и от серого коня, и от каурой кобылы...

Когда Чичикову удалось отделаться от шарманки и от брички, Ноздрев вышел из себя, стал браниться, сказал, что не хочет иметь с Чичиковым никакого дела и приказал прекратить кормить его лошадей. Но несмотря на размолвку, гость и хозяин поужинали вместе, хотя на сей раз стол был еще более скромным. После ужина Ноздрев, отведя Чичикова в боковую комнату, показал приготовленную для него постель со словами: «Вот тебе постель! Не хочу и доброй ночи желать тебе!»

Оставшись наедине с собой, Чичиков стал ругать себя, что уступил просьбам Ноздрева и заехал к нему, а также за то, что заговорил с ним о деле. Он прекрасно понимал, что Ноздрев принадлежал к числу людей, которым дела подобного рода доверять опасно. Ночью он очень плохо спал - не давали покоя насекомые, кусавшие его нестерпимо больно.

Проснувшись рано утром, Чичиков отправился в конюшню и приказать Селифану закладывать бричку. Возвращаясь через двор, он встретился с Ноздревым, который не оставил намерения играть в карты на души. Чичиков наотрез отказался играть, но хозяину удалось его уговорить сыграть в шашки. Но после нескольких ходов, когда стало ясно, что Ноздрев мошенничает, Чичиков отказался дальше играть и сбросил фигуры с доски.

Ноздрев вспыхнул и подошел к Чичикову так близко, что тот отступил шага два назад.

Я тебя заставлю играть! Это ничего, что ты смешал шашки, я помню все ходы. Мы их поставим опять так, как были.

Нет, брат, дело кончено, я с тобою не стану играть.

Так ты не хочешь играть?

Ты сам видишь, что с тобою нет возможности играть.

Нет, скажи напрямик, ты не хочешь играть? - говорил Ноздрев, подступая еще ближе.

Не хочу! - сказал Чичиков и поднес, однако ж, обе руки на всякий случай поближе к лицу, ибо дело становилось в самом деле жарко.

Эта предосторожность была весьма у места, потому что Ноздрев размахнулся рукой... и очень бы могло статься, что одна из приятных и полных щек нашего героя покрылась бы несмываемым бесчестием; но, счастливо отведши удар, он схватил Ноздрева за обе задорные его руки и держал его крепко.

Порфирий, Павлушка! - кричал Ноздрев в бешенстве, порываясь вырваться.

Услыша эти слова, Чичиков, чтобы не сделать дворовых людей свидетелями соблазнительной сцены и вместе с тем чувствуя, что держать Ноздрева было бесполезно, выпустил его руки. В это самое время вошел Порфирий и с ним Павлушка, парень дюжий, с которым иметь дело было совсем невыгодно.

Так ты не хочешь оканчивать партии? - говорил Ноздрев. - Отвечай мне напрямик!

Партии нет возможности оканчивать, - говорил Чичиков и заглянул в окно. Он увидел свою бричку, которая стояла совсем готовая, а Селифан ожидал, казалось, мановения, чтобы подкатить под крыльцо, но из комнаты не было никакой возможности выбраться: в дверях стояли два дюжих крепостных дурака.

Так ты не хочешь доканчивать партии? - повторил Ноздрев с лицом, горевшим, как в огне.

Если бы ты играл, как прилично честному человеку. Но теперь не могу.

А! так ты не можешь, подлец! когда увидел, что не твоя берет, так и не можешь! Бейте его! - кричал он исступленно, обратившись к Порфирию и Павлушке, а сам схватил в руку черешневый чубук. Чичиков стал бледен как полотно. Он хотел что-то сказать, но чувствовал, что губы его шевелились без звука.

Бейте его! - кричал Ноздрев, порываясь вперед с черешневым чубуком, весь в жару, в поту, как будто подступал под неприступную крепость...

Но судьбе угодно было спасти Чичикова: неожиданно послышались звуки колокольчиков, и раздался стук колес подлетевшей к крыльцу телеги. Когда она остановилась, из нее вылез усатый мужчина в полувоенном сюртуке. В ту минуту, когда Чичиков находился в самом жалком положении, этот мужчина, оказавшийся капитаном-исправником, зашел в комнату и объявил Ноздреву, что он «находится под судом за нанесение помещику Максимову личной обиды розгами в пьяном виде». Чичиков уже не желал слушать, что на это ответит Ноздрев, - схватил шапку, выскользнул на крыльцо за спиною капитана-исправника, сел в бричку и велел Селифану гнать лошадей во весь дух.